Однажды я собрался на Гангу совершать омовение, а он увязался за мной. Что было делать? Пришлось взять. Но он как забрался в воду, так его невозможно было вытащить из нее. Никаких уговоров не слушался! Я рассердился и сказал: «Пожалуйста, можешь купаться сколько угодно, а я ухожу!» И тут же увидел, что ребенок начинает захлебываться! «Да что же я делаю?!» – с ужасом подумал я, вытащил его из воды и стал согревать.

В другой раз он попросил есть, а у меня был только сухой рис, да еще плохо очищенный. Он ел, а жесткие рисинки царапали его нежный язычок. Мне стало так худо от этого, что я взял его на руки и сказал: «Тебя мама кормила сливками и свежим маслом, а я даже не позаботился о вкусном для тебя, сухим рисом кормлю!»

Рамакришна всплакнул, много лет спустя рассказывая ученикам эту историю. Об этом вспоминает Сарадананда, который был среди учеников, и добавляет, что, слушая рассказ о Рамлале, они обменивались недоумевающими взглядами – настолько абсурдным и невероятным казался он даже им, исполненным юношеской веры. Но ведь рассказывал Рамакришна, которого они считали неспособным ко лжи! Уже зрелым человеком Сарадананда в своей книге с добрым юмором предлагает недоверчивому читателю самостоятельно определить свое отношение к рассказу. «Примите столько, сколько сможете переварить. При желании можете отбросить голову и хвост», – пишет он. Однако, вместе с тем, Сарадананда совершенно недвусмысленно дает понять, что сам поверил в каждое слово.

– Бывали дни, – продолжал Рамакришна свой рассказ, – когда Джатадхари приготовит пищу для обрядового подношения Рамлале, но не может найти его. Он в тревоге прибегал в мою комнату, где и обнаруживал, что Рамлала играет на полу. Джатадхари страшно обижался и сердито говорил: «Я столько провозился, готовя тебе подношение, я тебя искал повсюду, а ты вот где был все это время! Тебе дела нет до меня! Ты все забыл. Всегда ты был таким – ни доброты в тебе нет, ни привязанности. Что вздумается, то и делаешь. Бросил своего отца и ушел в леса. Бедный отец, он умер от тоски, а ты даже не вернулся, чтобы он перед кончиной мог взглянуть на тебя!»

(Это, конечно, ссылка на «Рамаяну», в которой так изложен эпизод с Рамой и его отцом, царем Дасаратхой. Следует, однако, добавить, что Джатадхари не совсем справедлив в истолковании эпизода – Рама не ушел в леса, а по навету был изгнан отцом.)

– Браня Рамлалу, Джатадхари выволакивал его из моей комнаты и уводил к себе, чтобы накормить. Но Дакшинеш-вар Джатадхари не покидал, потому что не хотел расставаться со мной. И не мог перенести мысль о разлуке с Рамлалой, которого так долго любил.

Но однажды Джатадхари пришел ко мне со слезами радости на глазах и сказал: «Рамлала открылся мне таким, каким я его никогда не видел раньше, хоть всегда мечтал об этом, теперь мое желание исполнилось. Рамлала говорит, что не уйдет отсюда, он не хочет оставлять тебя. Но я больше не печалюсь. Ему хорошо с тобой, он весел здесь, а я испытываю от этого такое блаженство! Я научился быть счастливым от его счастья. Теперь я могу оставить его с тобой и спокойно отправляться дальше». На прощанье Джатадхари подарил мне изображение Рамлалы. А Рамлала здесь с той поры.

Изображение Рамы много лет хранилось в храме Радха-канта. В начале двадцатого века статуэтка была украдена и так и не найдена.

В 1863 году, вскоре после того как Рамакришна завершил тантрическую садхану, его мать Чандра приехала из Камар-пукура в Дакшинешвар и обосновалась здесь до конца своих дней. Жила она в одной из двух музыкальных башен, в той, что стоит к северу от храмового двора и отлично видна с веранды перед комнатой Рамакришны. Так что Чандре нужно было сделать всего несколько шагов, чтобы навестить сына.

