Выйдя, он неплотно закрыл дверь. Стекло слегка зазвенело, когда грузовик прогромыхал по Хай-стрит; запах холодного сырого воздуха и мокрых деревьев ворвался в аптеку, смешиваясь с запахами химикалий. Доктор Фелл насвистывал себе под нос «Auprés de ma blonde»[20].

Эллиот, хорошо знавший этот признак, колебался.

Потом доктор поднял свою похожую на костыль трость и указал ею на дверь.

— Уверяю вас, я не чрезмерно подозрителен, — промолвил он. — Но у этого джентльмена есть алиби?

— Железное. В том-то и беда. В этом деле алиби не допускают возможность, что кто-то с помощью каких-то махинаций с поездами и автомобилями мог перенестись из одного места в другое. За исключением одного, они основаны на том, что людей видели и опознали другие люди. В упомянутом мною единственном исключении алиби подтверждают часы, которые было невозможно перевести. Что касается вопроса о...

Эллиот оборвал фразу, внезапно осознав, что говорит перед посторонним — Хобартом Стивенсоном. Он также мог поклясться, что во время его монолога на лице аптекаря мелькнула искренняя радость. Стивенсон, вновь обретя профессиональную серьезность, выглядел человеком, с трудом удерживающимся от того, чтобы не разгласить величайшую тайну.

— Минуту назад вы хотели сказать нам, мистер Стивенсон... — начал Эллиот.

— Я предпочел бы, инспектор, чтобы вы увидели это сами. Если вы считаете...

— Эй! — окликнул доктор Фелл, пройдя в комнатку за прилавком. Стивенсон, явно заинтригованный необычным посетителем, последовал за ним. Доктор с интересом оглядывался вокруг. — Сколько у вас здесь ядов? — осведомился он, словно спрашивая о состоянии канализации.

— Обычное количество, сэр.

— А у вас имеется синильная кислота или цианистый калий?

Впервые Стивенсон слегка занервничал. Он обеими руками пригладил волосы и прочистил горло, настраиваясь на деловой лад.

— Синильной кислоты нет. У меня есть один или два препарата цианистого калия, но, как я утром говорил мистеру Боствику...

— Они пользуются спросом?

— Я не продал ни одного за восемнадцать месяцев. Э-э... полагаю, я имею право отвечать вам? — Он с сомнением посмотрел на Эллиота, который присоединился к ним в узком и темном проходе между полками с пузырьками. — Как я говорил, сегодня утром я ответил на вопросы суперинтендента. И если вы думаете, сказал я ему, что кто-то в «Бельгарде» купил где-то цианистый калий для обработки фруктовых деревьев, то это едва ли возможно. При постоянной температуре в теплицах от пятидесяти до восьмидесяти градусов по Фаренгейту было бы чистым самоубийством распылять там цианистый калий.

Этот аспект дела не приходил в голову Эллиоту.

— Нет-нет. По правде говоря, — сказал доктор Фелл, — меня куда больше интересует фотография. Кажется, здесь она в почете. — Он снова огляделся. — Скажите, вы продаете лампы «Фотофлад»?

— Лампы «Фотофлад»? Конечно.

— Предположим, — продолжал доктор Фелл, — я вставлю такую лампу в патрон, включу ее и оставлю зажженной. Через сколько времени она перегорит?

Стивенсон недоуменно заморгал.

— Но вы же не собираетесь это делать, — заметил он. — Такая лампа нужна, только пока...

— Да-да, знаю. Но допустим, у меня такая причуда. Сколько времени лампа будет гореть?

Аптекарь задумался.

— Я бы сказал, значительно больше часа.

— Вы в этом уверены?

— Да, сэр, вполне уверен. Эти лампы стоят уплаченных за них денег.

— Хмф, да. Вчера утром кто-нибудь из «Бельгарда» покупал у вас лампу «Фотофлад»?

Стивенсон выглядел обеспокоенным.

— Вчера утром? Дайте вспомнить.

Едва ли он успел забыть, подумал Эллиот.

— Да, мисс Уиллс. Она пришла около десяти утра и купила одну лампу. Но надеюсь, вы не собираетесь цитировать все, что я говорю. Я не хочу, чтобы на меня ссылались в «Бельгарде».

— Мисс Уиллс часто покупала такие лампы?

— Не часто, но иногда.

— Для себя?

