Но тут же поднялась, так и не найдя тапки. В одних колготках, то есть совершенно бесшумно, подбежала к двери.

Если опасность, лучше идти прямо на нее. Потому что от опасности, как успела убедиться Лида в свои командирские тринадцать лет, все равно не уйти. И чем дальше от нее прячешься, тем тебе же потом хуже.

Это как с зубами: чуть нащупал языком дырочку, сразу беги к врачу! А чем длиннее будешь тянуть резину трусости, тем после выйдет больнее!

И Лида Самсонова шла открывать, точно зная по биотокам, которые щекотали ей душу, что за дверью ждет беда.

Это, между прочим, нам только кажется, что мы выбираем в старосты кого попало — лишь бы скорей проголосовать да по домам. То есть внешне оно именно так и выглядит. На самом же деле ничего подобного! Почему-то старостами и председателями оказываются именно те люди, которые выделяются, которых мы выбрали бы, если б сидели долго и вдумчиво, а потом бы еще затеяли тайное голосование.

Да, кстати, приглядитесь: вообще нет такой должности в классе, которая попала бы случайному человеку. И санитаркой становится (где еще остались санитарки) самая чистюля, а цветы поливает обязательно самая добрая девочка.

Лида Самсонова бесшумно подбежала к двери, заглянула в глазок. А вернее, заглянула в глаза опасности.

За дверью стоял Крамской. Выражение его лица понять было невозможно.

Дверная подсматривалка устроена так, что человек, который стоит на лестничной площадке, не знает, глядите вы на него или нет. Но и вы за это не можете как следует его рассмотреть.

А все-таки у Лиды отлегло от сердца: Крамской — это… Да он и есть Крамской!

Однако и не очень у нее отлегло.

Она вспомнила несколько его взглядов, когда сегодня в классе начали вести следствие.

И потом — она его топила! Нарочно топила, хотя сама же и послала за портфелем.

И все-таки отлегло! Потому что она Крамскому нравилась.

Раньше считалось, что симпатичные девчонки ни на что больше не годятся, как только на писание дурацких записочек, на хождение по свиданьям и тому подобное.

Теперь все по-другому. Часто красота нужна девчонкам для дела — старостой вот, например, стать. Или председателем совета отряда. А посудите сами: идет сдача рапортов на дружинной линейке, и от шестого «А» выходит красивая председательница, от шестого «Б» красивая, а от шестого «В», например, какая-нибудь страшненькая… Тут и объяснять ничего не надо!

Во все это твердо верила Лида и потому, кстати, всерьез никогда не боялась Садовничьей, которая была значительно менее красивой… Так она считала.

Пока Лида смотрела в глазок, прошло какое-то, и быть может немалое, время. Сережа Крамской вдруг повернулся к другой двери. Тут Лида догадалась: он не знает, где именно она живет.

А как этаж определил? Может, он и этаж как следует не знает?

Знает! Раз сюда попал, то знает.

Опять она отмела легкий путь прятанья от опасности. Не успел Крамской дотронуться до звонка «Алениной» двери, как щелкнул замок и Лида поспешно произнесла:

— Заходи, Крамской… Ты ко мне?

Ясно, к ней — к кому же еще. Но Лида это специально сказала. Так говорила старшая пионервожатая Светлана. К ней войдешь в пионерскую, она сидит одна. А все равно спросит: «Ты ко мне?» Получалось сразу более значительно: она вожатая, а ты просто пионерка.

Крамской пропустил мимо ушей ее хитроумную реплику. Вообще у него было такое лицо, что Лида снова испугалась.

— Привет, — он сказал. — Надо поговорить.

Нет, ничего хорошего ей ждать не приходилось.

Забыв, что она без туфель, без сапог, даже без домашних тапочек, а в одних только колготках, Лида пошла вперед. В кухне мать снова строчила на машинке.

Мать ее была портнихой, притом очень неплохой. И многие Лидины платья были сшиты именно ею. А потом на воротничок или на рукав — в не особенно заметное место — пришивалась соответствующая этикетка, «лейбл». И вот вам готова фирменная тряпочка, которую привез якобы дядя, якобы из Финляндии. Хотя никакого такого дяди у нее не было.

