Петра кашлянула. Барни не обратил на нее внимание.

Вперед. Ее ждет развлечение.

Шулкопф откинулся на спинку своего «трона», обтянутого шикарной искусственной кожей, почти неотличимой от настоящей. Два других стула — для посетителей, — стоявшие обычно по обе стороны от стола, были поставлены в угол комнаты. В помещении пахло ананасовым соком, хотя никаких напитков Петра не увидела.

Когда Петра пошла к одному из стульев, Шулкопф сказал:

— Оставьте стул в покое. Петра осталась стоять.

— Вы все профукали, — сказал он безо всякой преамбулы.

Его стол был почти пуст — ни бумаг, ни фотографий, только журнал для регистрации, ручки и электронные часы, которые показывали с обеих сторон время и дату.

Он вынул из ящика сигару и зажал ее между пальцами.

В помещении курить не разрешалось, но он некоторое время поиграл с сигарой. Петра до сих пор не знала, что он курит. Кирстен курила сигареты. Может, это ее подарок?

— Вы все профукали, Коннор.

— Что я должна сказать на это, сэр?

— Вы можете сказать: «Да, я профукала».

— Что, пришло время исповеди, сэр? Шулкопф оскалился.

— Исповедь хороша для души, Коннор. Если она у вас есть. Ну, вы понимаете.

Гнев сдавил ей горло.

— Вы аморальны, разве не так?

Петра сжала кулаки. «Держи рот на замке, девочка». Шулкопф небрежно махнул рукой, словно ее сдержанность его не впечатлила.

— Вы нарушили приказ и профукали хорошо продуманную операцию.

— Извините, — сказала Петра.

— Не думайте, что вас похвалят за «Парадизо». И не рассчитывайте на публичность.

— Публичность?

— Телевизионные интервью и прочую дрянь.

— Я не возражаю.

— Да уж, конечно. Мы оба знаем, чего вам хочется.

— Попасть на телевидение?

— Любое проявление внимания. Вам оно нужно, словно наркотик, вы гонитесь за публичностью, Коннор. А научились этому у Бишопа — киноактера, мистера Крашеные Волосы. Вы с ним — Кен и Барби. Большое модное шоу. Жаль, что вы испортили хорошего детектива, такого как Шталь. По вашей милости он теперь по уши в дерьме.

Стю Бишоп был ее первым напарником в расследовании убийства. Блестящий, фотогеничный детектив. Все говорили, что он станет заместителем начальника. Он хорошо ее натренировал. У Стю была карточка гильдии киноактеров, потому что иногда он участвовал в полицейских шоу.

Бишоп вышел в отставку, чтобы ухаживать за заболевшей раком женой и кучей детишек. Упоминание его в таком контексте выглядело сейчас кощунством. Лицо Петры горело, будто она проглотила перец хабанера, глаза немилосердно щипало, но сердце уже билось ровнее. Собираясь пойти в атаку, она собрала все свои силы.

Ей хотелось вцепиться в горло подонку, но она задавила свои чувства, отбросила все эмоции.

Вспомнила слова Эрика. «Ничего не говори. Ничего не показывай».

И все же не удержалась.

— У детектива Бишопа натуральный цвет волос, сэр.

— Так и есть, — сказал Шулкопф. — Вы аморальны и угодливы, Коннор. Сначала угодливо даете средствам информации фотографию Леона, вместо того чтобы сделать все как положено. Затем игнорируете инструкции специализированного полицейского подразделения и делаете свою собственную маленькую игру. Ищете жареного? Вы освобождаетесь от работы. Без оплаты. Оставьте ваше оружие и жетон сержанту Монтойя.

Петра попыталась пронзить его взглядом. Он не реагировал, открыл ящик стола, стал шелестеть в нем какими-то бумагами.

— Это несправедливо, сэр, — сказала она.

— Да-да, да-да. Идите.

Повернувшись, чтобы идти, Петра обратила внимание на большие цифры на его настольных часах. Сегодняшняя дата — 24.

До 28 июня осталось четыре дня, а ее отстранили от дел. От ее файлов, телефона, доступа к базам данных. От Айзека.

