Карамзин пишет в своей «Истории Государства Российского», что Батый слышал о знаменитых его (Невского) достоинствах и велел сказать ему: «Князь Новгородский! Известно ли тебе, что Бог покорил мне множество народов! Ты ли один будешь независимым? Но если хочешь властвовать спокойно, то явись немедля в шатре моем, да познаешь силу и величие монголов». Александр любил Отечество больше своей княжеской власти, не хотел гордым отказом подвергнуть оное новым бедствиям и, презирая личную опасность не менее тщеславия, вслед за братом Андреем поехал в стан монгольский, где сгинул уже его отец, так же вызванный к хану.

Много бед претерпел Невский в стане врагов, его вынудил Батый проделать труднейшее путешествие к Великому хану. Не один год длилась эта унизительная покорность. Но своей стратегической мудростью Невский спас Россию, позволил ей отдышаться, собраться с силами, встать с колен и в конечном счете изгнать монголов.

Не похожа ли ситуация – когда у Сталина не было готовой армии, а супостат предлагает мирное сотрудничество? Не мудро ли принять это предложение и оттянуть войну на несколько лет, чтобы потом одержать победу?

Явно не случайно Иосиф Виссарионович, вдохновляя на подвиги армию, напоминал своей речью образ великого Александра Невского.

В общем, видящий да увидит, слышащий да услышит, ну а тому, кто слеп к правде, любые исторические аналогии пустой звук.

В период борьбы с оппозицией Сталин, желая повысить свой уровень в теории, пригласил для занятий профессионального философа Стэна, бывшего в тот период зам. директора Института Маркса и Энгельса. Стэн включил в программу труды Гегеля, Канта, Фейербаха, Фихте, Шеллинга, Каутского, Плеханова… На уроках, которые происходили дважды в неделю, преподаватель «терпеливо пытался разъяснить высокопоставленному ученику гегелевские концепции о субстанции, отчуждении, тождестве бытия и мышления – понимания реального мира как проявления идеи. Абстрактность раздражала Сталина, но он пересиливал себя и продолжал слушать монотонный голос Стэна, изредка перебивая недовольными репликами: «Какое все это имеет значение для классовой борьбы?», «Кто использует всю эту чепуху на практике?» В конечном итоге Сталин так и «не одолел сути диалектического отрицания, единства противоположностей… так и не усвоил тезис о единстве диалектики, логики и теории познания», – утверждал Волкогонов.

Тогда возникает вопрос: как мог Сталин, не понимая диалектики, действовать столь эффективно, успешно реализуя свои замыслы? За счет чего он переиграл политических соперников? И в первую очередь – Троцкого, интеллект которого был «более изощренным, более ярким и богатым», которому в числе других качеств были свойственны «живость мысли, широкая эрудиция, солидная европейская культура» (Д.А. Волкогонов).

А может быть, гегелевская диалектика вообще несовместима с реальной жизнью, ее незнание или «непонимание» позволяет вести дела более успешно? Быть может, диалектика Макиавелли умнее и жизненнее, чем гегелевские абстракции? Может быть, Сталин в своей практической деятельности выступал в роли стихийного диалектика, каждый раз заново открывая законы диалектики в конкретной ситуации и действуя в соответствии с ними? А тогда зачем ему «диалектика» по Стэну? И к чему вообще разговоры о «непонимании» им диалектики? Не для того ли только, чтобы сказать в его адрес что-то нелестное?

Сталин действовал по призыву Маркса к философам: перейти от объяснения мира к его преобразованию.

Теперь посмотрим на занятия Сталина философией с позиции здравого смысла. С одной стороны – глава государства, предельно загруженный конкретными делами, ведущий напряженную политическую борьбу, полный забот в поисках верных направлений дальнейшего развития страны. С другой стороны – вальяжный философ, ведущий неторопливый, размеренный образ жизни, отнюдь не перегруженной делами, и при этом свысока смотрящий на своего неискушенного в «чистой» философии ученика, безуспешно надеющегося получить от занятий конкретную пользу.

Ясно, что вопросы Сталина: «А для чего это нужно?», «Что это дает?» – вопросы умного и делового человека. А вот ответы Стэна, что «это нужно вообще» или «это нужно знать каждому образованному человеку» в данной ситуации выглядят наивно. Погруженный в свою специальность, он не учитывает ни мотивов ученика, ни уровня его личности, ни ситуации в стране. Иными словами, Стэн не проявляет элементарного здравого смысла.

