А Тасия шептала, точно молилась, в сонном забытьи:

— Это все я, глупая… Все я натворила…

Она потянулась к пустой коробке, к осколкам флакона и собралась было сойти во двор — подобрать мыло.

— Не смей трогать! — остановил ее властный окрик мужа, когда она была почти у цели.

Тасия застыла на месте.

— Оставь, Гоча, это уж слишком! — вступилась Саломе, пытаясь успокоить брата. — Не все ли равно, кто подымет? Да уймись ты наконец…

— Мне уняться? И это ты говоришь, Саломе? Новые времена принесли мне одно благо: теперь все равны — и Саландия и Пория. Ты помнишь, весь свет трепетал перед Зурабом Пория… Отчего же не удивляешься, что сын его нынче таскается ко мне с подарками и умоляет отдать за него дочь? Суть не в мыле, женщина. Дорого внимание! А эта подлая девчонка зазналась. Что она воображает о себе? Как посмела, дерзкая?

Он хотел отстранить Саломе, снова рванулся к двери.

— Слышишь, подыми! Я приказываю…

Но Саломе не сдавалась. Не так-то легко было отделаться от нее.

— И подымет. Подумаешь, какой труд, чудак! Не сейчас, так позже. Оставь ее в покое…

— К чему я силы свои трачу на этот дом? Для себя, что ли, затеял стройку? Шестьдесят лет маялся в этой хибарке, в ней бы жить до смерти. Нет, подумал я, человек к палатам привык — как же я его в сарай посажу, где даже потолка нет?.. Он помог мне: сделал все, что в силах. И я перед ним лицом в грязь не ударил. Он не брезгует мною, и я за себя постою. Верно: крестьянин я, крепостными были, а тоже — человек, цену себе знаю. Скажешь, Пория лишился всего — и земли и дома? Вздор! Не это важно. Разве ловкости у него ни на грош? Умом не вышел? Неопытный он человек? Лицом нехорош? Да он вдвое больше против прежнего сколотит. И ученый — не хуже моей дочери! Не велика птица, а какого человека отвергла! Да я ее собственными руками зарежу. Иди сюда, девчонка, — тебе говорю! Не слышишь?

— А все-таки, Гоча, даже в старые времена не полагалось выдавать насильно. Что это тебе в голову взбрело? — сказала укоризненно Саломе.

— И не говори, Саломе! Ни за что, ни за что на свете не приму я какого-нибудь бездомного проходимца вроде Геры. Батрак, бродяга, — как можно равнять его с Пория! Ты что, погибели нам желаешь?

— Не выдумывай, Гоча! Никто тебе не советует отдать ее непременно за Бигву… Но что поделаешь, если она не хочет Пория?..

— Не хочет? Ее не спросят! Пустить в дом зятя, отдать ему, благословясь, дедовское добро, дедовский очаг, — и чтоб зятем этим был Бигва? Пусть только заикнется! Ежели днем — не доживет и до сумерек, ночью — зари не увидит. Эй, слышишь, девушка? Иди, иди подыми, своими руками подыми!

Однако Найи не было ни видно, ни слышно. Кто знает, какой оборот приняли бы дальнейшие события и какие бы еще средства изобрел Гоча, чтобы образумить свою дочь, если бы в эту минуту не скрипнули ворота и не раздался, привлекая общее внимание, голос Гвади:

— Иди, чириме… Вот ты и дома…

Все обернулись в сторону, откуда донесся этот голос.

Никора протиснулась в ворота, а Гвади, приподнявшись на цыпочки и вытянув шею, кричал:

— Ау, Гоча! Выглянь-ка сюда!

Гвади, по всей видимости, не собирался входить во двор.

Узнав буйволицу, Саломе повеселела. «Гоча займется буйволицей и забудет о Найе!» — подумала она.

— Видишь, Гоча! А ты говорил, будто ее отобрали. Поди узнай, чего ему нужно?

Она легонько толкнула брата.

Оживилась и Тасия. Утирая слезы подолом платья и причитая вполголоса, заковыляла она к буйволице.

— Никора! Господи, спаси и помилуй!

— Чего тебе, Гвади? — сохраняя все тот же воинственный вид, прохрипел наконец, помедлив, Гоча и пошел к воротам.

