— Будь здрав, господин наш Дмитрий Александрович! С Ильмень-озером тебя, с последней третью пути!
Дмитрий Александрович, невольно жмурясь от солнечного света, возразил:
— Не на версты дорогу считать надобно, а на опасности. С Ильмень-озера для нас начинаются самые опасные места.
— Ничего, проскочим! — бодро ответил Антоний, стряхивая рукавицей с бороды блестки инея. — До того берега, осталось всего ничего. Ну, бог — милостив, а лес — заступлив!
— Ты проскочи, а потом уж радуйся, — ворчливо начал великий князь л умолк, заметив мчащихся к обозу всадников передовой заставы.
Беда надвигалась с двух сторон: от Голина и от Ракомы спешили наперерез великокняжескому обозу многочисленные конные рати. Великий Новгород сделал наконец свой выбор, открыто став за Андрея Александровича! Какая теперь разница, что послужило причиной: то ли Семен Тонильевич красноречием своим склонил новгородцев к измене, толи древний обычай соблюли новгородские бояре, признав нового великого князя после ханского ярлыка, то ли обиды прошлые от Дмитрия вспомнили?
Новгородское конное войско окружало обоз, и не было никакой возможности с двумя сотнями дружинников прорваться через густые, ощетинившиеся копьями, ряды боярских дружин.
Дмитрий Александрович не боялся за свою жизнь. Не было еще на Руси случая, чтобы в усобных войнах намеренно проливали княжескую кровь! Поднести на пиру кубок с отравленным вином, подослать тайных убийц — такое случалось между князьями. Но все это — не при белом свете, не на людях. Поэтому Дмитрия страшило другое: позорный плен. Попасть беззащитным пленником в руки брата Андрея означало конец всему. Не выпустит Андрей опасного соперника из крепкого заточенья до самой смерти, досыта упьется его позором.
Гнетущая тишина повисла над Ильмень-озером. Не ржали кони, не звенело оружие. Казалось, не живые всадники окружили великокняжеский обоз, а безмолвное воинство мертвого царства. С той стороны, где за спиной новгородских всадников поднималось солнце, они казались черными и зловещими, а с противоположной стороны, облитые ярким светом, — сверкающими и праздничными. Будто черная ночь и светлый день сошлись одновременно на льду Ильмень-озера, окружив Дмитрия Александровича, но и ночь, и день были одинаково враждебны ему…
Безмолвный новгородский строй расступился, пропуская нескольких всадников в высоких боярских шапках и богатых шубах. Кони, едва слышно позванивая нарядной сбруей, осторожно переступали копытами на скользком льду.
Дмитрий Александрович про себя отметил, что новгородские послы даже не облачились в боевые доспехи. «Видно, надеются на свое многолюдство, думают взять меня без боя, голыми руками, — с горечью подумал великий князь. — А послов подобрала господа одного к одному, все недоброжелатели мои, знакомцы старые. Только вот переднего не вспомню, хоть и видел его будто бы…»
Решив не показывать страха перед новгородской ратью, Дмитрий остался сидеть в санях. Даже простую дорожную шубу не скинул с плеч. Сдержанно ответил на поклон новгородцев, спросил:
— К чему рать вывели, будто на немцев? С Новгородом у меня мир…
— И мы пока что не с войной на тебя идем, княже! Выслушай вечевой приговор… — начал новгородский посол.
— Не признаю я что-то тебя, — неожиданно прервал его великий князь. — Назовись, коль говоришь от имени всего Великого Новгорода!
Посол обиженно засопел, но ответил вежливо, с поклоном:
— Посадник я новгородский, Яков, Дмитриев сын…
— Одного только посадника знаю, Семена Михайловича, мною поставленного!
— Посадник я новгородский, — упрямо повторил посол и добавил с вызовом в голосе: — Господину Великому Новгороду виднее, одного иметь посадника, или двух, или трех, — на все воля веча! Но речь нынче не о том, — спохватился посол. — Новгородцы приговорили сказать тебе… — И Яков Дмитриевич, достав из-за пазухи пергаментный лист, громко прочитал: — «Княже, не хотим тебя. Иди от нас добром. Если придут за тобой татары и отведут в Орду яко ханского крамольника, мы тебе не помогаем. А от Копорья отступись, передай город нашим наместникам. На том согласны пропустить тебя к Варяжскому морю иль куда еще пожелаешь…»
Дмитрий Александрович облегченно вздохнул: он ожидал худшего. «Дайте только дойти до Копорья, бараны чванливые! — злорадно подумал он. — За каменными стенами да с серебряной казной по-иному говорить с вами буду! Ошиблись тут мудрецы новгородские, щуку в реке утопить захотели!»
