— Оставьте меня в покое! Мне больно!

Я хочу немного ободрить товарища и уверяю, что врачи скоро поставят его на ноги. После этого я пожимаю ему руку и говорю:

— До встречи, Фриц! Пора в бой. Поправляйся. Мой товарищ кивает и пытается улыбнуться. Получается так, что Фриц Кошински спас мне жизнь.

В следующий раз меня спасет кто-нибудь другой, и при случае я тоже выручу кого-нибудь. На фронте именно так и полагается поступать. Все пытаются изо всех сил сохранить себе жизнь, а также жизнь товарищей. Об этом не говорят, на передовой это в порядке вещей.

Наступление тем временем продолжается. В окопах все еще кипит бой. Я бегу вслед за другими солдатами и вскоре догоняю Пауля Адама. Он оборачивается и произносит:

— О, господи! Да ты весь в крови! Что с тобой?

Я впервые обращаю внимание на то, что по моей щеке струится кровь, стекая вниз по шее. Однако я не чувствую никакой боли. Вольдемар Крекель затаскивает меня в траншею и вытирает бинтом кровь с моего лица.

— Тебе повезло, это лишь скользящее ранение, — говорит он и заклеивает рану пластырем.

Когда я говорю ему, что у Фрица ранение в живот, Вольдемар говорит:

— Плохи его дела. Остается надеяться, что у Фрица в тот момент был не полный желудок.

Мы все понимаем, что он имеет в виду. Хотя нам никто не запрещает есть перед боем, ветераны не раз предупреждали нас, что в таких случаях лучше воздержаться от еды. Считается, что при ранении на пустой желудок у раненого остается больше шансов выжить. Настоящих медицинских объяснений этому факту никто не знает, но такой совет звучит вполне разумно. Многие солдаты, и я в том числе, следуют ему. Другие же не могут удержаться и наедаются перед боем. Кто-то ест даже на бегу, говоря что-то вроде: «Чему быть, того не миновать» или «Не пропадать же добру». У меня возникает впечатление, что многие из тех, кто придерживается подобных принципов, просто стараются таким образом внушить себе спокойствие перед боем, избавиться от нервозности, которая в такие минуты свойственна всем нам.

Страстно надеясь на выздоровление Фрица Кошински, мы бежим дальше по узкой траншее. В одном месте, где грудой лежат тела убитых советских солдат, нам приходится ползти по ним. Бедняги, большинство из них такие же молодые парни, как мы. Они были врагами и хотели убить нас. Теперь они не причинят нам вреда и лежат неподвижно, как и наши погибшие товарищи. Единственное отличие этих мертвых парней, фактически наших ровесников — форма. И те, и другие будут похоронены здесь, на русской земле, неподалеку от деревни под названием Днепровка. С наступлением темноты мы отступаем на небольшое расстояние и занимаем новые позиции. Мы остаемся довольны тем, что по всему переднему краю имеются оборонительные укрепления и противотанковые рвы. Никому не хотелось бы заниматься рытьем окопов в мерзлой земле. Когда нам приходится выкапывать пласты твердой, как лед, земли для маскировки пулеметного гнезда, с нас ручьем льет пот.

Ночью мы слышим, как враг возвращается и начинает окапываться прямо перед нами. Мы хорошо слышим, как звякают кирки и лопаты, которыми русские пытаются выкапывать твердую как камень землю. Они перестают работать только после того, как мы выстреливаем в них пару раз из миномета. Поскольку русские занимаются окопами, мы, таким образом, избавлены от боя, и поэтому привезенные нам боеприпасы и продукты остаются в полной сохранности. От водителей мы узнаем о количестве наших потерь. Убит командир 2-го батальона, а наш бывший командир эскадрона, ныне командир 1-го батальона, ранен. Ранены также еще два офицера из нашего батальона и военный врач. Говорят, будто наш Старик ранен в левую руку. Командовать нашим эскадроном теперь будет какой-то новый лейтенант, которого никто не знает.

