Но Владигор сказал:

— Бадяга, прикажи-ка паклю и смолу скорей нести! Вижу, борейцы пошли на хитрость, но против каждой хитрости есть другая. Попробуем их метательные «руки» поджечь!

Бадяга кивнул, и скоро на стене, где уж забороло рушилось от часто попадавших в него камней и заостренных кольев, посылаемых с силой превеликой, появился деревянный жбан с льняной паклей. Воины тотчас стали наворачивать ее на стрелы, обмакивали в бадейку с густой смолой, зажигали от факела, а когда пакля хорошенько разгоралась, стреляли спешно в пороки, все так же скрипевшие и время от времени посылавшие в защитников Ладора ужасные свои снаряды. Лишь малое количество стрел сумело попасть в защищенные шкурами пороки борейцев. С горькой досадой видели синегорцы, что их горящие стрелы отскакивают от ледяной коросты, падают на снег, некоторое время горят, а потом с шипением тухнут.

— Вишь, что придумали, мерзавцы! — прокричал Бадяга, выпустивший в «чудовища» не меньше десятка стрел, так и не сумевших поджечь оледенелые шкуры.

Владигор, стрелявший из самострела по тем же целям, замечал, что мощные его стрелы хоть и пробивают шкуры, но пакля при этом гаснет. Не обращая, однако, внимания на возглас Бадяги, он, видя, как медленно, но верно повреждаются, крошатся толстые бревна городниц, закричал синегорцам:

— Да стреляйте же вы, лешие, стреляйте! Хоть одну бы стрелу к дереву приживить — загорится!

Многие из находившихся вместе с ним на стене были уже серьезно ранены — кто отлетевшими от заборола досками, кто кольями, пробивавшими их, — и все же они продолжали наворачивать на наконечники стрел паклю и окунать ее в смолу. Извели одно ведерко и принялись за второе. Прочерчивая в морозном воздухе огненные полосы, летели стрелы к порокам борейцев, встыкались в не защищенные шкурами деревянные места, и вроде бы огонь начинал лизать бревна, но и враги Ладора были начеку — руками в толстых рукавицах сразу же гасили огонь, насмешливо при этом хохоча:

— Что, синегорцы голозадые, взяли?! Подожгли?! Вам ли с нами тягаться, пустобрюхие! Раскокаем под орех вашу стену, а потом, как по тропинке полевой, ровненькой, в городишко ваш войдем!

— Войдем, войдем! Да и попускаем-то вашей кровушки! Покатаем-то на сенце амбарном ваших женушек и дочурок!

И вновь огромные камни и колья сотрясали ладорскую стену, и, казалось, не было уже никакого спасения синегорцам.

— Что делать-то будем, княже? — уже с нескрываемой тревогой спросил у Владигора Бадяга, опуская бесполезный лук. — Если даже не пробьют стену, то забороло все порушат, а без него нам приступ не отбить. Может, накинемся с дружиной на конях да и порубаем борейцев и пороки их пожжем? Как конь твой, не подведет? — Бадяга глядел на Владигора исподлобья.

— Попытаться можно, — кусая губы, сказал Владигор. — Коня я теперь не норовистого, послушного подобрал. Беги вниз, собирай человек пятьдесят дружинников. Пусть только мечи возьмут с собой да по факелу зажженному. Попробуем спалить борейские пороки.

Отдав воинам приказ неустанно обстреливать пороки зажигательными стрелами, Владигор сбежал вниз. Там его уже ждали дружинники, и каждый в левой руке держал чадящий факел. На той же руке — щит, чтобы от стрел прикрыться.

Легко вскакивая в седло, принимая от воина горящий факел, крикнул:

— Не спалим этих чудовищ деревянных — завтра же борейцы в Ладор прорвутся, жестокую резню учинят! Нужно спалить!

На рысях выехали из ворот крепости, потом пустили коней в галоп, чтобы налет на борейское гнездо был сильным, неудержимым. Так и неслись с полыхающими факелами, пламя которых от быстрой езды, да еще против ветра, растягивалось оранжевыми длинными полосами с черной каймой по краям.

