Лежать на камне, окатываемом пульсирующим потоком, было трудно. Раскинул ноги, она половчее зацепилась, будто крючьями, носками кед за неровные края валуна. Ее грозило ежеминутно смыть, сбросить в бурлящую реку, а следовало отдышаться, прикинуть, что делать дальше.

«Ничего… ничего… сама того хотела, - неожиданно разозлилась на себя Лариса. - Терпи, стерва, терпи… И спасибо Сергунькиной оморочке, которую ты ему подарила и у него украла».

Она ощутила противную сухость во рту, припала к холодной воде и с наслаждением ощущала, как большие глотки прокатываются по гортани.

Потом ее била мелкая дрожь, то ли оттого, что она озябла, то ли оттого, что прошло самое большое нервное напряжение. Ей еще предстоял длинный путь, и немало опасностей подстерегало. Но не о них Лариса думала. Она казнила себя за бессмысленность и глупость своего решения пройти порог. Будто этот поступок мог оправдать, обелить ее в собственных глазах, словно риск, пережитый страх и боль, испытания, которые еще ждали ее, могли хоть как-то примирить ее с собой.

«А ты думай, думай! - твердила она себе. - Если ты знаешь, а ты знаешь, не права, не пытайся себя щипать, а потом радостно утверждать - я сама сделала себе больно, и мы - вот так! - квиты. А коли понимаешь - иди в угол, как говорил Сергунька. Сергунька, Сергунька! Уж его-то ты, стерва, предала совсем ни за что! Куда же мне от себя деться?»

Неожиданно ее чуть не смыло вдруг прилившей водой. Она едва не выпустила из рук борт оморочки.

«Потом… все потом, - одернула себя Лариса. - Надо выбираться отсюда».

В скалистом каньоне с неприступными берегами царил утробный грохот потока. Но он не мог заглушить вкрадчивый шепелявый шелест пенистых бурунов.

Пичугина окинула взглядом широкую, метров на сто пятьдесят, беснующуюся над каменной осыпью реку. Она выглядела составленной из тысяч поблескивающих поверхностей. То взбудораженная вода, вспучиваясь, текла на крошечных участках вкривь и вкось, поперек и вспять - и все-таки вниз по руслу.

Далеко у крутого поворота реки, на гладком гребне очередного резкого перепада уровня мелькнуло что-то темное и скрылось.

«Бревно какое-то, топляк… - подумала Лариса. - Надо быть поосторожнее. Прищучит такой ствол к камню или стенке - не выберешься».

Пичугина подтянула оморочку поближе, попробовала приподнять ее, оторвать от воды. Удалось. И хотя она знала - удастся, новая проба сил обрадовала ее. Лариса, держась за оморочку, как за спасательный круг, могла теперь не бояться, что ее засосет водоворот. И следовало еще выбрать «дорожку», которой она могла бы придерживаться.

Лишь на первый взгляд река выглядела хаосом водяных стремнин и вспучиваний. В постоянной изменчивости ее, если быть очень внимательным, можно заметить как бы удачно расположенные водяные плоскости, отстоящие в нескольких метрах друг от друга. Если заранее рассчитать свой путь хотя бы примерно, то река сама погонит перевернутую оморочку, а за ней и Ларису к определенному месту на берегу. Задержаться около него надолго нечего и думать, но выбрать новую «дорожку»…

Лариса отвергла этот план. Река-то погонит, но и скорость будет большой, равной течению, и попадись на пути неожиданность - не отвернешь! Надо идти наискось, как под парусом ходят в бейдевинд, круто «к ветру», к течению. «Галсов» больше, но скорость будет гаситься как бы сама по себе.

Она вздохнула полной грудью. Самое жуткое позади. Страх, парализующий животный ужас перед, казалось, неминуемой гибелью отхлынул от груди и лишь легонько холодил спину.

Первый, самый большой перепад порога грохотал сзади. Но обернуться и посмотреть на эту падающую стену воды Лариса не могла себя заставить. Слишком живо оставалось в воображении чумовое верчение в бешеных струях, в пластах воды, которые мчались независимо и даже встречь друг другу, готовые расщепить лодку, переломать бревно, не говоря о хрупком теле человека.

