В кармане у Смерти похрустывала мятая справка об увольнении.
Светлана пришла в себя от сильных рывков: кто-то дергал ее за ноги. Лицо и тело были сплошь засыпаны щебенкой – теплой, как песок на пляже. Ресницы, припорошенные слоем серой пыли, с трудом приподнялись. Расплываясь в стиле изображения любительской съемки, на нее смотрело идеально белое лицо с кроваво-красной улыбкой – прямо как Джокер. Лоб и щеки украшали брызги мелких малиновых пятен, похожих на веснушки.
– Ave Satanas, – обрадовалось лицо, став знакомым. – Я тебя нашел.
– Как ты меня опознал? – еле слыша свои слова, спросила невеста.
– По розовым кроссовкам, – ухмыльнулся Агарес. – С такой одежкой твое тельце ни с кем не спутаешь: здание рухнуло, тебя засыпало с головой.
Светлана кашлянула. Из губ вылетело белое облачко. Она пыталась задать вопрос, но слова куда-то ушли – в горле скрипела проклятая известка.
– Кровь? – понял ее демон. – Не волнуйся, она не моя. Когда Картафилу глотку резал, сослепу в артерию попал: все лицо мне забрызгал, козлище убогое. Встать сможешь? Не делай резких движений – обопрись на меня.
Ноги у Светланы подкашивались, в ушах могильным звоном бухали невидимые колокола. Навалившись на плечо демона, она протянула вперед руку – пытаясь проткнуть висящую перед ней вязкую, черно-белую мглу.
– Боже мой… Господи… что здесь произошло?
Демона передернуло как мальчика, который сунул палец в розетку.
– Будь добра, – сморщился он. – Не упоминай, плиз, это имя. Я еще ничего, а у некоторых демонов от его звучания приступы язвы желудка начинаются. Хорошо, что все церкви в прах рассыпались, ave Satanas, – у меня серных таблеток не осталось. Милого брателло с волшебными инъекциями мы вряд ли дождемся: изволил исчезнуть в неизвестном направлении. Эта компашка заявилась к Боровицкой башне весьма оперативно. Видимо, он не сумел их надолго задержать, чем так бахвалился. Вот как они в Раю работают. Ангелов что-то просить – легче самому сделать. Ладно, вертолет он все же сбил лихо, не спорю. Относительно сути твоего вопроса: да, у меня имеются некоторые догадки. Серия внезапных природных катаклизмов очень напоминает параграф из иоанновского «Апокалипсиса» – там, где описывается наказание, павшее на Вавилон. Правда, точно не помню – мне по этому предмету твердую тройку в аттестат влепили. Нет, они не перепутали город. Вообще-то Вавилон – призрачный образ. К моменту рождения Иоанна он как населенный пункт уже не существовал, для иудеев это был символ роскоши, изнеженной жизни, блуда и сибаритства, то есть, в современном толковании, цитадель гламура. Если брать отдельно роскошь и гламур, Москва идеально подходит на роль Вавилона, а вот в сексуальном аспекте – excuse me. В Евангелии «вавилонский блуд» упоминается с бесконечным смаком, на который только способны люди с вынужденным воздержанием. Оцени – главная блудница сидит верхом на Звере, держит чашу, в чаше намешано «блудодейство ее», а еще, оказывается, девушку по очереди трахали все цари земные. Стандартный шведский порнофильм с финальной групповухой. В Москве, конечно, хватает откровенного блядства – и даже не в повседневной жизни, а скорее в политике. Но вашему городу далеко до секс-столиц типа Амстердама или Паттайи. Откровенно говоря, меня вообще не волнует, что это сейчас было. Вавилон – так Вавилон. Землетрясение, метеориты и цунами пришлись как нельзя кстати. Иначе сейчас твою золотую статую при входе через Боровицкие ворота уже давно фотографировали бы японцы.
Агарес нежно погладил Светлане щеку. Со стороны это могло показаться лаской, но на деле он лишь стер слой известки с ее кожи, возле нижнего века.
– Думаю, далеко идти ты сейчас не сможешь, – пояснил он. – Надо хотя бы двадцать минут отлежаться, чуточку прийти в себя. Мы с тобой похожи на Пьеро и Мальвину, поступивших в театр французской пантомимы: грустные актеры с трагическими лицами, обсыпанными мукой. В таком состоянии обычный человек нас не узнает, но Мидаса еще глючат пары священного лавра. И хотя их воздействие будет продолжаться недолго, нам следует…
Не закончив фразу, демон резко отпустил невесту — не чувствуя опоры, та мешком осела на кучу камней. Сгорбившись, Агарес повернул шею, слегка наклонив голову вниз: он усиленно, по-собачьи внюхивался в пыль.
