Книга Ирвинга представляет особый интерес также и потому, что в связи с договором о нераспространении ядерного оружия к вопросу о возможности появления новых ядерных стран привлечено внимание мировой общественности. Поэтому книга «Вирусный флигель», излагая историю атомных исследований в Германии, помогает, в частности, правильно оценить значение этого договора и понять, почему так необходим международный контроль за работами также и в области мирного использования атомной энергии.

В те годы фашистская Германия не сумела создать ядерное оружие. Но с невероятным упорством за решение этой задачи взялись те, кто ныне руководит судьбой немецкого народа, населяющего территорию Федеративной Республики Германии. Многие из тех, кто руководил созданием ядерного оружия при Гитлере, еще живы и принимают участие в работах по ядерной физике, занимаясь организацией производств, необходимых для военной атомной промышленности. Живы еще и занимают высокие командные посты в армии и правительстве те, кто тогда не оценил мощи ядерного оружия и не принял необходимых мер к тому, чтобы наладить его производство. Вот почему так обеспокоена общественность многих стран Европы тем обстоятельством, что правительство ФРГ уклоняется от подписания Договора о нераспространении ядерного оружия. Вот почему необходимо использовать все средства воздействия, чтобы подпись ФРГ под этим Договором была. Этого требует безопасность народов Европы.

Книга «Вирусный флигель» представляет интерес для всех, кому не безразличны международные проблемы и особенно вопросы борьбы за мир и за разоружение. В ней собрано много полезных сведений о той борьбе, которая шла в Германии на путях овладения ядерной энергией и об атмосфере, царившей в те годы в стране.

…Не со всеми положениями и объяснениями, изложенными в книге Д. Ирвинга, можно согласиться, но вместе с тем она дает интересные сведения об истории атомных исследований, проводившихся в те годы в Германии, и событиях, представляющих не только исторический интерес. Эта книга напоминает всем, нам о необходимости внимательно следить за развитием атомных работ в Западной Германии и вообще работ по созданию новых типов вооружения, в том числе химико-бактериологического оружия.

Деятельность западногерманских реваншистов может привести мир к еще большей катастрофе, чем та, которую народы Европы пережили во время второй мировой войны.

Профессор В. ЕМЕЛЬЯНОВ

Пожалуй, историю немецких ядерных исследований лучше всего начать с конца. Ибо исследования эти носили на себе яркий отпечаток личностей ее основных действующих лиц, а их характеры никогда не проявлялись столь ярко и отчетливо, как в часы, последовавшие сразу же за событиями 6 августа 1945 года.

Вечером этого дня в первых строках последних известий, зачитанных бесстрастным голосом диктора Би-би-си, сообщалось, что примерно часом ранее на Хиросиму была сброшена атомная бомба. Бюллетень новостей, переданный в 18 часов, давал кое-какие подробности: взрывная сила бомбы была эквивалентна силе двух тысяч десятитонных бомб — самых больших бомб, сбрасывавшихся королевской авиацией на Германию; кроме того, указывалось, что президент Трумэн впервые открыто сказал о лихорадочных, но безуспешных попытках немцев разработать методы использования энергии атома.

В те дни в Англии, в Фарм-Холе, сельском доме под Хантингтоном, томился человек, чьи работы открыли путь к созданию атомной бомбы. Это был Отто Ган — первооткрыватель расщепления ядер урана. Вместе с ним в том же доме пребывали девять других его соотечественников. Первым услышал новость страж немецких ученых майор британской армии Риттнер. Он немедленно вызвал к себе Гана и буквально сразил ученого, рассказав о слышанном. Ган, пожилой и уважаемый всеми человек, был потрясен, он почувствовал себя лично ответственным в смерти тысяч человек. Он сказал Риттнеру, что шестью годами ранее, когда впервые понял, какие возможности таятся в сделанном открытии, им овладели страшные предчувствия, но в глубине души он все-таки надеялся на лучшее. Ган очень волновался, и, чтобы успокоить и поддержать Гана, Риттнер дал ему выпить почти неразведенного виски. И оба они стали с нетерпением ожидать повторения новостей в 19 часов. Остальные пленники уже собрались к ужину. Ничего не подозревая, они дожидались Гана. Он, однако, запаздывал. В конце концов доктор Карл Виртц отправился за Ганом. Он подоспел в кабинет Риттнера как раз к началу вечерней передачи. Прослушав новости вместе с Ганом и Риттнером, Виртц бросился в столовую и буквально огорошил собравшихся. За столом воцарилось тяжелое молчание.

