— Что?! Кто меня схватил?! — вскочив на ноги, гневно озирался Владигор по сторонам, но некогда было отвечать князю тем, кто сделал это, они копьями и мечами разили борейцев, пытавшихся перебраться через деревянную преграду на площадку.

«Неужели я отступил?» — быстрая, как вспышка молнии, мелькнула мысль в голове Владигора, но делать было нечего — приходилось драться уже на самой стене.

Не знал Владигор, что и в двух других местах борейцы прорвались на стену. Задержать плотную колонну наступавших на город врагов ни Велигор, ни Бадяга не сумели. Тогда оба витязя сами решили пойти в наступление, попробовали с лучшими дружинниками спуститься вниз. Бадяга даже стал биться с копейщиками первых рядов в поле, но напор борейских колонн был таким мощным, что синегорцы принуждены были отступить, неся тяжкие потери.

Три змеи, сверкающие чешуей, гремящие и бряцающие железом, издающие страшные крики, вползали с трех сторон по пологим всходам на стены города. Защитники осыпали их сотнями стрел, градом камней, но все было тщетно — панцирь из тысяч щитов, поднятых над головами борейцев, сводил на нет все усилия ладорцев. И вот уже головы чудовищ бились в крепкое забороло, стремясь сломать его, чтобы расчистить путь длинным, ползущим вверх телам.

Вожди следили за приступом издалека, с возвышения, сделанного нарочно по приказу Грунлафа. Они видели, как медленно, но неотвратимо поднималась по всходу одна колонна — это, к радости Грунлафа, были иги с коробчаками впереди.

— Ну, дело идет вперед, братья! — не удержался от радостного восклицания Гилун. — К полудню, уверен, наши займут всю стену Ладора, а потом — вниз, в город! О, я отдам Ладор воинам не на три, а на целых пять дней! Они так долго мерзли, голодали в своих землянках!

— Не стоит искушать Перуна столь поспешными предположениями, Гилун, — мягко сказал Крас, стоявший рядом с ним. — Можно прогневить гордого Повелителя…

— Да плевать я хотел на всех Перунов! — в запале крикнул Гилун. — Когда нам помогаешь ты, когда у нас такие бесстрашные воины, Перуну остается лишь наблюдать за ходом битвы! Скоро город будет взят!

«Ну погоди же! — усмехнулся про себя чародей. — Конечно, ты прав, Гилун, что считаешь меня хорошей поддержкой. Но разве мне важен успех победы борейцев? Нет, мне важен лишь собственный успех, а он заключается совсем в ином. Да, борейцы могут войти в Ладор к полудню, но лишь в том случае, если я этого захочу. А я этого совсем не хочу. Что тогда будет с моим дорогим Владигором, победы над которым я желаю? Он, несмотря на свою силу и мужество, будет убит где-нибудь на узкой улице Ладора, умрет как герой, то есть как глупый, безрассудный человек — герои все таковы! А мне необходимо превратить его в своего слугу, в существо, исповедующее превосходство зла над добром, себялюбия над жертвенностью. С глупостями Белуна Владигор должен навсегда расстаться, и, покуда этого не случится, он будет жить. Потом, после моей победы, пусть себе умирает…»

Так думал Крас, глядя на толпу борейцев, уже бившихся за снесенным заборолом, а между тем вожди стали переглядываться, раздались встревоженные возгласы:

— Что происходит?! — восклицал Гилун. — Синегорцы не дают им укрепиться на стене? Да быть того не может!

— Стрибог великий! — говорил Старко. — Я вижу, как ладорцы сбрасывают их со стены! Что это? Борейцы пятятся, они не могут выдержать натиска проклятых синегорцев!? Да это колдовство! Они ведь уже были на стене!

И впрямь происходило что-то невероятное. Борейцы как будто растеряли весь свой прежний воинский пыл. Они, уже овладевшие стеной, теперь отступали. Кто-то еще отбивался, кто-то пытался нападать, но большая часть воинов спускалась вниз, некоторые делали это даже с резвостью, хотя за ними никто не гнался. Спускаясь, воины наталкивались на стремившихся вверх, началась сумятица, давка, и скоро только тела убитых покрывали пологую насыпь холма, а борейцы, отойдя от стены шагов на сто, сгрудились, подобно стаду овец, испуганно жались друг к другу, робко поглядывая то на стену Ладора, то на свой лагерь, откуда, они знали, на них смотрели князья.