– Ты опять? – вяло произнесла Светлана.
– Странно… – свистящим шепотом ответил демон. – Я чувствую его. Ощущаю, понимаешь? «Смертьфона» нет в Боровицкой башне. Устройство замуровали р я д о м, в одной из близлежащих стен. Метеорит эту стену разрушил… и теперь я впитываю исходящие от аппарата радиоволны. Оживай быстрее. Если я найду его – это сразу решит все твои проблемы.
Подхватив невесту на руки, Агарес двинулся к обломкам кремлевской стены, слабо различимым в тумане: сложившись «домиком», два больших каменных пласта образовывали импровизированный шалаш с «ячейкой» внутри.
Аваддон появился с севера, через обломки Боровицких ворот. Ангел не снимал маски – инфракрасное зрение позволяло ему видеть даже сквозь толщину пыли и черного дыма. Они разминулись с Агаресом, чудом не столкнувшись в плавающем тумане: демон не заметил брата. Вспышку головной боли и тошноты он объяснил тем, что сослепу наступил на обломки креста из разрушенной церкви. А вот ангел вполне мог бы его увидеть.
Но в этот момент он смотрел совершенно в другую сторону…
Отступление № 12 – Царь/настоящее
Он думал, что не выдержит в т о р о г о сеанса. Однако проблемы начались уже с первого. Священный лавр способен дарить зрение богов, но белый дым незримо пожирает мозг, лакомясь им, подобно сумасшедшей обезьяне. Реакция замедляется, путаются мысли. Он стал хуже соображать: новая порция «дельфийской пыли» рискует превратить его в овощ. Пифии часто умирали от кровоизлияния: выжившие заговаривались, начиная произносить фразу, к концу ее забывали слова, впадая в лягушачье оцепенение. Из левой ноздри скатывается капелька крови: он ловит ее на палец, машинально растирает по белой щеке – делая искусственный румянец. Приговор понятен. Новый мир не пришелся ему по вкусу – ради его лицезрения точно не стоило воскресать. Фальшивое бытие, сплошное колдовство. Как развлекались в его царстве? О, это было чудесно. Пиры, скачки, охота, война, любовь. А что сейчас? Разве лучше рассказывать далекой женщине, рисуя буквы на светящейся табличке, как ты бросаешь твердое копье в ее влажное межбедрие, нежели взять женское тело вживую, упиваясь запахом разгоряченной плоти? Современные люди ужасно примитивны: они не способны получить радость даже от поглощения еды. Их пищу на пирах невозможно даже назвать съедобной… да-да, из-за Апокалипсиса он по-любому не чувствует вкуса… но даже на вид эти яства представляют собой непреходящий кошмар. Невозможно представить, какая судьба ждала бы дворцового повара в родной Фригии, приготовь тот ему стандартный гамбургер – с кетчупом и картошкой фри. Нет, казнить мерзавца он бы не стал: казнь – безобидное наказание за подобную провинность. А вот обмазать свежим медом и посадить живым в муравейник – пожалуй, сойдет.
Глупая троица думает, что она наняла его. Скучные животные. Это он их нанял – для личного развлечения, как дворцовых шутов. И они отлично справляются – неделя пролетела в один миг. Что ему пришлось бы делать сейчас, на пустой земле исчезнувшего царства? Валяться внутри заброшенной гробницы – обреченно ожидая, пока ангелы затолкают его в товарный поезд, идущий в Москву – на Страшный Суд. По крайней мере, сейчас ему чрезвычайно весело. Он, как может, отвлекается от ужаса современности, нелепых детищ колдовства: телефонов, автомобилей, компьютеров и тарахтящих железных птиц, полет на которых вызывает жуткие метаморфозы желудка. Азарт горит в венах, терзая кровь, – охота становится все интереснее. У него на глазах они взяли жертву в клещи, но ей пришла на помощь сама природа – девчонка снова ушла. Он ничуть об этом не жалеет: ему сделали приятное, растянули удовольствие. Что же на самом деле случится, когда он прикоснется к щеке невесты? Бурный, но кратковременный миг радости. А потом снова – долгие часы забвения.
