В предыдущей главе я писал о празднике Дурги в 1864 году, на котором Матхур не узнал переодетого в женское одеяние Рамакришну. Я должен вернуться к этому празднованию, чтобы показать всю силу религиозной преданности Матхура, которая возросла в огромной степени после того, как ему было видение Рамакришны в обликах Кали и Шивы, – о чем написано в главе восьмой.

Дурга-пуджа длится пять суток и на исходе пятого дня завершается погружением в воды Ганги той статуи, перед которой совершалось почитание. В индусских религиозных празднествах используются два типа священных изображения: постоянные и временные. Постоянное изображение божества, изваянное из мрамора или другого прочного камня, помещают в храм, где после освящения перед статуей ежедневно совершается ритуальное почитание. Изображение временное, вылепленное из глины, используется только на время соответствующего празднования, после окончания которого его погружают в ближайшую реку, озеро или в море.

Временное изображение так же свято, как постоянное, – но только на время празднества. Прежде чем приступить к почитанию временного изображения, нужно вызвать божественное присутствие из собственного сердца и перенести божество в статую. Соответственно, до выноса временного изображения из храма и погружения его в воду, нужно отозвать божество из статуи и вернуть его в свое сердце. Все это достаточно ясно и резонно. Но религиозный пыл не знает резонов и способен причинить немало боли человеческому сердцу. Если веруюший способен действительно убедить себя, что божество присутствует в статуе, то для него возникает опасность полюбить саму статую. Образ и присутствие могут отождествиться для него, и тогда новое их разделение окажется болезненным.

Именно это и произошло с Матхуром во время того праздника Дурги. Когда на исходе пятого дня пришли священнослужители известить его, что уже пора нести статую на берег Ганги, Матхур сначала сильно опечалился, а потом впал в неистовое возбуждение. Он кричал, что статую надо не опускать в Гангу, а поместить в храм и ежедневно совершать перед ней почитание. Матхур просто бесновался и грозил страшными карами любому, кто посмеет против его воли бросить глиняную статую в воду.

Священнослужители растерялись. Понять эту экстремальную религиозность они, разумеется, не могли, поэтому, как было и во многих случаях с Рамакришной, пришли к выводу, что Матхур просто спятил. Но спятил или не спятил, хозяином положения все равно оставался Матхур – почитание совершалось в его доме, так что если он запрещает выносить статую из дома, то священникам остается только подчиниться. Ирония судьбы заключалась в том, что за помощью они бросились не к кому иному, как Рамакришне, умоляя его вмешаться и утихомирить Матхура.

– Чего ты боишься? – спросил Рамакришна Матхура. – Что Мать покинет тебя, если ее изображение погрузят в Гангу? Да неужели может мать оставить свое дитя? Три дня ты возносил ей молитвы в храме, но теперь-то Она приблизилась к тебе – Она в твоем сердце!

При этих словах Рамакришна легко провел рукой по груди Матхура, и, как всегда, его касание наполнило слова силой. Матхур понял бессмысленность своих страхов. Он был снова счастлив.

Обряд погружения статуи в Гангу был совершен.

В экстатическом состоянии Рамакришна иногда предсказывал будущее своим ученикам и близким. Один раз он сказал Матхуру:

– Я буду в Дакшинешваре, пока ты жив.

Матхур возликовал, но сразу вспомнил о жене и сыне.

– Джагадамба и Дварка очень преданы тебе, не оставляй их и после моей смерти, – попросил он.

– Хорошо, – согласился Рамакришна, – я останусь в Дакшинешваре столько, сколько проживут они.

На самом деле не только сам Матхур, но и Джагадамба с Дваркой умерли к 1881 году – почти за три года до того, как Рамакришна оставил Дакшинешвар.

