Онемевшая, дрожащая, Уин медленно принялась приводить в порядок свой наряд. Она чувствовала отчаяние и болезненную пустоту внутри. Когда она встала с постели, ноги ее дрожали.

Она осторожно приблизилась к Меррипену. Было видно, что он возбужден. Болезненно возбужден. Ей захотелось вновь к нему притронуться. Больше всего ей хотелось, чтобы он обнял ее и сказал, как он рад тому, что она вернулась. Но он заговорил еще до того, как она успела к нему приблизиться. И тон его вовсе не поощрял ее к дальнейшему общению.

– Если ты притронешься ко мне, – сказал он сдавленно, – я затащу тебя в постель. И отвечать за то, что произойдет дальше, я не буду.

Уин молчала, переплетя пальцы.

Меррипен бросил на нее взгляд, который должен был бы прожечь ее насквозь, уничтожить на месте.

– В следующий раз, – бесцветным голосом сообщил он, – не помешает заранее предупредить о своем приезде.

– Я отправила письмо с предупреждением. – Уин поразилась тому, что не потеряла дар речи. – Должно быть, оно затерялось. – Она замолчала. – Прием оказался гораздо теплее, чем я ожидала, учитывая то, как ты игнорировал меня последние два года.

– Я тебя не игнорировал.

Уин нашла пристанище в сарказме.

– Ты написал мне один раз за два года.

Меррипен повернулся к ней и прислонился спиной к стене.

– Ты не нуждалась в моих письмах.

– Я нуждалась в любом, самом малом знаке внимания! Ты и в этом мне отказал. – Она смотрела на него со скептическим выражением лица. Кев молчал. – Господи, Кев, ты даже не хочешь сказать, что ты рад, что я здорова?

– Я рад, что ты снова здорова.

– Тогда почему ты так себя ведешь?

– Потому что больше ничего не изменилось.

– Ты изменился! – крикнула она ему в лицо. – Я больше тебя не узнаю.

– Все так, как и должно быть.

– Кев, – изумленно сказала она, – почему ты так себя ведешь? Я уехала, чтобы выздороветь. Конечно же, ты не можешь винить меня за это.

– Я ни в чем тебя не виню. Но ты даже сама не знаешь, на что ты меня спровоцировала. Ты сама не понимаешь, чего хочешь от меня.

«Я хочу, чтобы ты любил меня!» – хотелось выкрикнуть Уин. Она проделала такой долгий путь, а расстояние между ними стало больше, чем когда она жила во Франции.

– Я могу сказать тебе, чего я не хочу, Кев. Я не хочу, чтобы мы стали чужими друг другу.

У Кева лицо было каменным.

– Мы не чужие. – Он взял плащ и протянул Уин. – Надень его. Я провожу тебя до твоей комнаты.

Уин накинула плащ. Украдкой она посматривала на Меррипена. Он весь кипел энергией, сердито заправляя рубашку в брюки. Подтяжки крест-накрест на спине подчеркивали могучий разворот его плеч.

– Нет нужды провожать меня до номера, – сказала она сдержанно. – Я могу найти дорогу и без…

– В этом отеле ты никуда одна ходить не будешь. Это небезопасно.

– Ты прав, – угрюмо сказала она. – Мне бы очень не хотелось, чтобы ко мне кто-нибудь пристал.

Удар достиг цели. Меррипен сжал зубы и бросил на нее злой взгляд, натягивая сюртук.

Как сильно он напоминал ей сейчас того грубого сердитого мальчика, каким был, когда попал в их дом.

– Кев, – сказала она тихо, – мы не можем возобновить нашу дружбу?

– Я по-прежнему остаюсь твоим другом.

– Другом, и все?

– Другом, и все.

Уин не могла удержаться от того, чтобы не бросить взгляд на кровать, на смятые простыни, прикрытые покрывалом, и ее вновь обдало жаром.

Меррипен замер, проследив за направлением ее взгляда.

– Это было ошибкой, – сказал он хрипло. – Мне не следовало… – Он замолчал и громко сглотнул. – У меня… У меня долго не было женщины. Ты оказалась в плохом месте в плохое время.

Никогда и никто так не унижал Уин.

– Хочешь сказать, что с любой женщиной вел бы себя так же?

– Да.

– Я не верю тебе.

– Хочешь – верь, хочешь – нет. – Меррипен прошел к двери и, распахнув ее, осмотрел коридор. В нем было пусто. – Выходи.

