— А вы что скажете? — спросил у них Владигор.

— Да боюсь, не загорится городница, только намаемся, — буркнул Бадяга.

— Не загорится сырое дерево, всю зиму под снегами простояло, — поддакнул Бадяге Велигор.

Но Владигор с ними не согласился:

— Загорится, еще как загорится, если побольше кучу навалить! Выжжем городницу, прорвемся в город, а после я на месте сгоревшей быстро новую поставлю, а то и камнем стены обложу. Ну, что у тебя еще, Муха? — спросил Владигор, заметив, что бывший гонец Грунлафа смотрит на него вопросительно.

— Княже, — молвил Муха, — я же сам из Пустеня, мать здесь моя живет. Что ж, толкуют, и впрямь будешь рубить и резать горожан, никого не пожалеешь?

Владигор, вмиг охваченный яростью, резко повернулся в седле к толпе синегорцев, обступивших его.

— Братья! — закричал он во весь голос. — Если выведаю, что кто-то про меня ведет речи, будто я по взятии Пустеня собрался там учинить резню всех под корень пустеньцев, не жалея никого, погубить задумал, такого болтуна самолично вниз головой повешу на березе и буду сечь его, покуда не околеет! Я не жителям простым пришел мстить, кои не повинны в Грунлафовом походе, я князю боль причинить хочу да и обзавестися заодно отличным городом и землями. А Посему скажу вам сразу: как ворвемся в Пустень, биться только со взрослыми мужами, а баб и детей не трогать пальцем. Слышали такое?!

— Слышали! Слышали! — раздалось со всех сторон. — Только вот что нам еще скажи: жрать нам почти что нечего, так разве же нельзя на вражеской земле маленько пощипать борейцев, поколупать у них в амбарах, кой-какую животинку в стан наш привести, жита, круп.

— Робятки у нас маленькие есть! Молочка им надо, творожка! Что же, выходит, будем смотреть, как борейцы жируют, а мы, все отдавшие их войску, голодаем?!

— Нет, синегорцы! — рукою Владигор решительно махнул. — Не будете вы голодать. Пустень захватим быстро, обещаю вам, а покамест можно и подкупить все, что нужно, — на это дело взял я с собою немало серебра, меж всеми поделю. Но упаси Перун вас кого-то грабить по местам окрестным: лишь только станет мне известно об обидах, чинимых вами в борейских деревнях и городищах или где еще, виновного к смерти приговорю! Помните, что я — князь ваш и судья ваш!

Синегорцы — мужчины, женщины, дети и старики, — обрадованные княжескими посулами, рухнули на колени. Владигор же, видом стоящих на коленях подданных скорее раздраженный, чем довольный, серого коня поворотил скорее и ускакал прочь, прозвенев доспехами, которые в пути и не снимал, да бляхами серебряными, что на широких удилах крепились ради красы одной.

Обустроились землянками в тот же день и тогда же занялись заготовлением всем нужным для огромного костра. Никого Владигор не оставил свободным от повинности такой. Даже старики, даже дети малые по лесу ходили и собирали валежник. Взрослые валили деревья, нужные как для жилищ, так и для костров, пламя которых должно было открыть дорогу к новой столице княжества. Называться оно, знали все, будет Синегорьем. Пустень же переименовывался в Ладор.

Ночью, пользуясь островками нестаявшего снега, кто на себе, кто на санях потащили собранные сучья, стволы, валежник к стене. Укладывали дерево не торопясь, мастерски, чтобы не развалилось все сооружение от собственной тяжести, не было бы сдуто ветром и, главное, быстро бы загорелось и захватил огонь не только наружную часть стены, но и площадку с заборолом, а после перекинулся бы и на внутренние бревна городницы.

Никто из синегорцев, трудившись ночью, не слышал, чтобы по боевым площадкам стен ходили бы караульщики борейские. Сообщили о том начальникам, Владигору донесли, и он так сказал:

— Ну, благо! Видно, некому и стены охранять у них, а то бы закопошились!

— А не боишься, — сказал ему Бадяга, — не боишься, что борейцы просто притаились, а когда зажжешь ты свой костер, польются на него потоки из бочек, нарочно приготовленных. Эх, посмеюсь же я над тобою, княже! Мухе-пентюху доверился — срамота одна!