— Нет-нет. Для мистера Чесни. Они иногда делали съемки в теплицах. Образцы персиков, рекламные фото и так далее. Вчера он попросил ее купить лампу.

Доктор Фелл повернулся к Эллиоту:

— Вы упоминали, инспектор, как Марджори Уиллс говорила вам, что прошлой ночью горела новая лампа, купленная ею самой. — Он снова обратился к Стивенсону: — Значит, мисс Уиллс не увлекается фотографией?

— Нет. Она никогда ничего здесь не покупала — я имею в виду, для занятий фотографией.

Эндрю Эллиот поднял взгляд, ужаленный воспоминанием. И вторично, словно при повороте колеса, он увидел Марджори Уиллс, смотрящую на него в зеркале.

Они не услышали звона колокольчика над дверью, которая все еще оставалась приоткрытой, шевелясь и поскрипывая, и не услышали звука шагов. Когда Эллиот смотрел на лицо девушки, отражающееся в зеркале на расстоянии менее пяти футов, в их ушах еще звучал мягкий, но четкий голос аптекаря.

Казалось, отражение само скользнуло из-за кулис. На Марджори была все та же серая шляпа; рот был слегка приоткрыт, а одна рука в перчатке — приподнята, как будто на что-то указывая. Глядя в ее серые глаза в тусклом зеркале, Эллиот увидел, как в них появляется узнавание, словно новое лицо обретало форму.

Она вспомнила.

Марджори Уиллс, как ребенок, поднесла палец ко рту.

И в этот момент со стороны входной двери донесся грохот разбившегося стекла и тарахтение падающих осколков. Кто-то с улицы бросил в девушку камень.

Эллиот перепрыгнул через прилавок и бросился к двери. Это было результатом инстинкта, выработанного за время службы в полиции, но также нежелания смотреть в глаза Марджори Уиллс.

Он распахнул дверь, хрустя ногами по осколкам и чувствуя такую злобу на бросившего камень, что едва не кинулся за ним.

Но улица была пуста, если не считать мальчишку посыльного, который ехал на велосипеде, задумчиво уставясь на небо, и был слишком далеко, чтобы швырнуть камень. Хай-стрит выглядела безмятежной и праведной.

Хотя кровь стучала у него в висках, прохладный ветер помог Эллиоту взять себя в руки. Он не должен делать ложные шаги, не должен бегать взад-вперед по улице, выставляя себя дураком и давая повод для насмешек. Может быть, крикнуть вслед мальчишке? Или опросить зеленщика в лавке с другой стороны? Нет, сейчас лучше не надо. Когда сомневаешься, нужно выжидать, позволяя противнику ломать голову над тем, что ты будешь делать дальше, — эта проблема будет тревожить его сильнее всего прочего. Но он впервые ощутил силу скрытой и безликой неприязни, сосредотачивающейся вокруг Марджори Уиллс.

Секунд двадцать Эллиот простоял, глядя в разные стороны, потом вернулся в аптеку.

Марджори Уиллс прислонилась к прилавку, прижав руки к глазам.

— Почему? — жалобно спросила она. — Я же ничего не сделала!

— Я тоже! — подхватил побледневший Стивенсон. — Они не имеют права разбивать мне окна. Вы собираетесь что-нибудь предпринять по этому поводу, инспектор?

— Да, — ответил Эллиот. — Но сейчас...

Стивенсон колебался, разрываясь между различными идеями.

— Э-э... не хотите присесть, мисс Уиллс? Может быть, в задней комнате? Или наверху? Я не знал, что дело обстоит так скверно. Едва ли вам стоит сразу выходить на улицу...

Для Эллиота это было чересчур.

— В конце концов, где мы находимся? — воскликнул он. — В Англии или в нацистской Германии? Кто мы — кучка «неарийцев» в концлагере? Просто скажите, куда вы собираетесь идти, и, если хоть кто-нибудь косо на вас посмотрит, я отправлю его за решетку, прежде чем вы успеете произнести «доктор Немо»!

Девушка быстро взглянула на него, и кое-что сразу стало очевидным, как будто было отпечатано на бесчисленных картонных коробочках с лекарствами. Дело было не в том, что сказал Эллиот, а в самой атмосфере, где эмоции были так же ощутимы, как жар тела. Эллиот вновь всем своим существом чувствовал присутствие Марджори, все мельчайшие детали ее лица — от разреза глаз до зачесанных назад волос. Именно это называют внутренней связью.