А потом заговорили все сразу. Надо сказать, что все разговоры немецких физиков подслушивались с помощью потайных микрофонов офицерами британской разведки. В этот раз они с удовлетворением отметили: даже самые видные немецкие физики не догадывались о существовании атомной бомбы и, более того, были уверены, что такой бомбы не существует. Профессор Вернер Гейзенберг — нобелевский лауреат, один из самых прославленных физиков-теоретиков — не поверил ни единому слову сообщения и называл его блефом. Он страстно оспаривал самое возможность создания атомной бомбы. По его мнению, американцы поступили так же, как поступали и наци, присвоив столь претенциозное название новоизобретенному взрывчатому веществу обычного типа. Даже факт работы над бомбой казался Гейзенбергу весьма сомнительным. Ведь сам доктор Гоудсмит — коллега и хороший знакомый — уверял, что американцы не вели атомных разработок. Гейзенберг хорошо помнил свой разговор с Гоудсмитом. Да и как забыть его, если он состоялся в мае, когда Гоудсмит взял Гейзенберга в плен. В тот же день Гейзенберг несколько раз довольно прозрачно намекал о своей готовности оказать помощь американским физикам, но Гоудсмит ни словом, ни жестом не показал, насколько смешно и неуместно такое предложение. А разве не о том же говорил и другой факт? В апреле, когда американцы разыскивали последнюю еще не захваченную лабораторию с урановым котлом, они уверяли Вайцзеккера, Виртца и других ученых, что запасы урана и тяжелой воды будут немедленно возвращены, как только немецкие физики сумеют вновь приступить к своим исследованиям. Разве стали бы они давать такое обещание, если бы знали хоть что-нибудь о самой возможности создания бомбы? (Разумеется, в августе 1945 года Гейзенберг не мог знать об истинном намерении американцев: перехватить запасы урана, тяжелой воды и самое лабораторию, находившуюся во французской зоне оккупации, с тем чтобы ничего не попало в руки профессора Жолио.)

Вот почему даже первое сообщение о взрыве атомной бомбы не поколебало уверенности Гейзенберга в правдивости слов Гоудсмита. Вот почему он считал сообщение блефом.

Ган, к этому времени уже возвратившийся от Риттнера, внимательно слушал Гейзенберга.

Хотелось бы быть уверенным в правоте Гейзенберга, — сказал он.— Ведь если бы они сделали бомбу, это означало бы, что атомный котел у них работает уже в течение долгого времени.

Гану хотелось хоть как-то скрыть свое потрясение, свою растерянность, и он не без злого удовлетворения сказал Гейзенбергу:

Но если все-таки американцы создали урановую бомбу, вам придется признать себя вторым! Бедный старина Гейзенберг!

Гейзенберг резко спросил:

Разве, сообщая об этой «атомной» бомбе, они употребили слово уран?

Нет, — ответил Ган.

Тогда она никакого отношения не имеет к атомам! — сказал Гейзенберг.

Как бы то ни было, вы все равно второй, Гейзенберг, и вам остается лишь укладывать ваши чемоданы, — не сдавался Ган.

Но Гейзенберг продолжал настаивать, что в бомбе было применено новое взрывчатое вещество химического типа, содержащее, быть может, атомарный кислород или водород. Казалось, он был готов поверить чему угодно, но только не тому, что Гоудсмит намеренно обманул его. И он, наверное, продолжал бы спорить с Ганом, но профессор Пауль Хартек, гамбургский физико-химик, всегда отличавшийся реалистическим взглядом на вещи, мягко напомнил спорившим о сообщении, совершенно ясно говорившем о бомбе, взрывная сила которой равна взрывной силе двадцати тысяч тонн тринитротолуола.