Как только оба закончили петь свои гимны, все другие голоса влились в хор кричащих жалующихся. Никто из них не ведал, что они кричали, никто ни о чем не просил, но старая песнь их предков придавала им силу. У них не было пищи для детей на следующий день. Они просили тихой погоды для ловли, пищи для детей. Внезапно стало так, словно вся природа вокруг нас внезапно ожила. Мы увидели, как буря мчится по небу, тесня духов. Мы увидели стаи мертвецов, летящих сквозь волны метели, и все призраки, и все люди собрались во взмахе крыльев больших птиц, слушать которые учил насКигиунда.

На этом закончился бой двух заклинателей с бурей, и каждый мог вернуться утешенным и успокоенным к своей снежной хижине и предаться сну, так как завтра должна была установиться хорошая погода. И это так и было. При ослепительном солнце и через утрамбованные снежные сугробы мы двинулись на следующий день дальше на запад» [174].

С точки зрения собравшихся эскимосов, этот бой между двумя мужчинами, которые символически уничтожали силы снежного бурана и в самом деле привел к утиханию бури. Символические действия привели к реальным результатам, ритуал оказал практическое физическое воздействие на силы природы — таков итог шаманских церемоний и сеансов. И только по нашим представлениям не может быть никакой связи между символическим микро- и физическим макрокосмосом.

Весьма выразительное описание сеанса мы находим у исследователя эскимосской жизни и хорошего друга Кнуда Расмуссена, Петера Фейха [175]. В Туле [176], на северной ирландской станции, жил некогда Зоркак, ангакок, которого поражало одно странное несчастье за другим. Он захотел провести большой сеанс, отправиться в подземный мир, чтобы узнать о причинах обрушивающихся на него зол. Сперва он много дней постился и наблюдал за своими экскрементами. Он медитировал на берегу, готовился к путешествию через скалы. Был устроен большой просторный иглу. Собралось множество публики, среди прочих Крилернек, друг Зоркака и его ассистент. Зоркак последним вошел в снежную хижину, и, по обычаю эскимосов все преуменьшать, он обругал присутствовавших, которые, по его словам, были страшными идиотами, раз пришли сюда, чтобы что-то увидеть, так как это не имело ни малейшего смысла. Зрители, напротив, приободрили, осыпали похвалами и выразили ему свое почтение. Обращаясь к Фрейхену, он сказал:

«Здесь нет ничего, что было бы интересно увидеть известному белому человеку. Я великий лжец, и даже если эти дураки столь наивны, что готовы подарить мне свою веру, то тебя я никогда не смогу обмануть и твое присутствие станет для меня только мучением». Фрейхен отвечал: «Я хотел бы увидеть твою великую мудрость». Зоркак же: «Ну, ну, это лишь показывает, что даже мудрец может быть дураком отроду». Крилернек связал своего друга, который разделся донага и положил барабан и барабанные палочки рядом с ним. Свет был потушен, осталось лишь маленькое пламя. Зоркак стал петь. Его голос постепенно набирал силу и вскоре отдавался эхом во всех частях иглу. Колебания барабана нарастали, шкуры тюленей трещали то над нашими головами, то под нами.

Я не помню, как долго продолжался этот адский спектакль. Я только помню, что схватил Крилернека за руку, чтобы узнать, не сможет ли тот помочь. Очевидно, что это был не тот случай. Мы все вторили пению Зоркака. Его голос через какое-то время ослабел, постепенно стало казаться, что он идет откуда-то извне, снаружи иглу, и наконец он затих.

Вдруг Крилернек включил свет. Зоркак исчез. Только его барабан и тюленья шкура на спальной скамье остались лежать. Смущенный тем, что мне делать после пребывания в этом сумасшедшем доме, я подумал, что следовало бы заглянуть за портьеру. Но он действительно исчез. Я посмотрел в публику и с трудом мог узнать прежде спокойные мирные лица друзей, пришедших сюда, чтобы действовать. Их лица изображали экстаз, их щеки раздулись, глаза сияли и были устремлены в пустоту. Обнаженные сверху, они раскачивались в ритм пению. В центре на полу стоял Кримернек, извиваясь, как танцор и прикасаясь к женщинам и мужчинам, тер их с нарочитой скоростью.