После смерти Рани Расмани ее имение было поделено между двумя дочерьми – Падмамани и Джагадамбой. Как-то раз Джагадамба пошла купаться на пруд, принадлежавший ее сестре. У пруда рос прекрасный водяной кресс, и, недолго думая, Джагадамба собрала пучок кресса для дома. За этим занятием ее застал Рамакришна, случайно проходивший мимо. Сильно встревожившись, он бросился к Падмамани и рассказал ей о «краже». Падмамани насмешило такого рода воровство – равно как и наивность Рамакришны, – но она изобразила возмущение и стала говорить, что сестра поступила нехорошо. Тут как раз пришла и Джагадамба, которая, поняв, что происходит, быстро включилась в игру и с жаром корила Рамакришну за то, что тот выдал ее. Понятно, что сестер хватило не надолго, и скоро обе расхохотались. Рамакришна никак не мог взять в толк, что здесь смешного.

– Я не понимаю ваших дел, – заявил он сестрам, – но знаю, что после раздела имущества брать чужое без спросу нельзя.

Сестры могли только восхититься его наивностью.

Уже говорилось о странностях во взаимоотношениях Матхура с Рамакришной. Матхур то относился к Рамакришне с величайшим почтением, как к своему духовному отцу и наставнику, то воспринимал его как наивного подростка. Матхур и сам был способен на мальчишески-безответственные поступки, но вот наивности в нем не было ни на грош. Он мог натравить своих слуг на слуг соседа, богатого землевладельца. В результате кровавой драки между ними погибло несколько человек. Матхуру грозило судебное разбирательство. Совершенно по-мальчишески он бросился в панике за помощью к Рамакришне. Рамакришна строго отчитал его, как отец отчитывает сына, и предупредил, что придется нести ответственность за содеянное. Матхур умолял спасти его, и в конце концов Рамакришна сказал:

– Хорошо, пусть будет так, как пожелает Мать… Матхур сразу возликовал, потому что отлично знал по опыту, что это форма согласия Рамакришны. Как бы там ни было, но дело против Матхура так и не было возбуждено. Мы уже не раз видели щедрость Матхура в отношении Рамакришны. Щедрость эта подчас подвергалась суровым испытаниям, поскольку у Рамакришны просто не было никакого представления о деньгах. Он это великолепно демонстрировал, когда ездил с Матхуром смотреть ятры - народные спектакли, обыкновенно на религиозные темы, которые бродячие актерские труппы разыгрывали на любом открытом месте или в любом дворе – было бы только пространство рассадить зрителей кружком вокруг импровизированной сцены. Матхур заранее вручал Рамакришне сотню рупий стопочками по десять, чтобы тот мог вручить стопочку понравившемуся актеру. Рамакришна же радостно совал всю сотню первому же исполнителю, чье пение или танец пришлись ему по душе. Матхур давал ему еще сотню – и все повторялось. Если вдруг Рамакришна оставался без денег, он вполне мог снять с себя одежду и наградить ею актера, оставшись при этом нагишом.

Рамакришна отправился с Матхуром в гости к Девендре Натху Тагору – отцу знаменитого бенгальского поэта Рабин-дранатха и одному из лидеров Брахмо Самаджа, движения, направленного на модернизацию и реформирование определенных индусских обычаев и религиозных воззрений (см. главу 13). Матхур и Девендра Натх были однокашниками по Хинду-колледжу в Калькутте, поэтому, несмотря на высокое общественное положение Девендры Натха, Матхур мог прийти к нему запросто, без церемоний.

Рамакришну интересовало, насколько значительным было духовное развитие Девендры Натха, – собственно, только по этой причине он вообще встречался с религиозными лидерами. Со своей обычной непосредственностью Рамакришна попросил Девендру Натха обнажить перед ним грудь. Тот приподнял рубашку – видимо, не без простительного самодовольства, потому что у него на груди была та краснота, которая свидетельствует о долгих часах глубокой медитации.

– Мир похож на люстру, – сказал Девендра Натх, – в которой светит всякая живая тварь. Бог сотворил человека, дабы проявить свое величие. Если нет света в люстре, все погружается во тьму. Да и сама люстра тоже не видна.

Эти слова произвели глубокое впечатление на Рамакришну, потому что и он видел нечто подобное во время медитации в Панчавати.