— Ох, — тупо сказала она, отчаянно пытаясь врубиться. — Как ты?

— Хорошо.

— Ты не ранен? Слава богу!

— Небольшое ранение…

— Ты… О господи…

— Крошечный кусок шрапнели в икре. Поверхностная рана.

— Боже мой, Эрик…

— Навылет, ничего страшного.

Она села в постели, сердце частило, руки похолодели.

— Шрапнель в ноге, и ты говоришь, что ничего страшного!

— Мне повезло, — сказал он. — Первый подонок набил пояс гвоздями, болтами и обрезками металла. У второго были шарикоподшипники, и они прошли насквозь.

— Они? Значит, у тебя не одна рана?

— Пара маленьких отверстий. Я нормально себя чувствую, Петра.

— Пара означает два? Молчание.

— Эрик?

— Три.

— Три шарикоподшипника в твоей ноге?!

— Ни кость, ни сухожилия не повреждены, попало в мышцу. Ощущение — словно я слишком много работал.

— Откуда ты звонишь?

— Из больницы.

— Из какой? Где? В Тель-Авиве? Молчание.

— Черт тебя подери, — возмутилась Петра. — Что, я позвоню сейчас Арафату и выдам государственную тайну?

— В Тель-Авиве, — сказал он. — Я не могу долго говорить. Сейчас начато расследование.

— Словно им неизвестно, кто это сделал.

Молчание.

— Это ты выследил первого, да? — спросила Петра. Он не ответил.

— Я права? — настаивала она.

— Это было очевидно, Петра. Тридцать градусов жары, а он в плаще, и кажется, что его вот-вот вырвет.

— Подросток? Они используют для этого подростков, верно?

— Чуть за двадцать, — сказал Эрик. — Говнюк. Придурок.

— Ты был там с американцами, с полицейскими? Кто-нибудь еще его заметил?

Молчание.

— Ответь, Эрик.

— Они немного отвлеклись.

— Значит, героем оказался ты.

— Плохое слово.

— Брось, — сказала она. — Ты герой. Я хочу, чтобы ты был моим героем.

Он не ответил.

«Заткнись, девочка. Ты должна утешить, а не разыгрывать даму его сердца».

— Извини, — сказала она. — Я просто… не знала… и очень волновалась.

— Твоим героем я могу быть, — сказал он. — А до остальных мне нет дела.

Когда Петра приехала в участок, ее поджидал Айзек. Она прошла мимо него в дамскую комнату и долго не выходила.

Ей надо было успокоиться. Несмотря на прошедшие выходные, чувствовала себя измотанной из-за того, что все неприятности переживала в одиночестве.

Стараясь выкинуть из головы террористический акт — и работу, — она занимала себя домашними делами и маниакальным стоянием у мольберта. Занятие живописью погрузило ее в еще большую депрессию. Копия картины О'Киф выглядела мрачной мешаниной. Старушка была гением. Петра знала, что никогда не достигнет ее уровня.

Но неужели даже простое копирование может даваться с таким трудом?

Придя в раздражение, она размазала по всему полотну черную краску. Тут же пожалела об этом и, заплакав, уселась у мольберта.

Давно она не плакала. Кажется, с тех пор как спасла Билли и вывела его к новой жизни. Что за чертовщина с ней происходит?

На черную краску наложила белую, за ней последовал слой красной, она слышала, что кто-то — какой-то знаменитый художник — использовал этот тон для грунтовки.

В носу щипало от запаха скипидара. Петра вымыла кисти и приняла очень горячую ванну. Тело покраснело, кожа натянулась.

Может, пробежка принесет облегчение. Или прогулка пешком. Нет, к черту! Она съест мороженое.

В воскресенье она ходила по магазинам и звонила своим пяти братьям. И их женам и детям. Пять счастливых семей. Они жили полноценной, суетливой домашней жизнью.

Короткий звонок от Эрика поздним вечером в воскресенье вызвал румянец на щеках, но одновременно заставил почувствовать себя одинокой, так как он повесил трубку, не сказав, что скучает по ней.