Сейчас Лида испугалась, что ее стародавний секрет раскроется. Она, кстати, и домой к себе не любила приглашать в основном из-за этого.

Мать выглянула из кухни — в глазах усталость. Такая бывает у человека, когда ему приходится долго и пристально на что-то смотреть. Под глазами профессиональные «портнихинские» морщинки…

— Это ко мне, ко мне! — быстро сказала Лида, и мать исчезла. А Лида вошла в комнату, закрыла дверь — теперь почти ничего уже слышно не будет.

Повернулась к Сереже. Они стояли друг против друга, шагах примерно в трех. Как на дуэли, подумала Лида. И тотчас: что за чушь! Но почему-то она не могла заставить себя сесть и предложить сесть Крамскому. Было заметно, что она выше его и… так сказать, полнее.

— Самсонова…

— Да, Крамской?

— Самсонова! Я все про тебя знаю!

Она хотела сказать: «Все знаешь? Очень интересно. Ну, давай послушаем».

И не смогла произнести этих абсолютно самсоновских слов. Испуг ударил мягко и тяжело. У Лиды перехватило дыхание. И невольно она попятилась, сделала два шага назад. Ни к селу ни к городу почувствовала, как осень дует из незаклеенного окна.

Все-таки нашла в себе силы и выговорила, как прокаркала:

— Что все?

— Надо говорить?

Она пожала плечами, и как-то жалко это у нее вышло, как-то безнадежно. Лида поняла, что нисколько ему не нравится, что она совершенно беззащитна и что Крамской действительно знает все.

— Я вчера догадался, когда исследовал эти кусочки из журнала. А сегодня ты еще и проговорилась! Никто не видел их. А кто даже видел, не знал, что там полстраницы. А ты сказала при всех: «Полстраницы»! Помнишь?

Лида молчала.

— Но я еще раньше догадался. У Серовой по всем предметам хорошие отметки, только по биологии тройки. И ты выбрала именно эту страницу, биологическую!

— Почему же я, а не ты?

— А потому, что хотела сказать, что Алена Робертовна неправильно дала ей медаль!

— А может быть, не я. Мало ли в классе… которые за меня.

— Ты! Я краешки исследовал… под микроскопом — они разрезаны твоими ножницами. У всех на труде были нормальные ножницы, а у тебя полукруглые. Я заметил нечаянно. Да они и сейчас, наверно, в портфеле лежат?

Портфель, как назло, был прямо вот он — открывай да проводи экспертизу.

— Ну что? Достать их?

— Не надо.

— А семь рублей…

— Не я!

— Тебя видели! Коробкова Марина из шестого «Б». Только я ее просил не говорить при всех. Но если ты будешь сейчас отказываться…

Лида со страхом покачала головой.

— А про пятнадцать будешь отказываться? Дай их сюда.

Переставив несколько раз закоченевшие босые ноги, Лида оказалась рядом со своим портфелем и открыла его.

Подождите. Но как же так это все произошло? Жила на свете девочка, в зоопарк любила ходить. Мама в ней души не чаяла. И бабушка тоже — пока жива была. Отца у нее не было — верно. Но ведь это… Мало ли у кого отца нет.

Целуя дочку на ночь, мама обязательно говорила: «Ты у меня самая лучшая девочка в мире!» А кому, скажите на милость, этого не говорят? Но мы все равно радуемся, когда слышим такие слова — как тут не обрадоваться!

Потом-то, конечно, понимаем — немного повзрослев, — что это просто мамина любовь говорит, а на самом деле… Ну чего уж там, какие уж мы «самые лучшие в мире». Есть и покрасивей, и поспособней…

А Лида вот Самсонова поверила! Ну или что-то в этом роде. Кто тут виноват? Мама? А сама разве ты не должна иметь голову на плечах?

Никаких между тем особенных способностей у нее не было. У других что-то есть, какие-нибудь там судомодельные кружки, художественные гимнастики. У нее ничего такого не наблюдалось. Кроме уверенности, что она лучшая девочка в мире.

Да, лучшая!

И Лида принялась стараться. Вот это уж не отнимешь: старалась, училась. И не то, чтобы ей очень нравилось само учение. Но зато ей очень нравилось получать пятерки.