Да, видно, и впрямь отсоветовал ехать царю первый министр, и уж сидит теперь на майоре мундир не в обтяжку, как в некое время, колесом обкатывая вату, набитую в грудь, а висит как на палке, и только все та же без перемены на лысинке чудная ермолка, в которой еще при жизни своей майор походил не на героя Бородинской битвы, а на шута горохового, почему, должно быть, при встречах с ним и прыскали смешливые сенные девушки, за углом хватаясь за животы…
*****
Но не знаем, не знаем мы хорошо, что чувствовал своей до жестокости устрашенной душой Никита Мироныч, когда с постельной девкой душой Аленушкой добирались они по большому рысаковскому дому в осподскую приемную, где девка кивком указала ему на порог, а сама упорхнула за зеленую штору, как все та же немудрая птица-синица, вильнувши оторком русой косы и скрывшись тут же за дверью…
Долго стоял Никита Мироныч, подогнувши коленки, как после пашни умученный конь!
Провалиться бы ему, Недотяпе дураку мужику, сквозь дна без покрышки, у него вся голова святостью, как сарай сеном, забита, а тут из-за этой святости в глазах чернеет, оглянуться страшно, ложатся из окон к сапогам тени от рам, как кресты в луну на кладбище, должно быть, пока караводился с этой глупой синицей, солнце стукнулось о землю и во всех могилах повернулись на другой бок мертвецы…
Эна-ка из углов ползет чернота, словно пашня!
Взглянешь туда… и в ногах задеет жила за жилу…
…А вдруг… вдруг… вдруг?..
…В такой как раз час вдруг выйдет майор из боковой двери, которая идет к нему, на половину?..
…Подберется бесшумно и ради одной глупой забавы опять, как в старину при живности своей, разорвет над самым ухом бумажную хлопушку, словно при страхе и в самом деле из пушки выпалит, и закричит потом с диким смехом:
- Па…али! Ппа…ли, сукиные де…ети…и!
*****
И, не к разу вспомнивши и эту повадку покойного барина, Никита Мироныч еще крепче прижал к сердцу Недотяпины деньги и в тягостном ожидании снова зашептал молитву, но осекся на середине и зачастил Лукерьины причитанья:
- …Пошли ему, осподи, легкое на том свете лежание, ублажание ото всех, уважание, чтобы гвоздей в пятку не заколачивали, легонько с бочку на бочок поворачивали, сохрани и ухоронь его, царица небесная, от бури и ветра, от боли и недуга, чтобы снежки, дождички его не мочили, червоточки его не точили… чтобы…
…Тут звякнула запорной цепочкой за шторами дверь, и Никита Мироныч в непересиленном страхе и с частой дрожью в ногах ботнулся на порог, словно с разбегу, что было очень к месту и разу: перед ним стоял не покойный майор в золотых эполетах с золотыми червоточками, в чудной своей ермолке, а в шелковом капоте небесного цвета, душистом, как ягодный куст, живая барыня Рысачиха…
СВЯТОЙ ЧЕРТ
Известное дело, что волчью ягоду, такую красивую с виду, не едят даже волки!
На что, кажется, глупа птица-тетеря, а и та, когда своих цыплят по кустам учит кормиться, набредши на эту ягоду, издает предостерегающий крик и ради большей понятности на первый раз валится под куст и задирает лапки, свесивши в сторону как бы безжизненную головку: дескать, неразумыши, не верьте красивой ягоде, ее посеяла смерть!
Так уж все сотворено и не нами заведено, и кто это может исправить, мир - не сапоги, его не перетянешь на другую колодку!
А зло подчас щеголяет в такой пышной, роскошной украсе, вызывая восторги и рабское умиление глупой хитрости, добро же плетется в рубище, в лохмотах, и никто ему не уступит дороги, а наоборот - посмеется и только подставит подножку!
Кто тут может исправить?..
Видно, и впрямь говорил поп Федот под веселую руку, что мир заделывал бог, хорошо не подумав, и многое сотворил впопыхах, почему и пришлось потом уж на свободе доделывать черту!
