— Остается 140–150 километров.

По всей видимости, из-за бесчисленных остановок и объездов мы сильно выбились из графика. Вскоре нам сообщают, что оставшуюся часть пути нам придется проделать пешком. До места назначения мы, таким образом, доберемся через четыре дня. Эту ночь мы проведем в вагонах, а завтра, в шесть утра, отправимся в путь.

26 октября. Встаем в пять часов утра. Темно. Нам выдают горячий кофе, полбуханки хлеба армейского образца и кусок копченой колбасы. Еще вчера мы заметили, что нам существенно уменьшили пайки. Несколько солдат, у которых сильно натерты ноги, остаются в эшелоне вместе с зенитчиками. Мы закидываем на плечи ранцы и отправляемся в направлении Сталинграда, определенном по карте и компасу. В предчувствии грядущих трудностей наше воодушевление значительно ослабевает.

Запеваем строевую песню, но вскоре смолкаем. Солнце поднимается выше, становится тепло. В обеденное время слышим долгожданную команду остановиться на привал. Днем нас нещадно жарит солнце. Несмотря на сильную усталость, мы шагаем вперед до наступления ночи. Останавливаемся и буквально валимся на землю в голой степи. Раскатываем плащ-палатки и одеяла. Ночью спим как убитые.

27 октября. Встав утром, ощущаю, как гудят одеревенелые от усталости ноги. Большинство моих товарищей чувствуют себя ненамного лучше. Съедаю ломоть хлеба, запиваю его глотком холодного кофе из фляжки. Одному богу известно, когда еще удастся всласть напиться.

«Шагом марш!» Те наши товарищи, что находятся впереди, идут довольно быстро. У них легкая поклажа, а вот остальные нагружены как вьючные животные. Мы несем плащ-палатку, одеяло, каску и зимнюю шинель. На поясе патроны, на плечах ранец с котелком и съестными припасами. На боку саперная лопатка, на шее — ремень тяжелой винтовки, мотающейся из стороны в сторону, на груди — противогаз. В руке мешок с чистыми носками, подштанниками и тому подобными вещами. Все вместе взятое весит не меньше 20 килограммов.

Идет время. Время от времени кто-нибудь из нас валится на землю от усталости. Позже, немного переведя дыхание, они встают и упрямо идут дальше. У многих из нас болезненный вид, бледные осунувшиеся лица. Виной тому почти полное отсутствие сил.

Неожиданно от головы колонны доносится весть: «Впереди деревня!» Это означает, что вот-вот мы получим воду и что-нибудь из еды. Собираем последние остатки сил и шагаем дальше. Скоро видим какие-то дома. Их не много, но неподалеку находятся несколько сараев, принадлежащих какому-нибудь колхозу, которые уже не раз попадались нам на пути среди бескрайних русских степей. Перед ближней хатой вижу колодец с воротом и помятым ведром.

В нескольких метрах от него стоит фельдфебель и ждет, пока подойдут солдаты. Те из них, кто первыми приблизились к нему, хотят опустить ведро в воду.

— Стойте! — кричит фельдфебель.

Солдат выпускает ведро из рук, и оно с шумом падает вниз. Вода может быть отравлена. Фельдфебель отправляется к одному из домов, украшенному резными наличниками, и входит внутрь. Нигде не видно ни души.

Из избы выходит фельдфебель вместе с каким-то неопрятного вида человеком в стеганой куртке. Это старик с окладистой бородой. Фельдфебель подталкивает его к колодцу, держа двумя пальцами за рукав. Ведро снова наполнено водой, на ее поверхности отражаются солнечные блики.

Указав на ведро, фельдфебель приказывает:

— Пей, русский!

Старик лукаво смотрит на него, улыбается и несколько раз повторяет какие-то слова, видимо, отказывается — вода, мол, и так хорошая.

Фельдфебель теряет терпение. Он хватает старика за воротник и силой пригибает его голову к ведру. Русский захлебывается, откашливается, но пьет. У него немного смущенный вид, но он нисколько не испуган. Видимо, вода нормальная.

— Можете пить! — разрешает фельдфебель. Ведро за ведром набираем воду. Старик улыбается. Он, наконец, понял, в чем дело. Жадно пьем, затем умываемся.