— Хормут!! Хормут!! — громко закричал Грунлаф. — Скорее скачи к этим вонючим мерзавцам! Пусть снова идут на приступ! Ведь победа уже была за нами!

Военный советник тотчас вскочил в седло и понесся к игам, еще совсем недавно таким грозным и непобедимым в своем порыве овладеть крепостью. Никто из Вождей не произносил ни слова. Каждый ощутил ужас если не поражения, то большой неудачи, в которой теперь некого было винить. Было видно, как Хормут подскакал к толпе отступивших борейцев, как дважды его поднятый меч блеснул в лучах солнца, но воины не двигались с места.

Покуда Хормут убеждал воинов повторить попытку штурма, возвратились конные вестники, один за другим сообщившие вождям, что и в других местах борейцы спустились со стен, уже было занятых, и стоят в поле, не слушая своих командиров. Впрочем, гонцы сказали, что и сами сотские и десятские не проявляют особого пыла и лишь для вида уговаривают воинов снова идти на приступ.

Вернулся Хормут, тяжело соскочил с коня.

— Вожди! — сняв шлем и склонив голову, заговорил пожилой витязь. — Оказывается, какая-то странная сила вдруг заставила их покинуть стены. Все, как один, сказали, что не могли и руки поднять, чтобы нанести удар. Это произошло внезапно!

Гилун, брызгая слюной, закричал:

— Что они врут?! Какая такая сила?! Просто кто-то один в штаны навалил, вой поднял, назад рванулся, а за ним и все побежали! Хормут, тебе нужно было для острастки зарубить нескольких негодяев, этих поганых трусов, недостойных носить оружие, и они бы вновь пошли на стену!

— Я так и сделал, княже, — мрачно ответил Хормут, вытаскивая из ножен и показывая всем клинок, на котором еще не высохла кровь. — Все бесполезно — они молчат и не хотят слушать меня.

И тут, повернувшись к Гилуну, со свирепостью в голосе заговорил Грунлаф:

— Нет, не колдовская сила и не трусость заставила наших уйти со стен! Да если и нашелся один трус, способный вселить панику в остальных, то почему же это случилось сразу в трех местах? Нет, Гилун, во всем виноват ты один!

— Я виноват?! — Гилун стиснул рукой, облаченной в толстую боевую рукавицу, расписное топорище своей двойной секиры. — Да ты ополоумел, Грунлаф!

— Нет, я еще в здравом уме, Гилун! — схватился за рукоять меча Грунлаф. — Ты в самый разгар боя оскорбил Перуна своей хвастливой, глупой речью. Не тебя ли предупреждал мудрейший Крас не делать этого?

И без того некрасивое лицо Гилуна исказила злобная гримаса. Сверкнуло лезвие секиры, готовое вонзиться в грудь Грунлафа, но Крас проворно схватил Гилуна за руку:

— Опомнись, князь гарудов! Что будет, если воины узнают о том, что ты поднял оружие на своего брата, вождя Грунлафа? Иги бросятся на гарудов, коробчаки на плусков, и мы зальем это поле кровью единоплеменников, а синегорцы будут радоваться, глядя со стены на это ужасное кровопролитие!

Гилун опустил секиру и, уже ощущая себя виноватым, мрачно спросил:

— Но что же делать?

— Что? — переспросил Крас. — А то, что делали и твои предки, Гилун, и предки Грунлафа, Старко и Пересея. Нужно объяснить воинам, что власть Перуна удержала их от того, чтобы сегодня же покончить с Ладором. О твоем оскорблении Повелителя мы им не станем говорить. Зачем? Просто вечером, похоронив убитых, мы принесем Перуну богатую жертву, совершим возлияние, и завтра утром воины вновь устремятся на стены Ладора, ободренные и уверенные в том, что теперь уж Перун им непременно пособит.

— Да, мудрейший, — тихо промолвил Гилун, — ты, вижу, снова оказался прав. Прости меня! И вы, братья-вожди, тоже простите! А если считаете необходимым, рассеките мою грудь вот этим боевым топором, и пусть моя кровь окропит алтарь Перуна, если это нужно для победы.

Грунлаф, Старко и Пересей были тронуты речью Гилуна, и каждый из них в знак прощения поцеловал его в губы.