…У развилки дорог Дмитрий Александрович неожиданно приказал заворачивать не к Варяжскому морю, а в другую сторону — к Чудскому озеру. Боярин Антоний, опять понявший на лету замысел своего господина, одобрительно сказал:

— Верно решил, княже! За морем нам делать нечего.

А спустя малое время Антоний подал совет, показавшийся великому князю единственно разумным. Боярин предложил:

— Надо бы недельку-другую в глухом месте переждать. Пусть в Новгороде успокоятся, отошлют в Переяславль заклад твой, дочерей твоих да бояр с семьями. Руки у нас будут тогда развязаны. А тем временем с князем Довмонтом сговоримся, новгородских доброхотов о новостях расспросим, воеводу Ивана Федоровича предупредим, чтоб ждал в Переяславль да готовился. Ну, да все это я быстренько сделаю, если дозволишь, княже.

И засмеялся, снова вполне довольный собой и своим князем…

Переяславцы остановились в лесной деревушке верстах в пяти от Наровы, на датском берегу. Местных жителей-чудинов заперли в избе, приставили караульных: чтоб никто раньше времени не мог известить о великокняжеском стане ни новгородскую пограничную стражу, ни раковорские городские власти. Заботясь о тайности, замели следы саней еловыми лапами, а поперек лесной дороги, по которой прошел к деревушке обоз, свалили несколько деревьев. За завалом в укромном месте притаилась переяславская сторожевая застава. Другие заставы перегородили тропинки, сбегавшие к реке.

В лесной глухомани Дмитрий Александрович почувствовал себя в полной безопасности и ждал, когда вернутся посланные в Новгород и Псков люди боярина Антония. Новгородским лазутчикам, заранее посланным в Магольм, Раковор, Колывань и даже в заморский город Або, что стоит на устье речки Аура-Йоки в сумьской земле, и в голову не пришло, что великий князь был совсем рядом, у наровского рубежа!

Где-то далеко кипели страсти, спешили гонцы с тайными грамотами, воеводы водили по дорогам конные дружины и пешие ополченья, а здесь, в лесной деревушке, стояла тишина. С февралем пришла ясная солнечная погода. Ослепительно блестел снег на еловых лапах. Над плоскими крышами чудских изб поднимались столбы белого дыма. Дружинники отдыхали после тяжелого похода, отсыпались в тепле, неторопливо прогуливались по утоптанным дорожкам, которые вились между сугробами. Лошади хрустели сеном у жердевых коновязей. Сена было вдоволь: и невелика будто бы чудинская деревушка, всего дворов восемь, а корма наготовлено на целый конный полк. И хлеба было вволю в закромах, и солонины в бочках, и квашеной капусты. В переяславских деревнях жили беднее. Рачительный Лаврентий Языкович даже огорчался, глядя на бесхозное мужицкое добро:

— Без господина живут чудины эти… Какая польза от них? Тиуна бы сюда расторопного! А то зажирели здешние мужики без оброков…

Однажды караульные привели от реки человека. Неизвестный — рослый, кряжистый мужик в лохматой заячьей шапке, надвинутой на брови, — спокойно стоял у крыльца избы, где находился Дмитрий Александрович. Стоял и улыбался, встречая недоверчивые, настороженные взгляды дружинников.

На крыльцо выбежал десятник, крикнул:

— Ведите его в избу! Сам Дмитрий Александрович пожелал с ним говорить!

Дружинники сорвали с человека полушубок, шапку, широкий кожаный пояс с ножом-тесаком и, крепко взяв под локотки, потащили в избу.

Дмитрий глянул на вошедших и заулыбался — удивленно и обрадованно:

— Акимка?!

— Я, княже. Не гневайся, что Прохор Иванович сам к тебе не пришел. Нынче Прохор в Копорье, в близких друзьях у копорского наместника Гаврилы Кияниновича. Передать велел, что в Копорье от него больше пользы предвидится. А вести через меня пересылает…