— Гера приказал… Немедленно, говорит, отведи буйволицу хозяину! — стал объяснять Гвади, увидя, что Гоча направляется к нему. — Скажи, говорит, чтоб не огорчался. Всех его врагов, говорит, засажу куда следует. Так им и посулил: наплачутся матери ваши! Своими ушами слышал… Прими ее у меня из рук в руки, как бы и мне не нагорело. Ты еще топорик оставил… Зосиме отдать велел, — отнеси, говорит…

Гоча внимательно выслушал Гвади. Внимательно и с удовлетворением. Гвади выражался в высшей степени почтительно, и рассказ его звучал так убедительно, что Гоча ни на минуту не усомнился в полной правдивости его слов.

— Так, так! — проворчал Гоча, скрывая охватившее его чувство гордости, и подошел к буйволице. Погладил ее шею, пощупал, нет ли где раны или царапины, не натерло ли шею ярмо, И теперь только удосужился он отозваться на восклицание Саломе. — Слышишь, Саломе, — какие вести принес этот человек? Думали, даром им сойдет? Мне-то, впрочем, все равно… Как бы Бигва ни старался, что бы ни говорил, меня не разжалобишь… Буйволица жадно щипала свежую, непримятую траву.

Проголодалась, несчастная животина! Еще бы! Целый день в ярме проходила… Ешь, ешь, милая! — ласково приговаривал Гоча, поглаживая буйволицу.

Тасия тоже приласкала Никору. Сняла присохшую к хвосту грязь, потрогала вымя. И вдруг, отшатнувшись, заголосила:

— Ой, проклятые, выдоили ее! Дочиста! Вымя, как мочало, висит, посмотри!

Гвади, услыхав вопль Тасии, шагнул во двор и громко расхохотался. Все обернулись.

— Тасия, дорогая… Ты как полагаешь, отчего молоко у скотины бывает? От травы или от ярма? Если корову весь день гонять в упряжке, она станет вроде как бык, ни за что молока не даст. Иначе и быть не может…

Эти объяснения показались Гоче и правильными и вполне уместными. Он тихонько улыбнулся в усы.

— Видишь, как траву уплетает? Изголодалась скотина, откуда же взяться молоку? — заметил Гоча. — Но я им покажу! Как они только посмели!

Гоча толкнул буйволицу и погнал в угол двора, где трава была еще гуще и сочнее. И кинул при этом Тасии:

— Поди скажи дочери, чтоб пожаловала сюда!.. Пускай видит, как отца почитают, как его ценят. Приведи…

Саломе угадала по голосу, что Найя может быть спокойна. Опасность миновала. Гоча звал дочь не за тем, чтобы она подбирала подарки Арчила Пория. Тасия тоже поняла, что Гоча склонен к примирению. Но все же колебалась, идти ли за дочерью. Однако Саломе подмигнула ей и указала многозначительно на дверь: приведи, мол, — авось помирятся.

Тасия послушалась совета и вошла в дом. В горнице Найи не было, но Тасия и не рассчитывала застать ее здесь. Родители отвели дочери маленькую, вроде гнезда, боковушку, примыкавшую к заднему крыльцу. Дверь из горницы в комнату Найи оказалась незатворенной. Тасия покликала дочь. Ответа не последовало, И это тоже не обеспокоило Тасию.

— Ну, будет, брось! Отца ведь не переупрямишь. Идем, он уже не сердится! — крикнула она с порога.

Однако Найи не было и в боковушке. Отсутствие дочери показалось странным. Уж не ушла ли она со двора? Тасия возвратилась в горницу. Только теперь ей бросилось в глаза, что дверь из горницы на задний двор раскрыта настежь. Подозрение сменилось страхом. Она выглянула во двор. Ни вблизи дома, ни в глубине заднего двора никого не было видно. Старуха кинула взгляд поверх плетня и чуть не вскрикнула. Найя быстро шла по проулку, прочь от усадьбы. Шла не оглядываясь, почти бежала.

Бедной Тасии казалось, что она сходит с ума. Да что же это такое, что видят ее глаза? Она вышла на задний двор и, обогнув дом, заковыляла поспешно, сколько хватало сил, к перелазу. Кричать и звать она не по-смела.

«Если отец узнает, что дочь вот этак сбежала, он все разнесет, камня на камне не оставит…»

Догонять? Все равно не догонишь. Тасия остановилась на полдороге: сердце у нее замерло, ноги заплетались.

«Что же делать? Как сказать Гоче?»

Она ущипнула свою руку, стала царапать ногтями лицо, точь-в-точь как плакальщицы на похоронах.

Мешкать не приходилось, Гоча ждал ответа. Тасия была в полном смятении. Так и не додумав до конца, что делать, как себя вести, возвратилась она в горницу..

Саломе надоело ждать, она двинулась навстречу племяннице. «Но где же племянница-то?» — с недоумением подумала Саломе, столкнувшись с Тасией.