Говорят, что в нашем эскадроне потери такие: семь убитых и двадцать один раненый. Среди них Вилли Краузе и молодой панцергренадер по фамилии Ханке. К названному числу следует приплюсовать двух солдат, которые прибыли в наше подразделение всего пару дней назад. В минометном отделении четверо раненых. Особенно высокие потери понес 2-й эскадрон. В нем осталось всего девятнадцать человек. Потери там следующие: двенадцать убитых и много раненых. День был скверный, и это не осталось незамеченным. Чувство уверенности во мне сильно идет на убыль, когда я думаю о той высокой цене, которую мы заплатили за сегодняшнюю победу.

20 декабря. Мы с Паулем Адамом всю ночь работали, пытаясь получше обустроить наше пулеметное гнездо, и поэтому не замерзли. Ночью мороз окреп, но нам удалось раздобыть одеяло. Наступает рассвет. Врага нигде не видно. Русские — великие мастера маскировки.

Примерно через час тучи сгущаются, и с неба начинает валить снег. С точки зрения наших интересов это хорошо, потому что снег позволит нам скрыть свои позиции от противника. Пауль, который постоянно рассматривает окружающую местность через телескопический прицел, замечает вдали пару сугробов, которые кажутся ему подозрительными. По всей видимости, там прячется враг. Однако русские никак не обнаруживают своего присутствия. Ближе к полудню противник начинает обстреливать нас из минометов, а затем на нашем правом фланге начинается перестрелка из стрелкового оружия. Мы также слышим выстрелы из танковых и противотанковых орудий. Однако на переднем крае все по-прежнему тихо.

Становится темно, и мы снова слышим удары лопат о мерзлую землю. Этот шум продолжается всю ночь. Враг укрепляет свои позиции для предстоящей атаки, явно собираясь отбросить нас от главной полосы обороны. Из штаба полка поступает приказ — мы остаемся в окопах до тех пор, пока не минует опасность вражеского наступления. Затем нас сменят горные стрелки. У нас нет ни малейшего шанса!

21 декабря. Уже в самом начале дня устанавливается плохая видимость, однако снег не идет. Ночью нам привезли соломы, которая позволила немного утеплить окопы и согреться. Враг непрерывно обстреливает нас из минометов и пулеметов. Мы не можем высунуть головы из окопов и поэтому не отвечаем на огонь врага. Это к лучшему — мы не позволяем обнаружить себя.

Вечером становится тихо. Вольдемар и Дрейер приходят повидаться с нами. Они сообщают, что русский перебежчик признался, что советское командование готовит крупномасштабное наступление. По этой причине нам привозят несколько дополнительных ящиков с боеприпасами. Ночью стоит очень холодная погода, и мы даже помыслить не можем о сне. Вылетающий изо рта теплый воздух тут же покрывает изморозью наши небритые лица. Предлагаю прорыть нишу в боковой, узкой части окопа, чтобы туда можно было забраться и немного поспать. Пауль одобряет мою идею, и мы тут же беремся за работу.

22–23 декабря. На передовой все спокойно. Мы строим предположения о том, что советские войска, возможно, решили сделать передышку в боях ради Рождества. Это было бы великой любезностью со стороны противника, но мы все-таки не верим в это. Нам сообщают также, что наш Зрвезз готовит для нас на передовой нечто особенное. Мы надеемся, что русские не потревожат нас в тихую рождественскую ночь.

24 декабря. Ночью было очень холодно и сильно подморозило, но мы этого не заметили в нашей «спальне». Я закутался в одеяло и плащ-палатку и между сменами караула крепко спал. Вскоре над нашими головами с противным визгом начинают летать мины. Напрягаю слух — мне хорошо знакомы звуки снарядов и мин разного типа, по которым с некоторой долей вероятности можно определить, в каком месте от меня они разорвутся. Перед нами ничего не меняется, вражеская пехота в атаку пока не идет. Противник еще примерно полчаса обстреливает наши позиции из минометов. Когда снова становится тихо, ефрейтор Плишка, которого мы называем Профессор, уважая его за широкие и разнообразные знания, подбегает ко мне и возбужденно и в то же время горестно сообщает, что штабс-ефрейтор Дрейер убит прямым попаданием вражеской мины. Убито еще два молодых панцергренадера. От одного санитара стало известно, что в медпункте от раны в животе умер Фриц Кошински. Это плохие новости, они снова напоминают нам, что смерть все так же дышит нам в затылок.