– Я никогда не принимаю чужих советов, будь они хорошими или плохими. Стоит принять один совет, как тебе тут же насуют сотню. Не желаю поощрять советчиков.

Несмотря на дурное настроение, Кев поймал себя на том, что улыбается. Он указал на стоявшее рядом ведро со светло-серой липкой грязью.

– Почему бы тебе не взять папку и не разбить все комки?

– Что это?

– Смесь извести, штукатурки, щетины и сырой глины.

– Щетина с глиной? Звучит аппетитно. – Но Лео послушно взял палку и принялся перемешивать липкую массу в ведре. – Женщины отправились навестить леди Уэстклифф в Стоуни-Кросс-Парк. Беатрикс предупредила меня, чтобы я следил за хорьком, который, судя по всему, куда-то сбежал. А мисс Маркс осталась здесь. – Он сделал небольшую паузу. – Странное маленькое создание, ты не находишь?

– Хорек или мисс Маркс? – Кев тщательно выровнял деревянную планку на стене и прибил ее на место.

– Маркс. Я вот все не могу понять… Она подвержена мизандрии или она вообще всех ненавидит?

– Что такое мизандрия?

– Мужененавистничество.

– Она не ненавидит мужчин. Она всегда была любезна со мной и с Роханом.

Лео выглядел искренне озадаченным.

– Тогда что же? Она просто ненавидит меня?

– Похоже на то.

– Но у нее нет повода!

– Как насчет того, что ты пренебрежителен и высокомерен?

– Это часть моего аристократического шарма, – возразил Лео.

– Похоже, что твой аристократически шарм не действует на мисс Маркс. – Кев приподнял бровь, увидев, как скривился Лео. – А с чего вдруг тебе это стало так важно? У тебя к ней личный интерес?

– Разумеется, нет, – раздраженно ответил Лео. – Я скорее лягу в одну постель с ежом Беатрикс. Как представлю эти острые локти и коленки, все эти острые углы… Мужчина может нанести себе смертельные раны, связавшись с мисс Маркс… – Лео принялся мешать штукатурку с утроенной энергией, очевидно, представляя мириады опасностей, подстерегающих мужчину в одной постели с гувернанткой.

Слишком уж он этим озабочен, подумал Кев. Неспроста это.

Какая досада, думал Кэм, шагая по зеленой лужайке, сунув в карманы руки, что, живя под одной крышей с многочисленной родней, человек никогда не может сполна насладиться жизнью, потому что у кого-то в семье обязательно возникают проблемы.

А ведь сейчас у Кэма было столько поводов радоваться жизни: теплое солнышко, красивый пейзаж, свежий воздух, радость движения. Он мог любоваться пробуждением природы, смотреть, как из влажной земли пробиваются новые ростки. Будоражил душу легкий запах дыма, который приносил со стороны цыганского табора ласковый ветерок. Может, именно сегодня ему удастся встретить кого-то из своей прежней жизни? В такой волшебный денек возможно все.

У него красивая жена, которая носит под сердцем его ребенка. Он любил Амелию больше жизни. Ему было что терять. Но Кэм никогда не позволял страху взять над собой верх, помешать ему любить ее всем сердцем. Страх… Кэм замедлил шаг, удивленный внезапным сильным сердцебиением. Сердце колотилось так, словно он не останавливаясь пробежал много миль. Окинув взглядом лужайку, он увидел, что трава сделалась какого-то неестественного ядовитого зеленого цвета.

Сердце начало болеть – каждый удар отдавался болью, словно кто-то, сидя в грудной клетке, неустанно и злобно пинал его. В изумлении Кэм замер, как замер бы человек, к груди которого приставлен нож. Он схватился рукой за сердце. Господи, солнце такое яркое. Оно прожигало веки. Глаза стали слезиться. Кэм смахнул влагу рукавом и вдруг удивился тому, что стоит на коленях.

Он подождал, пока не утихнет боль, подождал, пока не замедлится сердцебиение. Конечно, это сейчас пройдет. Но нет, ему становилось все хуже. Кэм пытался дышать полной грудью, пытался подняться. Но тело его отказывалось повиноваться. Ноги отказывались его держать. Кости словно размякли, и он вдруг почувствовал, как трава колет ему щеку. Боль все сильнее и сильнее. Сердце словно стремится выпрыгнуть из груди, так сильно оно билось.

