Аристотель в своей «Политике» говорит о трех основных формах правления – царской, аристократической и «гражданской» (роliteia, возможно, лучшеперевести этот термин как «конституционная демократия»); и о трех отклонениях – тирании, олигархии и демократии. Вообще говоря, в политической мысли эллинистического и римского периодов монархия, аристократия и демократия считались тремя основными формами правления.

Правление русскими землями в киевский период представляло собой смешение этих трех форм. Исторически, как мы знаем, древнерусское правление сочетало в себе город-государство и власть князя. Поскольку сила князя зависела от его дружины, последняя вскоре сама стала влиятельным политическим фактором.

Можно сказать, что князь представлял монархическое начало в Киевской Руси, дружина – аристократическое, а вече – демократическое. В правительстве каждой из русских земель были представлены все три начала, но степень важности того или иного из них в различных случаях варьировалась. В конце двенадцатого века монархическое начало стало доминирующим в Суздальской земле, а аристократическое – в Галицкой. В Новгороде, с другой стороны, демократия в этот период приобрела особо важное значение. Было ли новгородское правительство действительно «politeia», или демократией, с точки зрения аристотелевской терминологии,– это уже другой вопрос.

Давайте теперь рассмотрим все три составных части правления одну за другой, начиная с монархической.

«Князь» – это старославянское слово. Оно происходит от древнегерманского kuning (на древнескандинавском koningr), что означает «царь»270. Скорее всего, антские и словенские князья шестого и седьмого веков, как и древлянский князь Мал десятого века, были старшинами кланов и племен. Характер княжеской власти изменился с появлением скандинавов на Руси.

Олег и его наследники представляли собой иноземный элемент, доминирующий над древними племенами и городами. К середине десятого века в Киеве прочно утвердились новые князья, и постепенно дом Рюрика стал неотъемлемой частью всей русской политической жизни271.

Правосудие и военная оборона были теми областями, в которых народ нуждался в князе. В исполнении обеих этих обязанностей князь опирался на помощь дружины, но высшая ответственность ложилась именно на него.

Князь был также главой исполнительной власти и после обращения Руси стал защитником Церкви, хотя в тот период у него не было особых полномочий в церковной администрации, поскольку русская Церковь не была автокефальной, и митрополит Киевский находился под властью патриарха Константинопольского. Однако некоторые князья готовы были оказывать поддержку той части русского духовенства, которая выступала за большую независимость от Византии. Так, Ярослав Мудрый взял на себя инициативу по созыву Собора русских епископов, который избрал Илариона митрополитом без предварительного подтверждения со стороны патриарха (1051 г.), а век спустя Изяслав II поступил подобным же образом (1147 г.).

Представляется, что первые киевские князья считали Русь своей вотчиной, которую они могли завещать и передавать по наследству представителям своего рода. Однако после смерти Ярослава Мудрого престолонаследие регулировалось двумя, на первый взгляд, противоположными принципами: старшинством по рождению и народным избранием272. Из этих двух второй фактор не действовал, в то время как первый работал беспрепятственно, и так было до середины двенадцатого века. Вступление в престолонаследие каждого из киевских князей в тот период политического мира подтверждалось публичным одобрением как со стороны знати, так и городского населения, что было своего рода формальностью.

Однако даже в этот период население поднимало свой голос всякий раз, когда князь приводил страну к бедственному положению или тем или иным путем притеснял народ. Так, когда стало ясно, что князь Изяслав I не в состоянии организовать защиту города от половцев, киевляне восстали против него и выбрали своим князем Всеслава Полоцкого (1068 г.). Однако, когда последний не оправдал их ожиданий, они вынуждены были снова допустить на трон Изяслава.

Начиная с сороковых годов двенадцатого века киевское вече стало играть более активную роль в избрании князя, выражая поддержку или неодобрение тому или иному кандидату на великокняжеский стол. В целом киевляне отдавали предпочтение Мономашичам (потомкам Владимира Мономаха) против Ольговичей (потомков Олега Черниговского), но в ряде случаев они готовы были признать Ольговича на их собственных условиях.

Каждый киевский князь в этот период должен был приходить к согласию с вечем. Обе стороны затем «целовали крест», обещая соблюдать условия соглашения. К сожалению, не сохранилось ни одного экземпляра подобного документа, а в летописях есть только краткие упоминания условий таких соглашений. Один летописец записывает, что князь Святослав, сын Олега, который подписал договор за своего больного брата Игоря в 1146 г., согласился сделать должность тиуна (главного судьи) выборной.

Давайте теперь обратимся к рассмотрению принципа старшинства по рождению, как фактора в престолонаследии. Он основывался на волеизъявлении Ярослава (см. Гл. IV, 4), и за ним стоит представление о династических интересах. Право управлять Русью считалось не столько прерогативой отдельного князя, пусть даже могущественного, сколько всего дома Рюрика. Каждому из членов дома было дано право на долю в наследстве и на стол в отдельном княжестве, которые распределялись среди князей в соответствии с местом каждого на генеалогическом древе.

Чем выше генеалогическое положение князя, тем более важный и прибыльный стол он мог требовать. Старшему князю давалось право на киевский стол, Чернигов считался вторым по значимости, затем шли Переяславль, Смоленск и Владимир Волынский, именно в таком порядке, согласно воле Ярослава. К концу двенадцатого века некоторые древние города, такие как Переяславль, утратили свое прежнее значение, а ряд новых, таких как Владимир Суздальский, возвысились, в результате чего потребовалась корректировка.

Смерть любого князя затрагивала тех, кто владел меньшими городами, а смерть киевского князя затрагивала их всех, служа сигналом к общему перераспределению столов, каждый князь хотел подняться на ступеньку выше на политической лестнице; черниговский князь надеялся переместиться в Киев, переяславский – в Чернигов и так далее. С увеличением числа князей и разветвлением дома Рюрика эта система постепенно рухнула, поскольку с каждым новым поколением все сложнее и сложнее было устанавливать генеалогическое старшинство, особенно ввиду такого факта, что племянник мог быть, а часто и был, старше некоторых из его дядей. То правило, что старший сын первого брата в княжеском роду генеалогически приравнивался к его третьему дяде (т.е. четвертому брату),– правило, сформулированное, чтобы предотвратить раздоры,– действительно несколько смягчало ситуацию.

Хотя в конце двенадцатого века еще было возможно установить старшинство для каждой ветви дома Рюрика, но решить, кто из старших в каждой ветви генеалогически являлся главой всего дома в целом, стало задачей непомерно сложной, а в конечном итоге – бесполезной, поскольку генеалогическое старшинство часто не совпадало с политической силой.

Дом Рюрика, который под властью Владимира, а затем снова под властью Ярослава состоял из единой семьи, теперь стал многолюдным кланом. Социологически укрепление отдельных княжеских ветвей может быть описано как дезинтеграция клана и его распад на отдельные семьи. Что касается дома в целом, то этот процесс оказался затянувшимся и не был завершен даже после монгольского нашествия. Несмотря на реальную эмансипацию отдельных семей, представление о единстве клана, как целого, не исчезло.