Там, впереди, оставалось еще три перепада, но не больше метра. Коварных, с зубьями скал внизу и поэтому очень опасных. Однако дороги назад не было. Оставалось идти только вперед. Самое главное - оморочка цела. Вот она лежит на валуне около ее ног. Если перевернуть ее вверх днищем, она, словно поплавок, она протащит Ларису по любой стремнине; в потоке оморочка сама обойдет каменный зуб, надо только не мешать ей, и она вывезет.

Метрах в двадцати слева от Ларисы по белым бурунам всклокоченной порогом пенной воды проплыл какой-то странный предмет. Пичугина вздрогнула от неожиданности, не сразу поняла, что это лодка с развороченной кормой. И в ней, застряв между банкой и днищем, находился человек в расстегнутом ватнике, с окровавленной головой.

«Кто ж это?» - оторопела Лариса.

Обрубленную, без кормы, лодку стремглав несло мимо. Одна рука человека болталась над банкой и безжизненно дергалась, когда беспомощную посудину било о буруны.

«Да это Фёдор! - поняла наконец Лариса. - Фёдор! Мотор не преодолел течения. Фёдора снесло на порог!»

- Фё-дор! Фё-дор! - закричала Лариса.

Полуразбитую лодку несло к отбойному берегу, к трещиноватой скальной стене.

«Фёдор, конечно, это Фёдор… - как-то отрешенно думала Лариса. - Его снесло на порог… Снесло и убило…»

И руки у нее опустились, она не могла сообразить, что нужно делать. А лодку с телом Фёдора тащило на скалы.

Женька устал ждать. Со скалы, на которой торчал флаговый кряжистый кедр, ему была видна бурлящая на камнях река. Метров на триста, не больше. Она вырывалась в относительно спокойную заводь под скалой из узкой теснины и здесь разворачивалась размашистым водоворотом, весьма спокойным на вид. Если бы не хилое деревце, вымытое с корнем где-то в верховьях, что описывало круг за кругом в этой речной западне, то течения, наверное, совсем не ощущалось. Сквозь прозрачную толщу воды просматривалось дно, устланное пестрой галькой.,

Ветерок едва тянул, и в пустынном небе далеко-далеко за началом порога, на фоне серой от дымки горы маячило крохотное, бесформенное, расплывчатое облако.

«Подняли тревогу понапрасну… - подумал Женька. - Ну я-то ладно, взобрался, как козел, на одну скалу, на другую и слежу, что твой стервятник… Жертву поджидаю… А вот инспектору было не до хорошего. - Звонарев затянулся погасшим окурком, глянул на него и щелчком отправил его со скалы в реку, вздохнул, почесал свою красивую русую бородку, прошелся пятерней по длинным волосам. - Щи, поди, Дашка давно сготовила. Перепреет капуста, станет что мочалка… Щи ладно. А вот Семену-то Васильевичу каково будет, когда узнает, что Фёдор Лариску перехватил?… Да, может, и ремнем отходил за дурость. А старший лейтенант рисковал быть перемолотым в заломе».

Женька вспомнил, как у него дух зашелся, когда водяной напор с треском ошкурил валежину под ногой инспектора. Было бы из Шухова крошево, не удержись он за корень, свисавший веревкой. А что поделаешь - должность!

Поднявшись, Женька шагнул к обрыву и заглянул вниз.

Шухов, пригнав лодку в заводь, держал мотор на самых малых оборотах. Он был готов по сигналу Женьки выскочить из заводи-засады, как Звонарев прозвал ее, выскочить на стрежень и помочь Ларисе выбраться, чтоб под залом не угодить.

Конечно, если Ларисе удастся живой проскочить по Змеиному.

- Не видно? - услышал Женька голос инспектора.

- Пусто… - ответил он, бубня себе под нос, что одна дура сбрехнула сдуру, а они, дураки, из-за нее, дуры, мучаются. И он крикнул вниз: - Пусто! - чтоб услышал и не волновался инспектор, сидевший в лодке у каменного карниза, у входа в грот, полузаваленный плавником.

«Да хоть и решила девка счеты со своей собственной жизнью свести - кто ей помешает? Не на порог, так и в петлю могла… Тут не остановишь. Она всегда была чумовая. Хоть бы и, прошлой осенью. Только ведь поддался я на ее уговоры. Поддался… И «братком» ее посчитал, а не бабой тогда. Надо ли было так? А все ж позавидовать можно: держал человек на ладони свою мечту Не каждому дано… Не…»