Кэм с удивлением понял, что умирает. Он не мог думать о том, почему это происходило с ним, как такое могло с ним случиться. Он думал лишь о том, что никто не позаботится об Амелии и что он нужен ей, что он не может ее покинуть. Кто-то должен присмотреть за ней, кто-то должен растирать ей ступни, когда она устает. Устает… Какая усталость. Он не мог поднять ни руку, ни голову, не мог пошевельнуть ногой. По телу прокатилась дрожь, мышцы самопроизвольно сжимались и разжимались, заставляя его совершать странные движения, словно он был марионеткой и кто-то дергал его за веревочки. «Амелия. Я не хочу уходить от тебя. Господи, не дай мне умереть. Не так скоро». И при этом боль давила на него, вытягивала из него последние силы, не давала дышать.

Амелия. Он хотел произнести ее имя и не мог. Какая жестокая несправедливость. Он не мог покинуть этот мир с ее драгоценным именем на устах.

После часа прибивания реек и подбора оптимальной пропорции компонентов смеси из извести, гипса, щетины и сырой глины, путем многочисленных экспериментов, Кев, Лео и рабочие нашли искомый идеал.

Лео проявил к процессу неожиданный интерес и даже внес предложение по улучшению качества трехслойной лепнины путем усовершенствования базового слоя или обрызга[3].

– Надо добавить больше щетины в этот слой, – предложил он, – и заровнять его. Тогда сцепление со следующим слоем будет лучше.

Кеву было ясно, что, хотя Лео не слишком интересовался финансовым аспектом управления поместьем, его любовь к архитектуре и всему, что связано со строительством, сейчас проявляла себя особенно зримо.

Когда Лео слезал с козел, в дверях возникла экономка, миссис Барнстабл. За спиной у нее стоял мальчик. Кев посмотрел на него с интересом. Мальчику на вид было лет одиннадцать-двенадцать, и хотя он не был одет в цветастую рубаху, черты лица и цвет кожи выдавали в нем цыгана.

– Сэр, – виновато сказала экономка Кеву, – прошу прощения, что помешала вашей работе, но этот паренек прибежал сюда, бормоча что-то невразумительное, и отказывается уходить. Мы подумали, что, может, вы сумеете его понять.

Бормотание оказалось вполне внятной речью. На цыганском.

– Дробой тьюм, ромале, – вежливо сказал мальчик.

Кев ответил на приветствие кивком.

– Мишто авилан, – продолжил он разговор на цыганском. – Ты из табора за рекой?

– Да, како. Меня послал ром фуро, чтобы сказать, что мы нашли цыгана, лежащего среди поля. Он одет как гаджо, и мы подумали, что, может, он отсюда.

– Лежит посреди поля? – повторил Кев, холодея от страха. Он тут же понял, что случилось что-то очень плохое. Сделав над собой усилие, он продолжал терпеливо расспрашивать мальчишку:

– Он отдыхал?

Мальчик покачал головой:

– Он болен, и он не в себе. И он дрожит вот так. – Мальчик руками показал, как он дрожит.

– Он назван тебе свое имя? – спросил Кев. – Он сказал что-нибудь? – Несмотря на то что они продолжали говорить на своем языке, Лео и миссис Барнстабл внимательно прислушивались к разговору. Они поняли, что случилась беда.

– В чем дело? – нахмурившись, спросил Лео.

Мальчик ответил Кеву:

– Нет, како, он ничего не может сказать. И его сердце… – Мальчик довольно сильно ударил себя кулаком в грудь несколько раз.

– Отведи меня к нему.

Кев не сомневался, что произошло несчастье. Кэм Рохан никогда не болел и был в превосходной физической форме. Что бы с ним ни произошло, это было не обычное безобидное недомогание.

Перейдя на английский, Кев обратился к Лео и экономке:

– Рохан заболел… Он в таборе. Милорд, я предлагаю вам направить слугу в Стоуни-Кросс, чтобы привезти сюда Амелию. Миссис Барнстабл, пошлите за доктором. Я привезу Рохана. Постараюсь сделать это как можно быстрее.

– Сэр, – изумленно спросила экономка, – вы имели в виду доктора Харроу?

– Нет, – тут же сказал Кев. Всем своим нутром он чуял, что Харроу ничего не должен об этом знать. – Кстати, не говорите ему о том, что произошло. Какое-то время об этом никто не должен знать.