Кризук, один из мужчин, внезапно стал нападать на присутствующих, воя при этом, как волк. Фрейхен, правда, защитился, но он упал на Ивалу, одним махом сорвал с нее брюки и бросил через стену иглу на улицу. Все закричали на страшном чужом языке. Это был не эскимосский язык, но, казалось, что все поняли друг друга. Во время сеанса ан гакоки не должны называть вещи своими именами, это якобы должно принести недуги для всех, поэтому они изобретают новые слова или преобразовывают старые.

Пение продолжалось, и я втянулся сам. Я потерял всякое чувство времени и пространства. Ивалу, нагая, лежала надо мной, я чувствовал, как другие жевали мои волосы и царапали мою кожу. Внезапно все изменилось. Крилернек прекратил танцевать и объяснил, что Зоркак пытается вернуться. Он попросил, чтобы каждый занял свое прежнее место, сел там и пел, и чтобы мы сконцентрировались на ангакоке, который в это мгновенье через скалы где-то под нашим иглу пробивался назад, к нам. Он, сам часто совершавший такое путешествие, объяснил нам, через какие страдания должен пройти Зоркак, чтобы проплыть сквозь скалы, как по воде. Кризук вернулся назад мокрым и дрожащим. Он протиснулся между потными женщинами, которые кричали, когда он дотрагивался до их голых тел. Ивалу начала осыпать его каскадом невоспроизводимых ругательств, но была остановлена громогласным окриком Крилернека: «Тень выросла, тень выросла!» На яЗыке таких сеансов «тень» означает «человек», а «вырастать» — значит «прибывать». Мы прислушивались несколько мгновений и затем услышали голос Зоркака, слабо звучащий в отдалении. Крилернек совсем потушил свет, так как, чтобы пройти сквозь скалу, Зоркак должен был совершенно сбросить свою кожу, а тот, кто видел ангакока с «обнаженными мускулами», должен был умереть.

Крилернек сказал нам, что у Зоркака были сложности с возвращением, так как когда кто-то покидает иглу и затем возвращается, это очень трудно для него, поскольку он не может найти иглу. Но постепенно его голос становился громче, пока не стал перекрывать пение присутствовавших. Вновь его барабан заставил затрястись иглу, и шелестящая шкура тюленя пронеслась по воздуху. Я попытался поймать ее, но получил удар, который чуть не сломал мне руку. Начался ад! Затем все прекратилось. Крилернек долго что-то бормотал про себя, и в иглу все стало спокойно, только дети плакали. Монотонным голосом Крилернек спрашивал ангакока о тайнах, которые он познал, находясь в подземном царстве. Голос Зоркака донесся со скамьи, где он лежал: «Великие духи разгневаны присутствием белых людей среди нас, они не откроют причин несчастий. Три смерти еще предстоят нам. Чтобы избежать дальнейших бед, наши женщины должны воздержаться от употребления в пищу мяса самок моржей до наступления периода зимней темноты!»

Сеанс закончился, и все лампы были снова зажжены. Зоркак был изнурен. Крилернек предостерег Фрейхена, чтобы тот не дотрагивался до Зоркака, так как в нем еще находился жар Земли. Когда тот открыл глаза и увидел Фрейхена, то сказал: «Все ложь и сплошные уловки. Мудрости предков во мне нет. Не верь всему этому!»

До того, как шаман начинает путешествие в «страну дня», в потусторонний мир, у эскимосов-иглуликов его принято крепко связывать. Со связанными за спиной руками, он сидит на скамье своей снежной хижины, одетый лишь в брюки. Если лампы потушены, сверху в воздухе слышны жужжание и свист, и все это продолжается до тех пор, пока шаман не закричит во весь голос:

«Халала-халалам, халала-халалам!» Приближается какой-то шум, каждый знает, что это образовался ход, вроде дыхательного отверстия тюленей, ход, через который он сможет полететь в небо. Воздух наполнен теперь всеми возможными звуками и голосами. Духи держат отверстие открытым. Если шаман, то есть его душа, легко проходит сквозь отверстие, то обитатели «страны дня» принимают его там с большой радостью. Они Полагают, что к ним попадает новый мертвый, но когда шаман говорит: «Я еще из мяса и крови», — они разочарованно отворачиваются. А с «веригами» шамана, которые сами собой спадают в царстве мертвых, духи играют, как в мяч, и всякий раз, когда эти веревки пролетают по воздуху, они принимают различные формы зверей: медведей и т. п. А когда шаман вновь приземляется с громким шумом в снежной хижине, высвобожденные веревки падают на присутствующих. В завершение шаман рассказывает обо всем с ним происшедшим [177].