Вести были и грустные, и обнадеживающие — пополам. Оказалось, новгородское конное войско поспешило в Копорье сразу с Ильмень-озера. Воевода Федор подчинился грамоте великого князя, сдал крепость без боя, впустил новгородского наместника. Ныне и воевода, и иные переяславцы сидят в Копорье под крепким караулом. Собирались будто бы переводить их в Ладогу, но Акимке еще не ведомо, когда повезут их туда и повезут ли вообще. Серебряную казну наместник держит в Копорье, отправлять в Новгород до весеннего водного пути опасается: на дорогах неспокойно. Переяславский заклад — дочерей княжеских и бояр — новгородские власти отпустили, блюдя договор с великим князем. А еще Прохор передавал, что сможет, если понадобится, открыть великому князю ворота Копорья — в воротных сторожах есть у него свои люди…

Из Пскова в великокняжеский стан приехал воевода Лука Литвин, самый доверенный слуга князя Довмонта. Псковский князь советовал своему родственнику спешить в Переяславль. «А за Копорье не печалься, — передал Лука Литвин слова своего господина. — Вызволю, брат мой старейший, и пленников твоих, и казну. На том крест готов целовать, что жизни не пожалею, служа тебе, великому князю!»

Дмитрий Александрович приказал трубить поход. «Домой, в Переяславль! Сегодня же! Сейчас же!» — торопил он боярина Антония.

И опять закрутились события, направляемые волей великого князя Дмитрия Александровича.

В тот же самый час, когда переяславцы покидали лесную деревушку у Наровы, из ворот псковского Крома выехала на рысях дружина князя Довмонта. Выехала и резво побежала вниз по реке Великой, предоставляя любопытным полную волю гадать, куда и на кого так поспешно двинулся с ратью князь Довмонт.

Между озерами Псковским и Чудским, на Узмени, псковичей ожидали воевода Лука Литвин и новгородец Акимка. Дальше дружину Довмонта повел Акимка.

О таком проводнике, знавшем новгородские леса и болота не хуже, чем собственный двор, можно было только мечтать. Трудно было скрыть следы сотен копыт, но ни одна новгородская застава так и не заметила движенья войска князя Довмонта. Для копорского наместника Гаврилы Кияниновича появленье Довмонта у крепости было полной неожиданностью.

Еще накануне вечером в Копорье было все спокойно. Наместник Гаврила Киянинович обошел, как обычно, караулы на стенах, строго наказал воротным сторожам:

— Как солнышко зайдет, запирайте засовы накрепко! И чтоб до света никого не пускать!

Потом вернулся к воеводской избе, глянув на ходу, не дремлют ли караульные у земляной тюрьмы-поруба. Но караульные с копьями в руках стояли браво, несонливо, стерегли переяславцев усторожливо. Бодрствовал сторож и у двери подклети, где сидел воевода Федор. Наместник зашел на минутку в подклеть, приветливо кивнул воеводе:

— Не надо ли чего прислать? Может, кваску?..

Не злобился Гаврила Киянинович на переяславского воеводу, хоть и держал его в заточенье. Знал его много лет, еще с того времени, когда молодой Дмитрий был новгородским князем. Ничего плохого Гавриле Кияниновичу воевода не делал. Так за что же будет утеснять его наместник? Пленника в харчах не ограничивали, выводили по утрам гулять во двор. Случалось, Гаврила Киянинович и к своему столу его приглашал. Судьба переменчива, кто знает, не поменяются ли когда-нибудь местами воевода и наместник? Не случится ли такое, что Гаврила окажется в заточенье, а Федор его стеречь будет? Бывало подобное, бывало…

Потому-то и забежал Гаврила Киянинович к переяславскому воеводе перед сном с приветливым словом.

Правда, потом наместник вспоминал, что Федор был в тот вечер какой-то взволнованный, будто бы повеселевший, но тогда вниманья на сие не обратил. Мало ли что могло обрадовать переяславца? Может, весточку с родной стороны получил: из Новгорода с хлебным обозом приехал Акимка, подручный Прохора Ивановича, перекинулся парой слов с воеводой. Но предосудительного в том Гаврила Киянинович не усмотрел. Акимка был свой, новгородский…

Поужинал Гаврила Киянинович, помолился богу и спокойно отошел ко сну. «Слава господу, еще день прожит без хлопот!»

Разбудил наместника топот многих ног и лязг оружия.

Гаврила Киянинович приподнялся, глянул на слюдяное оконце. Оно едва светилось, час был еще ранний. С грохотом распахнулась дверь в ложницу. Через порог задом пятился Никанор, комнатный холоп Гаврилы Кияниновича, жизни сберегатель. Он отбивался мечом от чужих воинов в темных кольчугах, стараясь задержать их в дверном проеме.