Ведь тоже вот создание божье, малина-калина садовая, как звала ее Марья Савишна, пока сама этой малиной не подавилась: барыня Рысачиха!
И в самом деле, была в молодой поре загляденье…
Кто если на слово не верит, так пускай уж не поленится и при случае завернет в чагодуйский музей, там разные древности местного края, собрано, конечно, с бору да с сосенки, что под руку попадалось, но есть и в самом деле интересные вещи: например, сапоги, которые сделали вотринские волчки из папиросной бумаги, - только когда купишь, деньги заплотишь да дома еще раз примеришь, узнаешь, что они не из кожи… В той же самой комнате, - как войдешь в музей, на левую руку, - которая окнами выходит на двор кооператива, как раз под крышу мучного лабаза, отчего и темненько, - в той же самой комнате, в простенке, наполовину за шторой висит теперь уже почерневший и сильно засиженный мухами портрет… редко кто знает, с кого он написан!
Так повесили, потому что в штукатурке дыра…
Мужики, когда случается, в простоте своей думают, что это царица Екатерина, личностью и осанкой и в самом деле смахивает, но куда Екатерине, хотя она и царица!
У той кругом парики, а тут натурально!
Грудь как на часах два фланговых солдата, волос - на золото смотреть не будешь, щеки - розовые, как у младенца, белый лоб без малой тенинки, нос точеный, действительно как у царицы, хотя по истории у царицы как раз нос был культяпый, и только в глазах, если долго смотреть на портрет, усевшись в угол на стулик, в глазах, пожалуй, можно прочесть прикрытую искусной кистью суровость да в четких и тонких, чуть искривленных губах непобедимой силы жестокость…
А так - хороша!
Недаром сваты не давали после смерти майора покою, действительно, баба - малина, ну, а мужикам, как волкам, и малина - волчья ягода, резало с нее животы, ломало кости, а нечего делать - терпели!
*****
С Никитой Миронычем барыня, когда бывала в хороших духах, несмотря на свою строгость, все же любила поговорить: приятно было барскому глазу залюбоваться льстивой игрой его бесчисленных около глаз и маленького не по-мужичьему носа морщинок, в которых четко были выписаны старостина преданность и полная на все готовность по первому барскому слову.
- Ну, Мироныч, - сказала барыня слабым голосом, усаживаясь в большое высокое кресло, когда староста поцеловал у нее краешек капота и поднялся с коленок с сияющей совершенным счастьем улыбкой, вылезшей ему на лицо, как тесто на залавок, - ну, Мироныч, давно-о мы с тобой не видались!
Вести с барыней великатные разговоры надо было большое уменье, тоже знание, когда слово вставить, когда только голову наклонить, когда смешок пустить или шутку, самое же главное - каждой морщинкой, всяким уголком под глазами не ронять с лица ту преданность и умиленность, о которой даже дворовые псы знают всего наполовину.
Никита Мироныч в ответ рта не раскрыл, понимай: великая милость, что видит теперь барыню своими глазами, не дает говорить, но в глазах у него что только творилось в эту минуту: они, кажется, были готовы свалиться, скатиться к ногам и привеситься двумя пуговками к туфлям, - барыня оправила подолы, усаживаясь глубже и протягивая ноги на скамеечку, обитую зеленым бархатом, откинула устало руку с дорогими кольцами на точеных пальцах, с которыми Рысачиха не расставалась, то ли опасаясь, как бы их не подмели сенные девки во время уборки, то ли хорошо испытавши, какие глубокие шрамы после них остаются у этих девок на щеках.
- Опять, Мироныч, были сваты!.. - вопросительно взглянула барыня на старосту.
С Никиты Мироныча потекла было медовая сладость, но тут барыня нахмурила брови, которые словно сломались посередине, и отвернулась, как бы не желая показывать старосте горя, которого тот все равно не поймет. Никита Мироныч все сразу смекнул, к чему дальше речь поведет, смахнул с лица морщинки и потупился с кающимся видом, как на исповеди.
- Отказала! - отрубила барыня, одним только пальчиком на руке шевельнувши. - Отказала! Хотя, Мироныч, и на этот раз, знаешь, опять сватался кто?
