Если существует любовь с первого взгляда, то в данном случае, как потом бесшабашно шутила Инна, была любовь с первой фразы. Она так никогда и не узнала, что фраза принадлежала не ему, он ее присвоил, как и многое другое.
Вскоре они расписались. У Инны была однокомнатная квартирка, доставшаяся в наследство от бабушки. Бабушка души не чаяла во внучке и, чуя близкую смерть, предложила прописать у себя. Родители Инны охотно согласились, им было ясно, что дни бабушки сочтены, и не хотелось, чтобы ее квартира перешла в чужие руки, тем более что дома у них была теснота. К тому времени Инна уже работала и сумела оформить прописку. Повод был благородный — уход за престарелой родственницей.
Муж не торопился с устройством на работу. По его словам выходило, что в театре его обманули, кругом одни интриги.
Он целые вечера рассуждал о том, как пробивают себе дорогу ремесленники от искусства, а талантливые остаются годами в тени. «Но ты еще увидишь счастливые дни», — иногда говорил он Инне.
На ее зарплату прожить было невозможно. Вначале немного помогали родители, но отец, человек решительный, в один далеко не прекрасный вечер сказал, что все это порядком поднадоело: «Я не обязан кормить тунеядца».
Инна боялась, что материальные трудности могут охладить пылкого актера и он покинет ее. Это было бы трагедией — у нее еще не прошла первая влюбленность. Она одалживала у приятелей. Отнесла в комиссионку кое-что из старинных вещей, которые бережно хранила покойная бабушка. Даже в трудные военные годы бабушка сберегла то, что досталось ей от матери по наследству. Это были ни бог весть какие ценности, но все же...
Когда Инна появилась в комиссионке в четвертый или пятый раз, директор Борис Маркович меланхолично заметил:
— Я вам удивляюсь: такие девушки, как вы, не должны носить из дома, наоборот, им должны приносить...
К тому времени мечты о премьерах, гастролях и о роли умной спутницы таланта уже рассеялись, казались до смешного наивными. Любовь, если она и была, прошла, и один вид возлежащего на тахте мужа вызывал приступы ярости, сначала тихой, а потом все более громкой.
На туманные намеки Бориса Марковича Инна вначале никак не реагировала. А долги росли, вместе с ними росла и безнадежность. И однажды Инна постучалась в дверь его кабинета — решила показать старинную брошь, которую приемщица оценила в копейки.
Борису Марковичу было под сорок. Чтобы не возникало никаких недоразумений, он сразу же предупредил:
— Я женат, и у меня двое очаровательных детей. По природе своей я хороший семьянин, родственные чувства во мне очень развиты, но, знаете, иногда хочется отвлечься от всего. У художников это называется тягой к прекрасному, у нас, деловых людей, снятием стрессовых ситуаций, а вообще хорошо, когда можно приоткрыть форточку и проветрить сердце. От притока кислорода оно молодеет.
Терпение Инны лопнуло, и она без жалости и сожаления выгнала неудавшегося актера. Тем более что он не особенно сопротивлялся: подвернулось выгодное знакомство, женщина не первой свежести, но с хорошей квартирой и деньгами. Когда Инна потребовала, чтобы он убрался вместе со своим чемоданом, обещаниями и враньем, актер сыграл в духе модных итальянских фильмов. Он при Инне хладнокровно набрал номер телефона, нежно проворковал:
— Как ты себя чувствуешь, любимая, сегодня премерзкая погода, у тебя, не дай бог, не поднялось давление? — И только после этого сказал, почти натурально задыхаясь от волнения: — Я решился... Ты не возражаешь, если я переберусь к тебе, дорогая?
Выслушав ответ, он с пафосом воскликнул:
— Нет и нет! Я все взвесил! Только рядом с тобой я способен пробить себе дорогу! Твоя любовь дает мне крылья! Дорогая, все ясно, как и то, что эти минуты вселяют в меня новые надежды...
В эти минуты Инна уже вышвыривала его чемодан на лестничную площадку...
Актер ушел, не сказав даже «спасибо» на прощание. Так уходили герои пьес, в которых он играл.
Борис Маркович взял на себя текущие расходы, но оплатить прежние долги отказался:
— Миленькая, я всегда платил только за то, что приобретаю...