Но радость великого князя оказалась преждевременной. Посол свернул пергамент, передал грамоту стоявшему рядом Антонию и произнес несколько слов, вдребезги разбивших надежды великого князя:
— Чтоб был договор наш крепок, приговорило вече взять у тебя заклад, дочерей твоих и бояр, что в обозе с тобой, с женами их и с детьми. Коль скоро выйдут из Копорья мужи твои, заклад твой отдадим. На том вече стоит твердо…
Дмитрию Александровичу пришлось смириться с позорным требованием новгородцев.
В голос запричитала великая княгиня Евпраксия, когда дочерей понесли на руках к новгородскому строю. Следом печальной вереницей потянулись семьи переяславских бояр. Женщины и дети шли, поскальзываясь на льду, а рядом с ними топала сапожищами новгородская стража. Новгородцы краснели от стыда и смущенно отводили глаза: «Достойно ли воинам караулить баб да ребятишек?!»
Переяславских бояр повели в другую сторону. «Не забудь в несчастии слуг верных своих!» — крикнул кто-то из них Дмитрию.
Дмитрий Александрович сидел в санях, опустив голову. Никогда еще не изведывал он такого тяжкого позора! А Антоний — быстрый, никогда не унывающий Антоний! — уже деловито сговаривался с послами, по какой дороге идти к морю, кого послать в Копорье, чтобы передать крепость новгородским наместникам…
Дмитрий сейчас почти ненавидел своего верного слугу за бесстрастность разумной речи, за готовность тут же, не горюя и не переживая стыда, действовать, хитрить, изворачиваться. Ненавидел и восхищался Антонием, понимая, что половиной своих прежних успехов обязан именно ему.
Переговоры закончились. Ушли с Ильмень-озера новгородские конные рати. Тронулся в путь и великокняжеский обоз, за которым — для присмотра! — ехали ратники посадского полка.
Великокняжеский обоз больше недели пробирался по лесным дорогам. Черные еловые лапы качались над головой. И думы великого князя были черными, безрадостными. Кто он теперь? Князь без княжества, без войска, без союзников… Жалкий неудачник, не нужный никому…
Возле пограничной реки Наровы Дмитрий Александрович вылез из саней и молча, опустив голову, пошел пешком к чужому берегу. Новгородские проводники-соглядатаи остались за рекой. Они выполнили приказанное, проводили Дмитрия до рубежа и своими глазами убедились, что он покинул Новгородскую землю. Один из них, седобородый ратник, в прошлые годы ходивший с юным переяславским князем на немцев, проговорил сокрушенно:
— Притих Дмитрий Александрович, согнулся… Выпрямится ли когда-нибудь в прежний рост?..
— Этот выпрямится! — уверенно сказал другой новгородец.
И он оказался прав, потому что, так же неизбежно, как за грозовой ночью следует ясное утро, в душе сильного человека безнадежное уныние сменяется верой в удачу и жаждой новой борьбы. А Дмитрий Александрович был сильным! Много раз он падал, низвергнутый коварными ударами, но снова поднимался, еще более страшный для врагов.
Новгородская земля только-только осталась позади, а князь. Дмитрий уже думал о будущих боях. «Нет, за Варяжское море мне плыть ни к чему! — рассуждал он. — Правитель силен поддержкой верных людей, а все мои верные люди — на Руси. Их же много, моих верных людей! Как мог я забыть о них, поддавшись малодушию?! В Пскове — друг душевный и родственник князь Довмонт. В Переяславле — старый воевода Иван с ратниками. Даже в Новгороде, гнезде осином, есть годами проверенные многие доброхоты. А дружина моя, жизнь готовая отдать за своего князя? А горожане переяславские, готовые принять меня и поддержать в любую тяжкую годину?.. Нет, великий князь Дмитрий Александрович не одинок. Пусть новгородские власти думают, что сбежал за море, пусть! Пусть торжествует князь Андрей избавленье от соперника! Радость их будет недолгой. Великий князь возвратится, берегитесь!»