Я уже рассказывал о тщетности попыток Матхура уговорить Рамакришну взять у него денег. Страстно желая хоть косвенно послужить Рамакришне, Матхур теперь посвятил себя заботам о Чандре. Он проводил целые дни в ее обществе, а звал ее «бабушка». Чандра была счастлива и очень полюбила Матхура. Однажды Матхур стал выспрашивать Чандру, чего бы ей хотелось, – он даст все, что ее душе угодно! Чандра долго думала, о чем бы попросить, – ей хотелось сделать приятное Матхуру, – но никак не могла придумать.

Она отперла сундук и показала ему, что у нее уже есть несколько сари, так что в одежде она больше не нуждается.

– Ты обо мне заботишься, – сказала Чандра, – я сыта, и у меня есть крыша над головой. Чего же еще?

Но Матхур не отставал, и Чандра, долго помучившись над трудной проблемой, наконец решилась спросить себе на ану табачку. Старуха позволяла себе иногда такую роскошь – пожевать высушенного со специями табаку.

Я уже рассказывал о различных ролях, которые может брать на себя верующий при почитании личностного Бога (Ишвары). Теперь я должен подробней остановиться на этом, связав общие положения с духовным опытом именно Рамакришны.

Простейший подход верующего к Божеству – это шанта, базовый дуалистический подход поклоняющегося к объекту поклонения, творения к Творцу. Здесь нет параллели ни с какими человеческими взаимоотношениями.

Затем идет дасья, форма почитания, сравнимая с отношением ребенка с родителями, слуги с господином. Таким было отношение Ханумана к Раме (см. главу 7). Хануман рассматривал себя как слугу Рамы, и Рамакришна, как мы видели, в течение некоторого времени почитая Раму отождествлял себя с Хануманом. Большую же часть жизни Рамакришна рассматривал себя как дитя Матери Кали.

Потом – сакхья, форма почитания, когда верующий думает о себе как о друге Бога. Он может отождествить себя, например, с одним из вриндаванских пастушков, друзей детства Кришны. Рамакришна часто говорил о своем ученике Ракхале (позднее ставшим Свами Брахманандой), что тот был таким пастушком в какой-то из прежних жизней.

Ватсалья – форма почитания, когда верующий видит в себе родителя Бога. Мы уже видели, как Рамакришна и Джатадхари приняли роль родителей по отношению к Рам-лале, Раме-мальчику.

И наконец, возможна форма почитания, именуемая мад-хура бхава - нежный настрой, когда поклоняющийся относится к Богу как к возлюбленному. Наилучшим примером этого почитания является для индусов Радха, возлюбленная

Кришны. Считается, что мадхура бхава охватывает собой все другие формы отношения к Богу, – ведь любящая женщина может быть временами и служанкой любимого, и его другом и советчицей, и по-матерински поддерживать, утешать и защищать его.

Когда Рамакришна практиковал мадхура бхава, отождествляя себя с Радхой и ее любовью к Кришне, он даже переодевался в женскую одежду и держался как женщина. Вероятно, это шокирует западного читателя, которому такого рода крайности, скорее всего, покажутся ненатуральными и чрезмерными. С какой стати, спросит такой читатель, пытаться мужчине представлять себя в женском естестве – или наоборот? Разве избравшему формой почитания мадхура бхаву не проще сделать объектом своего почитания божество противоположного пола?

Однако рамакришновское толкование мадхура бхавы может быть вполне подкреплено логикой в соответствии с принципами ведантической философии. Веданта учит, что нет иной реальности, помимо Брахмана; имена и формы, как мы их знаем в физическом мире, есть не более чем иллюзия, которая должна быть осмыслена в качестве таковой для познания Брахмана. Мир физических форм есть просто выражение идей, укоренившихся в нашем тонком уме. Идея его, которая и есть основа всех иллюзий – я есмь я, а потому не есмъ Брахман, – выражается на физическом уровне через формулировку – у меня есть тело. Из идеи телесности возникают две другие взаимоисключающие идеи: либо я – мужчина, либо я – женщина.

Если искатель истины способен всерьез на некоторое время поверить, что принадлежит к противоположному полу, он проделает значительный путь к избавлению от иллюзии различия между полами, ибо уже будет знать, что иллюзия не абсолютна, как ему казалось прежде. Таким образом, попытка мужчины принять женское естество совершенно оправдана, как и те дополнительные шаги, которых она может потребовать – скажем, ношение женской одежды.