Не ответил Владигор. Только, приняв слова Бадяги к сведению, распорядился кучу дровяную сверху шкурами да кожами прикрыть, чтобы и впрямь невозможно было сверху залить костер горящий. А также отдал он такой приказ:

— Как только гора дровяная дойдет до верха стен, зажигайте сразу со всех сторон, чтобы враз вспыхнуло! Не может быть, чтобы от столь огромного костра стена бы не занялась!

Да, не видно было синегорцам, укладывавшим дровину на дровину, человека, бесшумно ходившего за заборолом и то и дело посматривавшего сквозь щели в забороле. Этот человек с самого начала работы синегорцев следил за тем, как вырастала куча дров, сучьев и валежника. Видал, что вначале аккуратно, ряд за рядом, клали они впритык к стене сухой валежник, после — сучья смолистые, еловые да сосновые, а уж после укладывались бревна. За ночь выросла гора дровяная до самого заборола, так что если бы загорелись все дровишки эти, то огонь поднялся бы выше стены.

«Ох, Владигор, столь же ты хитроумен! И супротив моих пороков средство отыскал, и тут от насыпей глиняных, мною изобретенных, отказался! Кто же помогает тебе так здраво мыслить? Ведь ты, я знаю, хоть и ученик слабоумного Белуна, но по большей-то части воин, рубака, благородный и бесстрашный, но не мудрец. В какой уж раз ты будешь избегать последствий моего коварства? Часто показывал я тебе силу зла, ты же идешь своим путем. Ладно, докажу тебе, что все замыслы твои бесполезны. Ну давай, давай, зажигай свои дрова!»

Еще ночная тьма не растворилась в свете наступающего дня, а у синегорцев все готово было. Сам Владигор пришел посмотреть, как сложены дрова. Оказалось, что сложили их синегорцы на совесть — дрова и хворост сухие, уложены так плотно, что сверху, если и захочешь, не разбросать, да еще и шкурами прикрыты мокрыми — не загасить.

Увидел Владигор, что все готово, достал из сумки, что на поясе висела, кремень и железное кресало с зазубринами, чтобы легче было искру высекать, трут достал — гриб сухой, особый. Стружки сухие, тонкие тоже были у него. Заслонившись от ветерка, высек снопик искр. На пригоревший трут они упали, и сразу трут стал тлеть. Стружки, поднесенные к нему, вспыхнули все разом, и тотчас Владигор подсунул под них тонкие прутки еловые, и вот уже запрыгали, заплясали языки пламени, облизывая валежник, всякое бревнышко, покуда не зашумел, не загудел пожар костра, осветивший своим светом и стену, и поле, раскинувшееся перед ней.

Владигор стоял рядом и видел, как огонь острыми красными клыками вгрызался в бревенчатые стены, как через некоторое время обуглились они и капли смолы выступили из щелей, потекли по бревнам вниз, и радовался князь Синегорья тому, что беспрепятственно войдут они в столицу игов, в гнездо Грунлафа, беззащитное для народа, пришедшего сюда, чтобы найти замену землям потерянным своим, замену любимому Ладору…

На пылающие стены смотрел Владигор, и поэтому не мог он видеть, как солнце, едва показавшееся из-за горизонта, тотчас скрылось за плотной тяжелой тучей, быстро направившей свой бег с востока в сторону Пустеня. Не мог видеть, а тем более слышать Владигор, что происходило на боевой площадке стены, как раз рядом с пламенем пожара, который должен был сожрать бревна городницы. А если бы поднялся он наверх, то увидел бы Краса, протягивавшего руки в сторону летящей к городу тучи. С его губ срывались заклинания, призывавшие ее: «Гоните тучу, ветры, гони, глупый Стрибог! Пусть донесут ее на своих крыльях до самого Пустеня и пускай прольется на город обильный дождь! Рано еще Владигору в Пустень входить! Слишком легким для его души станет этот путь! Другой я ему предложу, и он примет его!»

Так говорил чародей, в то время как Владигор, стоя внизу, с надеждой смотрел на огонь, пролагающей путь его победе. Но туча, которой не видел синегорский князь, неслась к Пустеню быстрее, чем огонь разрушал бревна стены. Первые капли, упавшие с небес, Владигор даже не заметил, но, когда низринулись с небес струи обильного весеннего дождя и раздались раскаты грома, когда, не спасаемый шкурами и кожами, которыми был накрыт, костер стал медленно затухать, Владигор с ненавистью посмотрел на небо и закричал, потрясая сжатыми в кулаки руками: