- Что случилось… узнала наша дьяволица, что ты родила младенца…
- Ну-к что ж такого, Мироныч? - удивилась Лукерья.
- Как что ж такого… вот еще дура: в хресные лезет! Напрашивается!
- Да барыня несь у всех ведь в кумах побывала… нам даже обидно бы, кажется, было… - недоуменно Лукерья расставила руки.
- Да что ты, в уме… плакать по такой куме… да провались она в три дыры без покрышки! Я ведь только теперь вот разнюхал… отчего у нее хрестники на двор сами не ходят… Ох, ох, Лукерь, что нам делать теперь?
- Да батюшка, Микита Мироныч, да разъясни хорошенько, ей-бо, ничего не понимаю, как дура!
- Дура! - вскочил Никита Мироныч. - Тебе говорят: хрестники-то у нее слепые!.. Ну?.. Камень такой у нее на руке… на него даже больно смотреть… проведи по глазам и, значит: слепенькому подай Христа ради! Уразумела?.. А все Недотяпин оброк, провалиться бы ему сквозь дна без покрышки!
- Так, значит, барыня это юродит младенцев? - почернела Лукерья и бросилась к люльке.
- А ты думала, что… отчего, мерекала, последние годы у всех родятся слепые?.. Напросная хресная! - подморгнул Никита Мироныч, тоже на лице с чернотой за сединою.
- Ох, и сынок ты мой, последушек, - запричитала Лукерья, припав к колыбели, - последушек-поскребушек, ох, беленький воробушек!..
Никита Мироныч подошел к колыбели и тоже наклонился, не обращая внимания на Лукерьины причитанья; из-за полога просинились удивленные, широко раскрытые глазки, защекотал у младенца Никита Мироныч под подбородком и заагукал:
- Агу… агу, не хочешь ли творогу?.. Агушеньки… агу, барынин хресничек, агу, провалиться бы ей в преисподнюю, греховоднице!
- Ох, и не будет последушки у де…едушки, заба…авушки… и у ба…а…вушки! - еще громче заголосила Лукерья.
- Лукерья… полно, - испуганно оглянулся Никита Мироныч, - народ соберешь! Перестань, тебе говорю… Эх, наверно, звенит теперь мой колоколец: расколоколит про этот камушек за мое почтение! Молчок-мужичок, а на такие штуки первый дока!.. И старый и малый узнают… а узнают, -вздохнул Никита Мироныч, - все то же будет… кому до нас дело?.. Ну да хоть поговорят, и то ладно, - махнул он рукой.
Лукерья молча глядела не отрываясь на младенца и вытирала пологом слезы.
- А если, Мироныч, барыня тоже узнает, что ты так про нее говоришь? -шепнула Лукерья, не глядя на мужа.
- А шут с ней совсем: к одному концу! Вот ведь, Лукерья: а все Недотяпа с оброком с этим проклятым… жалко, жалко, меня не дождался! - грозно сверкнул Никита Мироныч глазами.
- Мироныч, не гневи бога, - строго сказала Лукерья, - молчи…и.
- Тоись что это такое: молчи?..
- Недотяпа так говорил: молчи, говорит, больше, молчи! Повесь, говорит, на язык лучше замочек!
- Эх, жалко, меня не дождался, показал бы я ему!.. Устроил бы молчанки… из бороды бы надрал мочалки! Ну да шут с ним совсем: отвалился, и ладно! Ты вот что теперь говори: что теперь делать, Лукерь?.. А?.. Куда, говорю, упрятать младенца?.. В лес сволочить, о таку пору волки… мороз… куда нам деваться? - схватился за седые редкие волосы Никита Мироныч.
- Не гневи бога, Мироныч… слушай-ка ты… а если да попробовать?..
- Што… што… попробовать?.. Што? - злобно перебил Никита Мироныч.
- Мироныч, можно за деньги у барыни волю купить? - прошептала Лукерья, оторвавшись от колыбели и закинувши полог.
- Да ты что, в уме?.. Ополоумела, что ли?.. За деньги!.. За деньги с того света нельзя вернуть человека, а остальное все можно за деньги!.. Только вот надо их к тому же иметь… дурак, сам дурак: сколько лет у барыни и не скопил… даже копейки про черный день! Эх, честнота… честнота - в кармане теснота! - Присел Никита Мироныч снова на лавку и отвернулся от Лукерьи.
- Да нет… ты меня не домекаешь… - заспешила Лукерья, - за Недотяпины, говорю, деньги.. за Недотяпины…
- Недотяпа рази деньги оставил? - привскочил Никита Мироныч.