Топот двухсот копыт не мог быть не услышанным, но Владигор не боялся отпора горстки борейцев, спрятавшихся за щитами и способных противостоять атаке лишь стрелами десяти-пятнадцати луков. Однако ни одной стрелы не было выпущено из-за укрытия навстречу катившейся к порокам лавине синегорцев, и в каждом дружиннике сейчас жило сладостно-волнующее предвкушение схватки с неприятелем и, возможно, победы, столь нужной сейчас для того, чтобы Ладор остался неприступным.

Но иное чувство испытывал Владигор по мере приближения к порокам. Какая-то странная, необъяснимая вялость и слабость начинала охватывать все его тело. Он даже стал покачиваться в седле, готовый вот-вот упасть с коня. Вскоре уронил факел, потом и поводья. Коню тоже, видно, передалось состояние всадника. Его ноги замедлили бег, стали заплетаться, спотыкаться. Конь мотал головой, не понимая, чего хочет от него хозяин, опустивший поводья. Дружинники заметили, что с Владигором происходит что-то неладное. Бадяга замедлил движение своего коня, подъехал к Владигору, внимательно заглядывая в его побледневшее лицо, поддержал князя за плечо:

— Что, княже? Мутит, что ли?

— Сам не пойму, — еле шевеля губами, заговорил Владигор, — будто пелена какая-то перед глазами. Тебя почти не вижу…

Кое-кто из дружинников, тоже державшихся в седлах как-то необычно, услышав ответ Владигора, подхватил:

— И меня замутило! В глазах мерцание пошло! Почти что ничего не видно!

— И на меня морока какая-то накатила — худо!

— И на меня тоже!

— И на меня! — слышались отовсюду голоса. Дружинники, еще совсем недавно такие сильные, бесстрашные, теперь выглядели беспомощными, встряхивали головами, протирали глаза, и Владигор, вдруг отчетливо поняв, что стало причиной неведомо откуда взявшейся напасти, скрутившей почти всех воинов и его самого, скомандовал:

— Поворачиваем! В город!

Но только стали они удаляться от борейских пороков, как тут же исчезла застилавшая глаза пелена и тела их покинула слабость. В седлах вновь сидели готовые сражаться с врагом воины, и Бадяга даже предложил Владигору:

— Может, вернемся? Вроде все опять крепко на конях сидят. Меня же морока ваша и вовсе не задела.

Владигор печально улыбнулся:

— А это потому, наверное, что ты, Бадяга, дурнее всех, — но, заметив, что дружинник обиженно скривил губы, добавил: — Обиды на меня не держи, Бадяжка. Спознал я теперь до самого конца, кто коней останавливал наших, кто сейчас головы морочил наши и кто пороки эти, будь они неладны, борейцам сделать предложил.

— Кто же? Неужто Крас?

— Он самый, — кивнул Владигор и с горечью в голосе прибавил: — Трудно нам будет удержать Ладор, коль у борейцев такой помощник. Только не пойму: за что он так сильно их полюбил? Лишь потому вредит мне, что я Белуна ученик и добро да справедливость в жизни выше всего ценю?

— Может быть, и так, — с грустным вздохом сказал Бадяга, а потом, наклоняясь с коня в сторону Владигора, тихо проговорил: — Тебе бы, княже, того… подале от ратных дел держаться надобно.

— Это с какой же стати? — с негодованием вскинулся Владигор. — Или я уже ни на что не пригоден стал? Хлипок да вял?

— Нет, княже, нет! — с досадой поморщился Бадяга. — Просто, сам видишь, Крас маленько сильнее тебя — что хочет, то с тобой и чинит. А ну как совсем тебя того… жизни захочет лишить? Где ж мы потом нового Владигора сыщем? Опять получится так, когда ты, прости, уродом стал. Что приключилось с Ладором? Забыл? Ведь заняли его борейцы! А ежели будет князь у нас Владигор, то хоть за тремя железными дверьми сидеть станет, народ все равно будет помнить об этом, знать, что без правителя надежного синегорский народ не остался. Ну вот, хошь соглашайся со мной, хошь нет…

Владигор ответил резко:

— Нет, не соглашусь с тобой! Ладору сейчас князь на стенах нужен, а не за тремя железными дверьми.

И князь погнал коня к тому месту городской стены, которое долбилось сейчас борейскими пороками. Но на душе у него не было покоя. Пугал его Крас своей властью над ним, и противостоять этой власти Владигор пока не мог.