Напомним, что здравый смысл – это постоянное отражение в психике естественных, реальных связей и отношений, в которых реализуется сам процесс жизни.

Большинство психологов – сознательно или бессознательно – принимали за единственный образец умственной работы – работу ученого, философа, вообще теоретика. Между тем в жизни мыслят не только теоретики. В работе любого организатора, администратора, производственника и т. д. ежечасно встают вопросы, требующие напряженной мыслительной деятельности… Работа практического ума непосредственно вплетена в практическую деятельность и подвергается ее непрерывному испытанию, тогда как работа теоретического ума подвергается такой проверке лишь в конечных результатах. Отсюда та своеобразная ответственность, которая присуща практическому мышлению… Жесткие условия времени – одна из самых характерных особенностей работы практического ума. Сказанного уже достаточно, чтобы поставить под сомнение очень распространенное убеждение в том, что наиболее высокие требования к уму предъявляют теоретические деятели науки, философии, искусства. Гегель видел в занятии философией высшую ступень деятельности разума. Психологи начала XX века наиболее высоким проявлением умственной деятельности считали, как правило, работу ученого. Во всех этих случаях теоретический ум рассматривался как высшая возможная форма проявления интеллекта. Практический же ум, даже на самых высоких его ступенях – ум политика, государственного деятеля, полководца, – расценивался с этой точки зрения как более элементарная, легкая, как бы менее квалифицированная форма интеллектуальной деятельности.

Это убеждение глубоко ошибочно… «С точки зрения многообразия, а иногда и внутренней противоречивости интеллектуальных задач, а также жесткости условий, в которых протекает умственная работа, первые места должны занять высшие формы практической деятельности. Умственная работа ученого, строго говоря, проще, яснее, спокойнее (это не значит обязательно легче), чем умственная работа политического деятеля или полководца» (Б.М. Теплов). Как говорится, золотые слова!

Сталин обладал феноменальной памятью, она сочеталась с выдающейся нацеленностью, настроенностью восприятия происходящего или получаемой информации. Что это значит? Полезно это или вредно сейчас и на перспективу? Нужное запоминалось навсегда. Бесполезное отсеивалось и не засоряло память.

Память, внимание, восприятие реальной действительности – проявление всего этого в комплексе называется умом. У каждого человека ум проявляется индивидуально. Каким же умом обладал Сталин? Как и в чем он проявлялся?

Ум Сталина видится, в первую очередь, в стремлении к простоте, ясности и умении ее достичь.

Способность свести сложное по форме к простому, к самой сути, необходимо отличать от упрощенчества, при котором общая картина действительности искажается. Если одно и то же содержание два человека выражают с различной степенью простоты, то из них умнее тот, кто излагает проще.

Сталин ориентировался в своей политической деятельности на простых людей: рабочих, служащих, колхозников, партийных активистов. Звать всех людей к постижению «всей сложности и взаимозависимости мира» – не что иное, как высоколобое актерство. Неужели же из выступлений вождя они должны уяснить для себя только то, что «мир сложен и многообразен»? Ну и в какую сторону идти? И каковы «очередные задачи»?!

В подтверждение моих суждений приведу цитату, с содержанием которой нельзя не согласиться. «Троцкий так красиво говорил, так находчиво полемизировал, остроумно шутил. А Сталин отвечал простыми фразами, сам себе непрерывно задавал вопросы и сам на них отвечал… в конечном итоге Троцкий убеждал всех в своем уме, и только. А Сталин обращался к людям и убеждал их в правильности своих идей. Поэтому и говорил просто. Поэтому и вопросы сам задавал… Троцкий, как ему казалось, стремился говорить умно, а Сталин – понятно. В результате от речей Троцкого у большинства оставалось впечатление собственной глупости, цели его оставались непонятны… им для их собственной работы было необходимо знать, чего хочет шеф, понимать и видеть, что это действительно полезно для страны, а не является какой-то очередной авантюрой типа «мировой революции». По этой причине практики во главе со Сталиным не могли не побеждать идейно теоретиков» (Ю.И. Мухин).