- Оставил… оставил… я на улице побоялась тебе сказать… на ветру… потому и говорю: лучше молчи.
- Ну? - уставился Никита Мироныч в Лукерью.
- Ну и вот… принес, вишь, опять вроде барыне оброк… все тебя дожидался… уж плел-плел тут мне разные диковины да пустяковины… индо уши заломило его слушать… Доброе царство, говорит, есь на свете такое… Ну, словом, за дурочку меня принимает… А я ему и выложи, не будь дура, про барыню все начистоту… Ты вот, мол, оброк барыне опять принес, а она тебя святым чертом за этот оброк возвеличала!..
- Ну! - нетерпеливо перебил Никита Мироныч.
- Ну и вот, как услыхал он про этого черта, так весь, кажись, пеленой и покрылся!.. А я еще ему тут подбавляю: тебя, говорю, мужики из души в душу клянут… за оброк все, говорю, за твой за проклятый!
- Ну… ну, - поторопил опять Никита Мироныч.
- Ну, тут он мне и говорит: бери, Лукерья Лукичишна, коли так, себе деньги… они мне не нужны!.. Дарю, говорит, тебе за доброе слово да за простую душу!
- Ну, ты проста-то проста, - удивился обрадованно Никита Мироныч, -да проста-то только с хвоста!
- Да я уж и то гляжу на него, помалкиваю!.. Спрячь, говорит, их под шесток, а я, не будь дура, в подпол, в угол, куда молоко убираем! Только, говорит, слышишь: молчи! Молчи, хуже будет! Ну, тут я малость оплошала, должно быть… наполовину… Бог, говорю, с тобой, Недотяпа, если ты нас опять чем обидел! - брякнула сдуру, дескать, бог простит, если опять неправильные деньги подсунул… конешно, так-то ему не сказала, а он-то уж понял!.. Дурак, дурак, а голова у него, Мироныч, не дурная!
- Какой он дурак… дурака только строит! - махнул рукой Никита Мироныч. - Знакомитый!
- Ух… головастый… коли, говорит, не очень довольна, тогда, говорит, отниму назад половину…
- Отнял? - повел глазами Никита Мироныч.
- Думала, что полезет… схватила было топор… а он перекрестился только и… вышел!
- Охламон!.. Большой охмуряла!.. Погляди, опять медяки? Денег-то много? - все же подернулся дрожью Никита Мироныч.
- Уйма, Мироныч, - схватилась Лукерья за щеки… - уйма… две кружки… одна даже стогом! И все золотые… Молчи, говорит, молчи! Про все, говорит, остальное молчи! - Большое испытанье было у Лукерьи в эту минуту не проговориться про рублик.
- А ну, давай поглядим… вздуй-ка лучину, - направился Никита Мироныч к подполице за печку, где западня, - чувствую издали, что медяки!
Лукерья вздула лучину, и оба они спустились в темную прорву подызбицы, куда спокон веков мужики убирают в наших местах картошку, снедь разную, чтобы за зиму не застыла, иные деньги, если есть, тоже хоронят, а как мы уже рассказывали про одного мужика, про мельника Спиридона Емельяновича, так тот в подполицу даже бога запрятал; не расслышали Лукерья с Никитой Миронычем, как спустя минуту за ними воровато раскрылась дверь и на пороге в бархатной шубейке и в черной пуховой шали показалась барыня Рысачиха.
ДВЕ ВОЛИ
Страшно было в ту пору лицо Рысачихи.
Барыня, как только князя убили, сразу осела пышным телом, как тесто на холоду, и год от году в здоровье стала заметно у всех на глазах подаваться, не успевая дергать с висков серебряные волосинки… К этой поре барыня была уже седая, словно метель, хотя тогда ей только-только еще за сорок перевалило.
Полные румяные щеки, какие у нее на картине в чагодуйском музее, изображенные без малой прикрасы, сморщились и избороздились вкривь и вкось мелкой морщинкой, что обычно лицу придает добродушие и глупую старческую простоватость, но у Рысачихи они оттенялись колючим, ненасытимым огнем, идущим из преисподней ввалившихся глаз, обведенных чернотою подглазниц, на которых еще ярче, чем в ее молодости, горели все еще золотые ресницы.
Точеный нос барыни немного свесился вниз и заострился, наподобие как и у покойной ключницы Марьи Савишны, которую сама барыня за это называла часто вороной, на тонких ноздрях проросли едва заметные бурдовые волосинки, какие бывают и у простых мужиков, и у благородных по всем известной причине…
