Вдруг от компании студентов отделился один, пошел, глядя прямо на Лиду, улыбнулся и сел к ней за стол.

— Девушка, только вы извините меня… Вы кого-нибудь ждете?

— Нет. Я просто завтракаю!

— Ого! — он посмотрел на часы. — И часто вы так завтракаете?

— Иногда…

Просто чудо, как она сумела взять этот холодноватый тон. И как сумела найти в себе это спокойствие. Она опять отпила кофе, теперь уже остывшего, откусила пирожное и с радостью заметила, что на краешке его осталось немного помады. Положила пирожное так, чтобы и студент мог видеть эту помаду.

— А когда вы появитесь тут в следующий раз?

— Еще не решила. — Она повернула голову и увидела, что официант смотрит на нее. Лида кивнула. Официант поднялся и пошел. Лида еще раз откусила пирожное.

— А вы не могли бы появиться здесь завтра? Часиков в семь!

Лида спокойно вынула деньги, протянула официанту трешку. Официант так же спокойно дал ей рубль сдачи… А все стоило — ну никак не больше чем рубль двадцать!

Ничего, сказала она себе, привыкай… Кивнула официанту.

— Спасибо, — сказал тот и отошел.

— Вы не могли бы… ровно в семь часов. Я вас встречу у входа.

— Я подумаю.

Она поднялась, и студент тоже встал вместе с нею. Теперь было заметно, что он — здоровый парень, восемнадцатилетний первокурсник, а Лида всего лишь девчонка… А может, и не было заметно: из-за этой акселерации все так перепуталось!

Лида сперва подумала: не протянуть ли ему руку, но вовремя вспомнила, что на ее школьных, кое-где даже обкусанных ногтях нет и следов маникюра.

— Я здесь буду проезжать мимо… И, возможно, зайду.

— А вас как зовут, извините?

— Лидия, — на всякий случай она сунула руки в карманы джинсиков.

— Надо же! Мое любимое вино… А меня Саша.

— До свидания, Саша! — И быстро прошла сквозь зал. Студент не посмел пойти за нею.

И тут Лида заметила, что, наверное, это студент техникума, и ему самому лет пятнадцать!

Надела свое прекрасное пальто (которыми, впрочем, набита сейчас вся Москва). Еще раз, уже по улице, прошла мимо стеклянной стены, за которой сидела «ее компания». Студент Саша помахал ей и стал пальцем писать на стекле что-то невидимое.

Лида улыбнулась, и… Этого она не сделала бы никогда в жизни. Но тут сделала! Она села в такси: машины стояли у края тротуара длинным хвостом. «Ну теперь он уж точно подумает, что я настоящая продавщица или парикмахерша!»

— Куда поедем? — повернулся к ней таксист, седой старый дядька лет пятидесяти. Еще раз глянул на Лиду — его-то не могла обмануть никакая акселерация. — А деньги у тебя есть?

Но, впрочем, тут же запустил мотор.

— Едьте прямо по этой улице. Я вам тогда скажу.

— Ну, «едьте» так «едьте»… — И больше не произнес ни слова.

Когда на счетчике набило девяносто копеек, Лида сказала, чтоб он остановился, отдала рубль и вышла.

— Сдачу возьми!

Она не обернулась, не ответила и через секунду услышала, как машина дала газ и укатила… Ничего-ничего, привыкай!

А потом вдруг поправилась: привыкнут!

Она, кажется, даже усмехнулась, так подумав… И вдруг усмешка эта замерзла на ее губах. Лида кое-что поняла. И она испугалась. Она испугалась сама себя!

Она поняла, что ей опять необходимы деньги. То, что она пойдет завтра к семи часам, Лида решила сразу. Дело не в том, что ей очень нравится этот Саша. Нет, как раз не очень… С семейкой прыщей на лбу и слишком мягким блестящим носом. Но хотелось пойти туда, сидеть в клубах дыма, с этой соломинкой во рту… И было противно… Или только страшно? Если только страшно, тогда ерунда, она вытерпит.

Нужны были деньги.

Она, естественно, знала: платить должен мужчина. Да мало ли что должен. С деньгами уверенней. Она, может, потому так и разговаривала прекрасно, что могла в любую минуту спокойно расплатиться и уйти.

И официант ее запомнил. Целых восемьдесят копеек дала сверху — конечно, запомнит! «Сверху дали» — так говорит ее мать, когда ей везет с клиенткой.

