— Как так? За что же ещё его преследовать?

С приподнявшей усы горькой усмешкой Бальнокхази повёл плечами.

— Уж и не знаю, как вам изложить, если вы ещё не слышали. Я полагал, вы осведомлены обо всём. Известивший вас об исчезновении молодого человека мог бы и причины объяснить.

— Да, я осведомлена, извещена. Это большое несчастье, но не бесчестье.

— Ой ли? — вопросил Бальнокхази, приподымая иронически плечо и склоняя набок голову. — А я и не знал, что в провинции это не почитается за бесчестье. Право, не знал. Студент-правовед, юнец, почти мальчишка — и у человека гораздо солиднее по возрасту, положению, который вдобавок принял его в доме как родного, как члена семьи, в благодарность за эту отеческую заботу соблазняет жену! Помогает этой непорядочной женщине взломать шкаф, унести деньги и драгоценности и бежит вместе с ней за пределы страны. И это не преследуется, не считается преступлением! Не знал. Вот уж не знал.

При этом новом двойном обвинении бедная маменька содрогнулась, как от удара электрического тока. Побледнев, схватилась она за бабушку, которая сама стала белее собственных седин.

— Что вы сказали? — спросила она вместо маменьки, совсем лишившейся сил. — Лоранд — соблазнитель?

— К сожалению, да. Он похитил мою жену.

— И вор?

— Тяжко вымолвить, но другого слова я не нахожу.

— Поосторожней, сударь! Побойтесь бога!

— Я и так был достаточно осторожен, как вы имели возможность убедиться. Даже из-за пропажи поостерёгся подымать лишний шум. А ведь мне, кроме бесчестья, нанесён ущерб материальный. Этот неблаговидный поступок пяти тысяч форинтов лишил меня и мою дочку. Будь дело во мне одном, я бы промолчал с презрением, но эта сумма моим долговременным вкладом для девочки была!

— Вам всё, сударь, будет возмещено, — сказала бабушка, — только не касайтесь этого предмета при моей дочери, прошу вас. Вы же её просто убиваете, разве не видите?

Бальнокхази между тем всё поглядывал на меня, и в каждом его взгляде читался вопрос. Напрасно он, однако, думал меня смутить. Я был готов к ответу.

— Чему я удивляюсь, — вымолвил он наконец, — так это одному: что все эти открытия новы для вас. Я полагал, что известивший вас об исчезновении Лоранда не умолчит и о сопровождающих бегство деликатных обстоятельствах, поскольку он от меня же и узнал про них.

Тут и маменька с бабушкой посмотрели на меня.

— Ты нам про это не писал, — сказала бабушка.

— Не писал.

— И по дороге сюда промолчал.

— А ведь я всё ему рассказал!

— Почему ты скрыл от нас? — с негодованием возвысила голос бабушка.

Маменька молча ломала руки.

— Потому что обвинение это не имеет под собой никакой почвы, как мне доподлинно известно.

— Ого! Каков молодец! — с презрительным вызовом воскликнул Бальнокхази.

— Ровным счётом никакой, — повторил я спокойно, хотя всё во мне трепетало от волнения.

И надо было видеть, как они разом обступили меня. Как бросились ко мне маменька с бабушкой, хватая одна за правую руку, другая — за левую (так утопающие цепляются за протянутую им спасительную длань). И как, надменно сверкая глазами, подступил рассерженный советник. Всякое самообладание их покинуло. Вне себя, с волнением, яростью, радостью, надеждой все трое восклицали наперебой: «Да говори ж! Что тебе известно? Говори!»

— Хорошо, я расскажу. Едва только вы, ваше высокородие, поставили меня в известность, какие ужасные обвинения ложатся на Лоранда, я тотчас отправился его разыскивать. Нашлись два честных простых человека, которые пришли мне на помощь в этих поисках, два бедные ремесленника, оставившие свою работу, чтобы спасти несчастного. Они и будут моими свидетелями, которые подтвердят, что сказанное мной — чистая правда и всё так и было, как я говорю. Один — пекарный подмастерье Мартон Браун, другой — Матяш Флек.

— Это извозчик моей жены, — перебил Бальнокхази.