Память, сплетаясь затейливыми нитями, уже услужливо несла его назад – во дворец родного города, через чьи прохладные залы он так любил совершать утренние прогулки. Как приятно, идешь – и вокруг ни одной живой души, только где-то, совсем в отдалении, напоминая мышиную возню, слышен шорох перепончатых крыльев демонов бога Ахримана. Сверкающий пол из чистого золота – если не соблюдать осторожность, легко поскользнуться на отполированной, как зеркало, блестящей поверхности. Замершие у дверей суровые фигуры золотых стражей – с тусклым блеском в зрачках, сжимающие металлическими пальцами уже бесполезные щиты и мечи. Золотые танцовщицы – стройные тела застыли в поклонах последнего танца, прелестные лица смотрят на него слепым взглядом золотых глаз. Причудливые изгибы шей, небольшие крепкие груди, как бы невзначай выскользнувшие из тонких складок золотых одежд. Золотые павлины, распустив крылья, деловито клюют золотое пшено меж золотых фигурных колонн. Толстые золотые пальмы во дворе неподвластны вихрям и ураганам – их листья не колышут даже сильнейшие порывы пустынного ветра. Золотая кровать в спальне: приятная на взгляд, но жесткая на ощупь. Да и пусть. Только один этот предмет из тысячи тысяч возбуждал страстную зависть могущественных владык Востока. Как же так, ничтожный царек небольшого города, и настолько сказочно богат, что позволяет себе спать на золоте?
Золотом дышало все вокруг – подавляя, ослепляя, поражая, восхищая, казалось, сам окрестный воздух, и тот источает из своей сердцевины тысячи крупиц драгоценного металла. Это его творение, его страсть, его плен. Комнаты сокровищницы вместили тысячи бесценных статуй: мужчины, женщины, дети… домашние животные – собаки с подкрученными хвостами, прелестные овечки, степенные волы. Каждый шаг по закоулкам дворца наливает сердце волнами безудержного счастья. Хризос — на диво холодный металл, но, как и морской жемчуг, легко греется от человеческой руки. Они нужны друг другу. Ведь и золото тоже обожает его, отдается, как обезумевшая от животной страсти женщина. О… сколько раз при жизни он испытывал вершину наслаждения лишь от одного прикосновения к этому металлу, дрожа от сладости, ощущая, как горячее семя стекает вниз по ногам… Что на свете может быть прекраснее золота? В кратчайшие сроки он создал город-мечту, и равного ему не было во всей Вселенной – несомненно, он прекраснее, чем любое творение, доселе существовавшее на Земле. Все население, птицы, кошки, собаки, деревья, соломенные крыши, каждая малейшая черточка и самая ничтожная деталь, включая презренную дорожную пыль, и сорняки на задворках жилищ бедняков, состояли из чистейшего червонного золота. Именно о нем он больше всего сожалел, умирая от голода в затхлой гробнице – потерянном шедевре, величайшем из мировых искусств. «Дельфийская пыль» в мешочке, оставленная ему, словно в насмешку… о чем беседовать с богами, которые сожрали и изблевали твою мечту, подобно негодному, протухшему мясу? Ломая ногти о золотую дверь склепа, хватаясь за превращенные в золото кувшины, он знал – никто не придет за ним. Боги отвернулись, а подданные превращены в бездушные статуи. Он не прикоснулся к содержимому мешочка, сохранив «дельфийскую пыль».
И, как оказалось, – правильно сделал.