Ладно, она приспособится. Позвонит в телефонную компанию и попросит, чтобы звонки переадресовывали на ее домашний телефон. Возьмет все, что нужно, из стола и будет работать дома.

Петра Коннор. Частный детектив. Абсурд. Затем она подумала об Эрике, который решил действовать самостоятельно.

— Прощайте, — сказала она капитану.

Звучание ее голоса заставило его поднять глаза.

— Что смешного?

— Ничего, сэр. Наслаждайтесь своей сигарой.

Когда она вернулась к столу, на нем уже ничего не было, даже журнал исчез, на котором сидела Кребс. Петра дернула ящик. Заперт. Ее ключ не подошел.

И тут она увидела: новый, блестящий медный замок.

— Что за…

— Шулкопф пригласил слесаря, пока вы были у него в кабинете, — пояснил Барни Флейшер.

— Ублюдок.

Старик встал, оглянулся, подошел поближе.

— Встречайте меня внизу, у черного хода. Через две минуты.

Он вернулся к своему столу. Петра вышла из комнаты, спустилась по лестнице на нижний этаж. Менее чем через минуту послышались медленные шаркающие шаги, и появился Барни. На нем была твидовая спортивная куртка, а через руку перекинут длинный плащ.

Мятый серый дождевик, который он всегда держал в шкафчике. Как-то раз она видела его повешенным на спинку стула Флейшера, но ни разу не видела, чтобы он его надевал. Сегодня-то уж его надевать ни к чему. Солнце обжигало с самого утра, столбик термометра подбирался к тридцати градусам.

Старик, похоже, готовился к зиме.

Он остановился в трех ступеньках от нижней площадки, посмотрел наверх. Потом развернул плащ и подал ей полдюжины синих папок.

Добблер, Солис, Лэнгдон, Хохенбреннер… все шесть.

— Подумал, что они вам могут понадобиться.

Петра взяла папки и поцеловала Барни в пергаментные губы. От него пахло луковым рулетом.

— Вы — святой.

— Да, иногда меня так называют, — сказал он и, посвистывая, пошел вверх по ступеням.

Дома она убрала мольберт и краски и устроила рабочее место на кухонном столе.

Сложила дела в стопку, вынула блокнот, достала новую записную книжку и ручки.

Эрик оставил ей в кухне записку:

П.

Квартира у Паркера до???

Люблю, Э.

«Люблю…» Тут же защемило сердце.

Надо сосредоточиться на том, что она может держать под контролем. Петра начала с телефонной компании, попросила переводить телефонные звонки ей домой. Женщина-оператор начала разговор дружелюбно, но после паузы, длившейся несколько секунд, изменила свое отношение.

— Номер, с которого вы просите переводить разговоры, принадлежит полицейскому участку. Мы не можем оказать вам эту услугу.

— Я — детектив лос-анджелесской полиции, — сказала Петра и прочитал номер своего жетона.

— Сожалею, мадам.

— Могу я поговорить с кем-то другим?

— Пожалуйста, передаю трубку начальнику. Подошла женщина, судя по всему, постарше, в ее голосе

звучали стальные нотки, под стать была и манера говорить.

Тот же ответ: переводить телефонные звонки они не станут.

Петра повесила трубку и подумала, что, наверное, она сама себе только навредила.

Может, такова воля судьбы? Даже если так, она будет работать над делом 28 июня. Иначе она сойдет с ума.

Петра взяла банку колы. Прихлебывая, стала пролистывать свои записи. Звонки, которые она сделала в пятницу.

Подруги Марты Добблер. Доктор Сара Касагранде в Сакраменто, Эмили Пастерн — в Долине.

Та Эмили, у которой лаяла собака.

На этот раз женщина ответила. Шума в квартире не было. Голос был по-прежнему веселый, пока Петра не сказала ей, в чем дело.

— Марта? С тех пор столько лет прошло…

— Шесть лет, мадам. Мы решили взглянуть на дело свежими глазами.

— Это как шоу на телевидении — «Остывшее дело»?

— Что-то вроде этого, мадам.

— Что ж, — сказала Пастерн, — когда это произошло, со мной никто не разговаривал. Как вы узнали мое имя?

— Оно было записано в файле, в числе людей, бывших в тот вечер с миссис Добблер.