Между собой они не церемонились, напропалую подшучивали друг над другом. Но Гальченко удостоился первой шутки лишь после того, как совершил пресловутый свой «марафон» по тундре. Наконец, ему были пожалованы золотые рыцарские шпоры. Значит, он уже не «салага», а воюет на равных с остальными связистами и нежничать с ним больше не приходится.

Есть поговорка: «В тесноте, да не в обиде». Глупая это поговорка, вот что я вам скажу! От тесноты чаще всего как раз и разводятся разные обиды. Вообразите: день за днем видишь одни и те же лица, слышишь одни и те же голоса. И, главное, внешних впечатлений в общем-то мало. Зимой война громыхает где-то очень далеко, на западе, за горизонтом.

И бесконечно тянется и тянется зима-ночь.

Последние недели полярной ночи, несомненно, самые тягостные. С нетерпением ждешь восхода солнца. Сказывается, конечно, и нехватка витаминов в организме. А может, это просто взрыв усталости, которая накапливалась постепенно за зиму!

Только военная дисциплина, поддерживаемая на посту мичманом Конопициным, не давала нервам окончательно отказать и «забарахлить».

Из скромного слушателя и неотвязчивого вопрошателя Валентин Гальченко превратился вдруг в рассказчика. Да еще какого!

Как ни странно, связано это было с отсутствием в Потаенной киноустановки.

Были у нас на флотилии посты с такой установкой. Например, пост Норд-Колгуев! Не уверен, что она сохранилась после войны, но до войны была там наверняка. Связистам Потаенной рассказал о ней Галушка, который весной сорок первого года служил на Норд-Колгуеве.

Фильмов, правда, было всего пять, и немые, начала тридцатых годов. На посту их знали наизусть и все-таки не уставали смотреть.

И вот, представьте, Гальченко неожиданно заменил товарищам отсутствующую на посту киноустановку!

Началось это так.

— Вот ты, Валентин, — сказал Галушка, зевая, — говоришь, что у тебя есть земляк-киноартист, который в «Чапаеве» играл.

— Ну есть. Ты что — не веришь?

— Почему не верю? Надо бы тебе с ним переговорить перед войной. Может, и тебя в киноартисты устроил бы, а?

В кубрике оживились. Начали перебирать отдельные эпизоды «Чапаева», И тут-то выяснилось, что память на фильмы у Гальченко получше, чем у других. По-теперешнему сказали бы: кибернетическая память!

С тех пор так и пошло.

С помощью Гальченко они по второму разу «просмотрели» «Чапаева», «Ленина в Октябре», «Ленина в восемнадцатом году», «Семерых смелых», «Комсомольск», «Цирк», «Волгу-Волгу», «Нового Гулливера» и еще много других довоенных фильмов.

— Небось добавляешь кое-чего и от себя, — недоверчиво сказал Тимохин.

Обиделся Гальченко:

— Нет, я все правильно говорю, товарищ старшина.

Вам это может показаться странным, но не любили связисты Потаенной воспоминаний о больших городах. Слишком уж резким и удручающим был контраст между большим городом и обступившим пост безлюдьем. На западе — гладь замерзшего Карского моря, на востоке — оцепеневшая под снегом тундра. И — мрак, мрак, снежные заряды, пурга!

Лишь однажды было нарушено табу. Московское радио сообщило о том, что немецко-фашистские войска отброшены, наконец, от Москвы.

Нужно вам пояснить, что связисты поста слушали последние известия из Москвы в определенный час и старались по возможности не упустить ни единого слова. Оно и понятно: перед ними как бы на несколько минут распахивалось окошечко из окружающего огромного мира в их тесный маленький мирок.

В декабре связисты жили еще в бане.

В тот вечер, когда все в определенный час слушали последние известия из Москвы, Гальченко был занят установкой перилец в снегу на пути от дома к вышке и немного запоздал к передаче.

— Твой батька в какой армии служит? — неожиданным вопросом встретил его Галушка. — Кто командующий у него?

Гальченко еще больше удивился.

— Был генерал Говоров.