Воскрешение принесло ему множество разочарований. Баснописцы сложили о царстве Мидаса лживые легенды: о, с каким удовольствием он вырезал бы им их паршивые языки! Кар, правда, умерил его первоначальный гнев, объяснив: такова реальность нынешнего мира. Например, шестьдесят лет назад разразилась одна большая война, не прошло и четверти века, как люди начали перевирать правду, да и теперь многие говорят – жестокие белокурые воины в черных доспехах, пришедшие с Запада, никого не убивали, а раздавали населению городов халву и орехи. Спустя двадцать с лишним веков понять правду еще сложнее. Однако воистину – волосы встают дыбом, когда читаешь эти проклятые «Мифы народов мира». Взять реальные факты и так густо перемешать их с ложью и фантазией! Листаешь, и самому не понятно: а где что и было? Общение с богами – да, это так, но тогда у царей существовала, как теперь выражаются, упрощенная схема. Муравьи? Случилось такое. Действительно, при рождении насекомые заползли к нему в рот, снося туда пшеничные зерна. Один только этот инцидент доказывает, что он имел полное право быть избранным и восседать вместе с богами: пусть и в несовершенном ранге полубога, ибо в его жилах все же текла человеческая кровь. Про приятельские отношения с богом Орфеем и вовсе сказано – мол, тот «завещал Мидасу таинства своих оргий». Это уж кто кому их завещал! На самом-то деле именно Орфей пил его вино и спал с его рабынями: а как дошло до голосования, отказался причислить его к сонму богов. Потрясающий мерзавец. «Особый дар прикосновения» предоставлен богом Дионисом? Хуже фантазию трудно придумать. Дионис не то что его – себя-то по утрам не мог узнать в зеркале из-за беспробудного пьянства: тяжелая все-таки должность у бога виноделия. Никто из этих баснописцев даже не задумался: если боги так легко разбрасываются чудесными дарами, зачем людям продавать душу, отдавая себя в рабство силам зла? Лживая легенда подводит к мысли: царь Мидас страдал старческим слабоумием. Ах, представляете, он оказался не способен продумать, что «золотое прикосновение» превращает в золото даже еду; дабы не умереть от голода, на коленях умолял Диониса взять назад зловещий дар. Сказка для идиотов. Зловещим волшебством по воле Ахримана владеет только указательный палец правой руки: другой рукой он спокойно берет и хлеб, и вино, и мясо – губы и язык не обладают способностью делать еду золотой. Последнее определение, вне сомнений, и вовсе смешно до колик.
У м о л я л. Да кто же в здравом уме откажется от чудесного дара?
Клевета про ослиные уши окончательно вывела царя из себя. Этого, кажется, не выдумаешь даже специально, но баснописцам – удалось. Сусальная история, высосанная из пальца: на музыкальном конкурсе богов Мидас поддержал игру Пана на свирели, обидев тем самым Аполлона. В отместку разгневанный Аполлон навечно даровал ему уши осла: пришлось бедняге царю пожизненно носить специальную вышитую шапочку. И как тут отвертишься? Ведь шапочку-то он действительно носил! Однако не по причине ссоры с Аполлоном, а ввиду банальных комплексов: с рождения считал свои уши некрасивыми, они раздавались в стороны, хрящи просвечивали на солнце, подобно двум большим, уродливым лопухам. Кар посоветовал расслабиться: все равно историкам ничего не докажешь. Про поступок Ахримана в «Мифах» – ни слова, хотя это вообще ни в какие ворота не лезет. Мидас тщательно соблюдал договор, отдал Пессинунт в полную власть демонов, и как же бог расплатился за верность с надежным партнером? Запер в гробнице и уморил голодом. Воистину, боги – точно такие же сволочи, как и люди.
Робкое встряхивание вернуло его из глубины веков на центральную площадь только что разгромленного небесным огнем северного города. Горбоносый мужчина с бритой головой что-то возбужденно говорит ему, но он почти не слышит его речь: еще бы, тут все так ужасно гремело… Кар выглядит очень забавно, он сдерживается, чтобы не засмеяться. На шее – словно вырос второй рот, красный, как у клоуна. Видимо, демон резал ему горло вслепую, наугад, но вышло очень удачно – от уха до уха. Края кровоточащей раны трепещут, стягиваются, будто в поцелуе: они вот-вот сойдутся вместе, превратившись в шрам. Града больше нет, огненного дождя – тоже. Огонек ясновидения слабо мерцает в мозгу – пусть и не так четко, как в начале, когда его легкие вдохнули дым священного лавра, но все же он есть. Они тут – где-то рядом.
Звук возвращается внезапно: врываясь в раковины ушей, как ураган, сотрясая, оглушая звоном и чьим-то безумным хохотом. Теперь он слышит все. Как со слезами в голосе матерится Малик, стонет Ферри, ощупывая сломанные ребра и клочки сгоревшей бороды, – они поют в огромном оркестре, чьим единым солистом избраны тысячи тысяч воплей. Люди распростерлись на камнях, стеная от страшной боли, – у многих размозжило кости, сорвало кожу; женщины, ползая на коленях в собственной крови, подбирают с грязной мостовой шарики выбитых глаз. Мидас ощупывает себя. Лицо, как и у остальных, покрыто белой пылью. Но в остальном – опять ни царапинки. Даже самой маленькой.
Он так и не стал любимцем богов. Зато как его любит удача…