Он был необременителен и удобен, не жадничал, иногда даже позволял себе размах, хотя и осуждал мотовство. Инне было с ним странно, понадобилось время, чтобы она освоилась с отведенной ей ролью в жизни влиятельного завмага.
Борис Маркович любил респектабельность. Носил строгие двубортные классические костюмы преимущественно густо-серого цвета, жилеты, однотонные рубашки, индийские запонки со сверкающими камешками. Густые черные волосы его делил ровный пробор, глаза всегда внимательны и озабочены — взгляд серьезного, знающего себе цену человека.
Он иногда брал Инну на встречи с деловыми партнерами, которые проходили в отдельных кабинетах дорогих ресторанов. Партнеры были тоже со своими подругами. Все они очень походили друг на друга. Мужчины говорили о каких-то своих делах, а девицы скучали, обменивались сплетнями, судачили о туалетах и косметике, хвастались подарками, бросали друг на друга оценивающие взгляды.
По случайно услышанным репликам, обрывкам разговоров Инна довольно быстро сообразила, что заведование магазином отнюдь не главный источник доходов Бориса Марковича. Эта должность открывала доступ к другим родникам благ, и Борис Маркович приникал к ним жадно, умело и осторожно.
Именно тогда Инна изучила рестораны, освоила манеру чувствовать себя непринужденно, быть своей в разношерстной публике, по вечерам заполняющей просторные залы. Она могла по внешнему виду, по десяткам едва уловимых оттенков определить, кто чего стоит. В мире Бориса Марковича все имело свою цену. Сама Инна со своими внешними данными котировалась довольно высоко, и Борис Маркович гордился этим. Он дарил Инне красивые туалеты, дефицитные вещи, но категорически, как она ни просила, отказался оплатить ее прежние долги:
— Я плачу только за себя, — не уставал он напоминать.
Разжалобить, растрогать Бориса Марковича было невозможно.
Боренька, как звала его Инна, так тщательно следивший за своим гардеробом и манерами, всегда был несколько вульгарен. Он любил, сытно закусив, откинуться в кресле, похлопывая себя по пухленькому животику. Инна как-то сказала ему о том, что надо быть интеллигентом во всем, а не только в выборе костюма.
— Иннуля, не говори глупостей, — спокойненько ответил Борис Маркович. — Неинтеллигентно, слопав ужин, не заплатить за него. А все остальное относится к разряду милых чудачеств.
И Инна лишь сдержанно улыбнулась: слишком явным был намек на то, что за ее ужин платят другие. Она понимала, что рано или поздно все это кончится. Тем более что в голосе Бориса Марковича появились пугливые нотки, он теперь избегал ресторанов, реже встречался с друзьями.
Вечера с Борисом Марковичем потеряли для Инны былую привлекательность. Он вроде бы укрывался у нее в квартирке, Инна не могла только понять от кого.
В тот день Борис Маркович позвонил Инне, что постарается заглянуть на часок. Инна накрыла стол, как он любил, поставила бутылку молдавского коньяка и чешское пиво: Борис Маркович всегда запивал коньяк пивом. Он объяснял это тем, что в юности у него не было ни того, ни другого, и когда он заработал свои первые деньги, то поставил перед собой пиво и коньяк — это оказалось восхитительно. Приятели называли это «смесь Б. М.»,. втихомолку посмеивались над Борисом. Инне это казалось пределом вульгарности, но пиво она всегда держала в холодильнике, а коньяк — в домашнем баре с подсветкой.
Борис Маркович пришел грустным, и даже любимая смесь не подняла у него настроения. Потом раздался телефонный звонок. Борис Маркович кого-то выслушал, бережно и отрешенно спокойно положил трубку.
— Иннуля, — сказал он, — я ухожу. Вот тебе на первое время. — Борис Маркович протянул пачку денег.
— Я тебе надоела? — спросила Инна.
— Нет, что ты. Все гораздо сложнее. Я тебя всегда буду помнить... А ты меня скоро забудешь... — добавил после паузы.
Борису Марковичу дали десять лет. Он сообщил, что хотел бы ее увидеть, на свидание Инна не поехала. Иногда она умела поступать очень решительно. Предстояло снова устраивать свою жизнь.