— Правильно! — сказал Конопицин. — И сейчас он. В сообщении Совинформбюро войска генерала Говорова названы в перечне других войск — мы только что слышали. Поздравляю, Валентин. Попятили, наконец, наши фашистов от Москвы.

— И продолжают их гнать на запад — по морозцу! — подхватил Галушка.

В этот удивительный вечер, как вспоминает Гальченко, товарищи обращались с ним так, словно бы это не отец его, а он сам служил в армии генерала Говорова и гнал фашистов на запад — по морозцу!..

В ознаменование победы под Москвой мичман Конопицин даже разрешил добавку к ужину — компот.

— Кончится война, — сказал Галушка, быстро доев свою порцию, — приеду на недельку в Москву, там у меня сестра замужняя живет, и уж накатаюсь я, братцы, на троллейбусе! А по вечерам буду ездить только через Красную площадь. У меня все уже заранее распланировано.

— Троллейбусы через Красную площадь не ходят, — поправил его Калиновский.

— Ну, через площадь Свердлова или Охотный ряд, все равно! Чтобы полюбоваться на Москву, какая она у нас красавица, вся в огнях!

— Это когда еще она будет в огнях! — вздохнул Конопицин. — Пока затемнена наша красавица, как и Вся Россия вокруг нее…

И снова связисты Потаенной надолго перестали вспоминать об оставленных на время войны многолюдных, шумных, освещенных яркими электрическими огнями городах…

Гальченко рассказывал, что поначалу мрак давил его непереносимо. Снаружи постоянно была ночь.

Как-то, возвращаясь из патрульной поездки на собаках, Гальченко с удовольствием думал о том, что, отряхнув в сенях снег с одежды и обуви, войдет в кубрик, где его ждет награда: свет и тепло! Для человека очень важно знать, что где-то есть дом, где его ждут свет и тепло.

Беспокойного шестого связиста Потаенной одолевали по этому поводу разные мысли.

До войны он вычитал в какой-то книге одно понравившееся ему выражение: «Дом, где ты родился, — это центр твоей родины».

Родился он, как вам известно, на Украине, в небольшом районном городе Ромны, утопающем в цветах. А дом его стоял на самом высоком месте, в конце улицы Ленина, откуда хорошо было видно, как, делая плавные повороты, течет вниз Сула.

Гальченко говорил мне, что роменцы гордятся не только своим земляком-киноартистом Шкуратом. Гордятся еще и тем, что Чехов проездом провел около суток в Ромнах, о чем упоминается в одном из его писем. Но главный предмет их гордости составляет украинская нефть. В начале тридцатых годов она открыта была впервые вблизи Ромен в недрах горы Золотуха…

За свои пятнадцать лет Гальченко еще не успел побывать нигде, кроме Ромен и Архангельска. Однако, эвакуируясь с матерью, он проехал почти всю страну.

На глазах у подростка Россия превращалась в военный лагерь. Тревожно завывали паровозные гудки. Навстречу двигались составы с войсками и техникой. Раненых торопливо выносили на носилках из вагонов. А когда, сменив лиственные и смешанные леса, потянулись вдоль рельсов нескончаемые хвойные, к поезду, в котором ехал Гальченко, прицепили две платформы. На них стояли зенитки — это чтобы прикрывать поезд от вражеских самолетов.

Судьба Валентина Гальченко сложилась так, что он должен сражаться с фашистами не в своих Ромнах, а именно здесь, на берегу Карского моря.

Центр Родины теперь для него клочок суши на пустынном, обдуваемом со всех сторон Ямальском полуострове.

Нет, пустынная тундра никак не удовлетворяла юного Гальченко. Очень хотелось, чтобы она была более красивой, более нарядной…

Стоя под звездным небом, плотно упакованный в тяжеленный, до пят, тулуп, в валенки и в меховую шапку, завязанную под подбородком, шестой связист Потаенной был неподвижен, будто скала, и ему казалось, что Потаенная начинала как бы двигаться, изменяясь все быстрее и быстрее!

Как-то вечером связисты сидели в кубрике, теснясь подле своей семилинейной лампешки. Хлопнула входная дверь. Кто-то очень долго топтался в сенях, старательно сбивая снег с валенок. Внезапно будто ледяным бичом ударило по ногам!