Утром в школе она думала про деньги. Она не знала, сколько ей нужно, не могла представить себе никакую сумму. Просто деньги — чтоб они лежали в кармане и хрустели, когда их трогаешь. Стыд и ужас были загнаны в самое подземелье души.

Про вчерашние семь рублей в классе молчали, как будто вообще ничего не случилось… А ведь Миронова просто могла подумать, что потеряла их! Теперь Лида очень жалела, зачем она сунула в кошелек эти клочки.

Вдруг оруженосиха Тарасова сказала, что собирается после уроков идти за резиновыми сапожками — себе и маме. Тарасова надеялась заманить с собой и ненаглядную Лиду.

— Ты когда идешь?

— Прямо после шестого. Он же рядом здесь, обувной.

Значит, деньги у нее с собой. Рублей десять. Даже больше — на две пары… Рублей пятнадцать!

На физике, когда Тарасову вызвали отвечать, Лида трясущимися руками нащупала в маленьком кармашке ее портфеля деньги. Казалось, они хрустнули на весь класс. Лида замерла в глупой какой-то скособоченной позе. Но всем было не до нее, даже Садовничьей, даже Крамскому — все-таки физика на дворе, а не какое-нибудь рисование.

Потом две перемены она таскала Тарасову по школе — якобы в поисках одного восьмиклассника. И даже чуть не пропустила тот момент, когда Крамской начал писать свое объявление. Потом была география — как на пытке.

Потом началась и сама пытка. Следствие!

Ужас держал ее за горло, не отпуская ни на секунду. Она даже привыкла жить с этим ужасом. Рядом Тарасова лопотала что-то… Вдруг она сунулась за деньгами! И в классе произошел взрыв.

Взрыв тишины.

И после начали спорить про обыскивание!

Тогда она воспользовалась своей страховкой — начала валить на Крамского.

Тут они переглянулись с Садовничьей, и ей показалось, что Садовничья тоже знает: Крамской ни при чем. Но почему-то промолчала.

От этой ответной подлости Лиде даже будто стало легче. Вот только бы сейчас… Вот только сейчас спасется, и больше никогда!

И пронесло! После еще многих пыток страха Лида шла домой. Ей было холодно. Ни о чем не хотелось думать. Рядом ковыляла Тарасова.

И это была уже новая подлость — идти под ручку с человеком, которого ты обокрала!

А что делать, говорила она себе, иначе заподозрят.

Она не знала той беспощадной истины, что одна подлость неминуемо рождает следующую.

— А я что? Я ничего, — шептала Лида, — сейчас уроки поделаю…

Ей хотелось думать, что она такая же, что ничуть она не изменилась: ученица, отличница. «Уроки поделаю…» И потом, когда Тарасова наконец убралась восвояси: «К семи успею!»

И, поднимаясь в лифте, уже придумала, как скажет матери, будто ей надо на секцию. И подумала, где спрячет спортивную сумку… Или даже можно с собой. Скажет им — соревнования!

А ведь еще вчера она почти с чистой совестью обещала себе: «Возьму эти семь, а потом обратно подкину…»

Здесь и раздался звонок в дверь. И за дверью стоял Крамской.

Итак, он сумел добиться: преступник сознался в своей вине, следствие успешно завершилось. Ну? И что же теперь?

Наступает время быть великодушным… Повинную голову меч не сечет! Ладно уж, ступай восвояси, баба-яга, да в другой раз не попадайся!

Но бывает, приходит час именно не быть великодушным. Не быть!

Все ли человек имеет право простить?.. И я знаю, многие сейчас подумают и скажут: да, все! Так уж мы воспитаны, так уж мы устроены. Нам стыдно смотреть в глаза изобличенному вору или предателю. Мы говорим: лежачего не бьют!

Такие весьма и весьма благородные слова… Но давайте-ка разберемся, что это вообще значит — простить? А это значит сказать в душе своей: «Ладно уж, ничего такого страшного он не сделал!» То есть свою собственную душу приспособить, подравнять к душе того, кого надо прощать… Зачем? Да чтобы его поступок не казался тебе таким отвратительным, чтобы ты именно мог… простить.

И вот, выходит, из-за своей будто бы доброты ты начинаешь потом жить с переделанной, с ухудшенной душой. А это уже опасно!