– Я хочу остаться. Мне нужно поговорить с тобой.

– Не в моем номере. Не в этот час. – Он ждал. – Я велел тебе выходить.

Последняя фраза была произнесена тоном человека, привыкшего отдавать распоряжения и привыкшего к тому, что ему безоговорочно подчиняются. Повышать голос он не считал нужным. Уин передернуло от этого тона, но она подчинилась.

Когда Уин подошла к нему, Меррипен поправил капюшон плаща так, чтобы он закрыл ее лицо. Еще раз убедившись в том, что коридор пуст, он вывел ее из номера и закрыл дверь.

Они молчали, пока шли к лестнице в конце коридора. Уин остро чувствовала его ладонь, слегка касавшуюся ее поясницы. Она удивилась, когда на верхней ступеньке он остановил ее.

– Возьми меня под руку.

Она осознала, что он намерен помочь ей спуститься, как делал это, когда она была больна. Лестница была для нее тогда особым испытанием. Все в семье боялись, что она может упасть в обморок, поднимаясь или спускаясь с лестницы. Меррипен часто предпочитал нести ее на руках, чтобы не рисковать.

– Нет, спасибо, – сказала она. – Теперь я могу делать это самостоятельно.

– Возьми меня под руку, – повторил он, коснувшись ее руки.

Уин раздраженно отдернула руку.

– Я не хочу твоей помощи, я теперь не больна. Хотя, похоже, я больше нравлюсь тебе в роли инвалида.

Уин не могла видеть его лица, но она слышала, как он резко втянул носом воздух. Ей стало стыдно за свою выходку, хотя она и подумала, что, возможно, в ее обвине-88 нии было зерно правды.

Однако Меррипен ничего не ответил. Если она и обидела его, он стойко снес обиду. Они спустились по лестнице по одному и молча.

Уин окончательно запуталась. Она по-разному представляла эту ночь. И среди сотни различных придуманных ею сценариев не было ни одного, отдаленно напоминавшего этот. Она прошла к своему номеру и полезла в карман за ключом.

Меррипен взял из ее руки ключ и открыл дверь.

– Иди и зажги лампу.

Меррипен остановился на пороге, заслоняя собой едва ли не весь проход. Уин подошла к тумбочке, осторожно сняла стеклянный плафон с лампы, зажгла фитиль и опустила плафон на место.

Вставив ключ в замок с внутренней стороны, Меррипен сказал:

– Запри за мной дверь.

Обернувшись к нему, Уин почувствовала, как горло ей сдавил горький смешок.

– Ты ведь помнишь, как мы расстались, верно? Я бросилась тебе на шею. А ты меня отверг. Тогда я думала, что недостаточно здорова для тех отношений, которые хотела иметь с тобой. Думала, что понимаю тебя. Но теперь ничего не понимаю. Потому что сейчас для нас не существует препятствий, чтобы узнать… будет ли нам… сможем ли мы… – В смятении она искала слова, но не могла их найти. – Может, я ошибалась в тех чувствах, которые ты когда-то испытывал ко мне? Ты когда-либо желал меня, Кев?

– Нет. – Голос его был едва слышен. – То была только дружба. И жалость.

Уин побледнела. По щеке потекла горячая слеза.

– Лжец, – сказала она и отвернулась.

Дверь тихо закрылась.

Кев не помнил, как дошел до своего номера. Он пришел в себя, лишь когда обнаружил, что стоит возле своей кровати. Выругавшись сквозь зубы, он опустился на колени, схватил покрывало и зарылся в него лицом.

Он был в аду.

Видит Бог, Уин сгубила его. Он так долго терзался желанием, она снилась ему столько ночей подряд, столько раз, просыпаясь утром, он искал ее подле себя и не находил, что вначале он не поверил, что она была настоящей.

Он думал о чудном лице Уин, о ее нежных губах, о том, как она выгибалась под его ладонями. Она была другой на ощупь – ее тело было гибче, податливее и сильнее. Но дух ее остался прежним, она лучилась добротой и честностью, и этот свет ее всегда пронизывал его до самых глубин души. Как только у него хватило сил не упасть перед ней на колени?

Уин просила его о дружбе. Просила о невозможном. Как мог он отделить нить от безнадежно спутанного клубка своих чувств и предложить ей столь малую часть? Она могла бы и не просить его об этом. Даже в эксцентричном мире Хатауэев некоторые поступки были запрещены.