— Совершенно верно. Он и отвёз нас туда, где временно скрывался Лоранд. Он, Моцли, сообщил мне, что ваша супруга — в другом месте. И он же перевёз её через границу — без брата. А брат пешком, с пустыми карманами отправился тем временем в глубь страны. Мы с Мартоном проводили его до предгорий, и принятые от меня карманные деньги были единственными средствами, которыми он располагал, а палка Мартона — единственной спутницей, его сопровождавшей.

Поток моего красноречия прервала маменька, которая поцеловала меня, опустившись предо мной на колени.

Это был поцелуй мне за Лоранда.

— Неправда! — взревел Бальнокхази. — Он с моей женой убежал. Она проследовала через границу — и до самой Вены — с молодым гладко выбритым человеком. У меня верные сведения. Это Лоранд!

— Нет, не Лоранд. Совсем другой человек.

— Кто же это?

— Будто вы не знаете, ваше высокородие? Могу сказать. Этот бритый мужчина — актёр немецкого театра Бляйнберг, который уже не первый раз в Вену вашу супругу сопровождает.

Ух! Это был удар в самое сердце, в самые печёнки — орган его желчного высокомерия. Этой язвящей стрелы никогда уж больше оттуда не вытащить. Я не удивился бы, попытайся он убить меня тут же, на месте.

Может быть, его и охватило такое желание. Но пусть бы только попробовал! Мать и бабушка стояли подле меня, с обеих сторон. Не женщины, а две львицы. Они бы тотчас его разорвали.

— Пойдём, — беря меня за руку, сказала бабушка. — Больше здесь нечего делать.

Маменька первая повернулась и пошла к двери, бабушка — за мной, безапелляционно бросив Бальнокхази вполоборота: «Слуга покорная». С тем мы его и оставили.

Сестрица моя Мелани опять разыгрывала свою каватину, которую я не дослушал прошлый раз. Полезное всё-таки изобретение — фортепиано: скандал в доме — заглушит, не будет слышно на улице.

В фиакре маменька, прижав меня к себе, снова осыпала поцелуями.

О, как меня пугали эти поцелуи! Сейчас опять будут спрашивать про Лоранда, потому и целует. А я не могу ответить.

— Сдержал слово. Присмотрел за братом. Помог бедняжке. Сынок мой дорогой, — шептала она мне.

Я изо всех сил старался не расчувствоваться, не имел права.

— Ну так скажи: где Лоранд?

Рано или поздно спросит, я знал. Со стеснённым сердцем отвёл я глаза и отодвинулся.

— Где Лоранд?

Бабушка заметила моё смущение.

— Не приставай! — остановила она маменьку. — Место слишком ненадёжное, извозчик может услышать. Потерпи, пока доедем!

Значит, у меня время только до дома. А там что? Как уйти от их неизбежного вопроса?

Только мы приехали, едва Фанни успела провести нас в комнату для гостей, как маменька снова заключила меня в объятия, спрашивая с грустной нежностью:

— Ты ведь знаешь, где Лоранд?

Как легко было бы ответить: «Не знаю». Но чего бы я этим достиг? Не мог бы даже передавать, что пишет Лоранд из своего далека, как любит её, целует тысячекратно.

— Знаю, милая маменька.

— Так говори же, где он!

— В надёжном месте, маменька, — попытался я её успокоить, спеша сообщить всё, что мне было разрешено. — Он в одном доме, в хорошем, безопасном месте, у одного родственника, который будет любить его и опекать.

— Но почему ты не скажешь, — где?

— Скажу когда-нибудь, маменька.

— Когда-нибудь? Когда же? Почему не сейчас? Когда ты скажешь?

— Со временем. Через десять лет, — еле решился я выговорить.

Обе ужаснулись.

— Деже! Ты шутишь?

— Если б шутил! Нет, это не шутка, а правда. Тягостная правда. Я обещал Лоранду десять лет никому не говорить, где он. Ни маменьке, ни бабушке.

Бабушка подумала, что понимает, в чём дело, и глазами сделала знак Фанни оставить нас одних. Дескать, при ней не хочет секрета раскрывать.

— Не уходи, милая Фанни, — остановил я её. — Я и без тебя не скажу больше, чем сказал.

— Да ты в своём уме? — накинулась на меня бабушка, думая строгостью добиться своего. — От нас вздумал таиться? Уж не вообразил ли, что мы, мы выдадим его?

— Деже! — как всегда, мягко, ласково усовестила меня маменька. — Будь хорошим мальчиком.