Колхоз вызывает у нас сильное разочарование. В нем мы не нашли никакой еды. В одном сарае обнаруживаем запас кормовой свеклы и несколько колосков ржи. Кюппер откусывает кусочек от свеклы и тут же выплевывает его. Тем временем из домов выходят несколько женщин, которые с любопытством рассматривают нас. Вейхерт говорит, что ему показалось, будто русский старик упомянул что-то о гарнизонной штаб-квартире и конфискации. Возможно, это означает, что здесь уже побывала какая-то немецкая часть и вывезла все съестные припасы.

28 октября. Идем дальше с пустыми желудками. Час проходит за часом. Мы все липкие от пота, чертыхаемся, что-то выкрикиваем для поднятия собственного духа, но все равно упрямо двигаемся вперед, километр за километром. Неожиданно мирную тишину нарушают гулкие ритмичные звуки. «Воздушная тревога! Ложись!» — кричит кто-то. Бежим, пытаясь где-нибудь укрыться, как нас когда-то учили, но после нескольких шагов останавливаемся на месте.

Разглядываю небо, и изучаю линию горизонта, над которой замечаю летящие в нашу сторону самолеты. Они тяжело нагружены бомбами, несущими смерть. Самолеты стремительно приближаются. На нижней части крыльев мы видим кресты и понимаем, что это немецкие бомбардировщики, вылетевшие на боевое задание. Поднимаемся с земли и приветственно машем им.

Бомбардировщики вместе со своим смертоносным грузом исчезают в северо-восточном направлении. Там, должно быть, находится Сталинград. Идем дальше.

— Далеко еще? — спрашивает коротышка Громмель, идущий между мной и Марцогом.

Марцог пожимает плечами:

— Представления не имею. Впрочем, слышал, что мы должны завтра быть там. — Как будто в подтверждение его слов, слышим далекий приглушенный гул, который сопровождается звуками, похожими на раскаты грома. Когда начинает смеркаться, мы видим вдали красную полосу на небе.

— Это Сталинград! — произносит кто-то.

— Что там такое светится? — указывает рукой Вариас. Мы смотрим в указанном направлении и видим в небе огни, напоминающие зажженные фонари. Затем слышим приглушенные хлопки взрывов. Следом за этим видим летящие с земли в небо длинные цепочки новых ярких огней.

Кто-то говорит:

— Да это же «швейные машинки»!

Один из ветеранов объясняет, что это легкий биплан, который обычно действует по ночам, сбрасывая подвешенные на парашютах осветительные ракеты для освещения целей противника. После этого он сбрасывает небольшие бомбы, главным образом осколочные. Пилот может выключить двигатели и, подобно планеру, бесшумно парить над целью. Противник обнаруживает его тогда, когда уже поздно бить тревогу. Фронтовики называют этот самолет «швейной машинкой» за характерный стук, издаваемый его двигателями.

Ветеран продолжает:

— Кстати, эти цепочки огней — следы трассирующих снарядов 20-мм спаренного зенитного орудия, которые пытаются сбить такую «швейную машинку».

Потрясающее зрелище. В ночном небе вспыхивает все больше отдельных огней и новых огненных цепочек. Странно, но мы ничего не слышим. Ощущение такое, будто смотришь немой фильм.

29 октября. Начинается новое утро, а наш моральный дух на нуле. Вот уже час как моросит мелкий дождь, и часть моих сослуживцев вслух выражает сильное неудовольствие по этому поводу.

Дождь усиливается и сопровождается сильным ветром. Здесь, в России, мы впервые сталкивается с действительно паршивой погодой. Порывы ветра становятся все сильнее и сильнее, а на открытом пространстве не видно никакого пристанища. Струи дождя хлещут нам в лицо, как острые иглы, барабанят по каскам, которые мы поспешили надеть. Ветер сильно треплет наши плащ-палатки, которые плохо спасают от непогоды. Они противно хлопают по ногам, обтянутым насквозь мокрыми штанами, а холодный ветер настолько силен, что в любую минуту можно свалиться на землю.

Мы с трудом движемся вперед.

Проходит несколько часов, и мы, наконец, видим вдали какую-то деревню. Дождь прекращается. Находим несколько пустых сараев, и устало опускаемся на землю. В деревне царит оживление. Повсюду снуют рядовые и другие военные чины. Все строго по уставу приветствуют друг друга. Неужели мы уже добрались до передовой? Судя по всему, это место «захвачено» штабными и писарями — «организационно-административными службами и командным пунктом штаба полка», как витиевато и не без иронии выразился Марцог. Наш начальник эшелона, по слухам, распорядился о постановке нас на довольствие.