Он останется в Израиле дольше, чем планировал. В посольстве ему предстояли встречи на высоком уровне. Затем, возможно, съездит в Марокко и Тунис. Спокойные места, по сравнению с Ближним Востоком, но все это только разговоры. Больше он ничего не мог сказать.

В его отсутствие она обратилась к газетам и телевизионным новостям, искала другие источники. Других подробностей о террористическом акте она не узнала.

Геополитический масштаб, обычное дело.

На каком-то уровне — разве не все мы цифры статистики?

Сейчас она стояла в дамской комнате возле зеркала. Высморкалась, поправила волосы.

«Тридцать лет, а лицо начинает обвисать».

Выпрямила спину, выставила грудь — уж какую подарила природа — поморгала ресницами, взбила волосы, встала в гордую позу.

«Эй, моряк».

Тут же подумала о мертвом моряке, Даррене Хохенбрен-нере, с проломленным черепом в трущобном переулке. Другие июньские убийства.

Одиннадцать дней до 28 июня, а она не продвинулась вперед, с тех пор как Айзек вручил ей этот маленький подарок.

Мальчик уже здесь. Испытывает нетерпение.

Петра придала лицу деловое выражение, стерла все претензии на роль роковой женщины. Можно подумать, что они у нее когда-нибудь были!

Он оставался за столом, пока она его к себе не поманила.

— Ну, что?

— Насколько я могу сказать, полиция мало что знает об «Игроках». В данный момент пятеро предполагаемых членов группировки находятся в тюрьме. Предполагаемых, потому что все пятеро отрицают свое членство в какой-либо группе.

Петра вынула блокнот.

— Я уже занес все в компьютер, могу вам распечатать. Она отложила блокнот.

— Кто сидит в тюрьме?

— Двое — это те, кого обнаружили вы, — Джон и Чарльз — внуки Роберта Леона. Еще один, не родственник, по имени Энсон Крафт, осужден за проживание по фальшивым документам. Есть там и женщина, Сьюзан Бьянка. Сьюзан держала в Неваде легальный бордель, затем попыталась открыть нечто подобное в Сан-Луис-Обиспо и была посажена в тюрьму за сводничество. Она — младшая сестра второй жены Роберта Леона — Кэтрин Леон. Роберт — интересный человек. Сорок лет назад он был дизайнером одежды, затем играл эпизодические роли в мыльных операх — здесь, в Голливуде. А после его потянуло к преступлениям. Как он начал, неясно. Он родом из Гватемалы, но прожил большую часть жизни здесь. Его первой женой была мексиканка, дочь гангстера из «Нуэстра фамилиа». Она умерла от рака, однако с этой группировкой он, похоже, не связывался. По крайней мере, так говорят заключенные. Он создал порнографический театр в Сан-Франциско, а также несколько стрипклубов и книжные магазины для взрослых. Там он и встретил Кэтрин. Она была танцовщицей. Думаю, в таком окружении его мог кто угодно познакомить с другими преступными элементами, но, возможно, он угодил в гангстерскую группировку. — Айзек пожал плечами. — Вот и все, что мне удалось узнать.

— И это все?

— Возможно, вам, лучше будет поговорить с местной полицией.

— Да я пошутила, Айзек. Вы сделали куда больше, чем удалось бы мне.

Комплимент, похоже, пролетел мимо: Айзек остался серьезным.

Петра вернулась к своему компьютеру. Из архива информации достала дело Роберта Леона. На самом последнем снимке был запечатлен худой седовласый мужчина, с длинным морщинистым лицом. Густые волнистые волосы зачесаны назад, усы угольно-черные.

Ему шестьдесят три, но выглядит он моложе. Выразительные черты лица. В мыльных операх он изображал латиноамериканского любовника.

Леон самодовольно улыбался, тем не менее улыбка была обаятельной.

Над улыбкой жесткие глаза закоренелого преступника.

— Вам не попадались родственники братьев? — спросила она.

— Специально не искал, — сказал Айзек, — но в еженедельной газете Сан-Франциско наткнулся на статью. Там написано, что у Роберта Леона куча детей. Что-то в этом цыганское, хотя они и не этнические цыгане.