А Диннар… Он сейчас украшал статуями лужайку в южной части дворцового сада. Не желая ему мешать, Гинта наблюдала за его работой издали, делая зрительный анхакар. Она помнила, как однажды Эрлин и Амнита, оживлённо беседуя, прошли по аллее, которую отделяли от лужайки редкие тиговые кусты. Эти двое были так увлечены разговором, что не заметили Диннара. Он же долго и пристально смотрел им вслед. Он держал кусок зиннурита, камня, известного своей прочностью, и Гинте стало немного страшно, когда она увидела, как этот камень сломался и раскрошился в руке Диннара, словно хрустящий хлебец, какие здесь обычно подавали на завтрак.

— Дело ведь не в том, что она так часто общается с Эрлином, — сказала Гинта ваятелю, встретив его на следующей день в одном из уединённых уголков сада. — Дело в том, что ты не знаешь, как себя с ней вести.

— Может, ты мне подскажешь, — усмехнулся Диннар. — О твоей мудрости в Сантаре складывают песни.

— Народ всегда нуждался в героях, всегда создавал их и складывал о них песни. Даже если бы я действительно была мудрецом, я и тогда не смогла бы подсказать тебе то, что тебе должно подсказать твое сердце.

— В пустыне меня называли Аль-Марран и говорили, что у меня вместо сердца камень…

— С сердцем у тебя всё в порядке. Только вот не разбилось бы оно о ту каменную броню, которую ты никак не можешь с себя скинуть. Вернее, не хочешь. Дело твоё, но Эрлин тут ни при чём.

— Не бойся за своего красавчика. Я его не трону.

— Я знаю. Защитить его от тебя мне было бы не так уж и трудно.

— Ты считаешь Айнагура более опасным противником?

— Диннар, пора бы тебе понять, что тебя я давно уже не считаю противником. Битвы на границе с Улламарной остались позади. Ты тогда не знал, с кем воюешь. Теперь ты всё знаешь, и хватит придумывать себе противников. Айнагур, конечно, ещё может быть опасным, но, скорее, как зверь, загнанный в угол… Кстати, я знаю, почему он тебя так раздражает.

— И почему же, о всезнающее дитя? — спросил Диннар, с улыбкой глядя на Гинту с высоты своего роста.

Она невольно сравнила его чёрные глаза с глазами Эрлина — светлыми и прозрачными, как вода.

«Очень тёмные и очень светлые глаза производят странное впечатление, — подумала девочка. — И те и другие кажутся непроницаемыми…»

Её не обижал насмешливый тон Диннара. На самом деле он никогда над ней не смеялся. Ученик белых колдунов лучше, чем кто-либо здесь, знал, что она из себя представляет. Просто иногда Диннар любил поиграть в снисходительного старшего брата и маленькую, хотя и очень смышлёную сестрёнку. Гинта ничего не вмела против. Может, этот большой ребёнок, играя, постепенно научится быть братом, другом… Научится жить среди людей, а не обороняться от них и не воевать с ними, как он это делал до сих пор. И как это всю свою жизнь делал Айнагур…

— Ты его терпеть не можешь, потому что… между вами есть нечто общее.

— Да, пожалуй, — равнодушно согласился Диннар. — Меня с детства считают сыном тёмного бога. Айнагура прозвали чёрным абеллургом. У него имя демона тьмы.

— Имя — не пустой звук, но Айнагур сам истребил в себе почти всё человеческое. Когда я смотрю ему в глаза, я вижу душу, чёрную, как зола.

— Страсть… — тихо произнёс Диннар. — Ты думаешь, с ней можно бороться?

— Я думаю, что можно бороться за любовь. Знаю, это звучит наивно. Тебе, наверное, смешно слушать, как рассуждает о любви девчонка, у которой ещё не было ни одного любовника…

— У меня любовниц было больше, чем цветов на этом газоне, но в любви я понимаю не больше твоего.

— Наверное, понять, что она такое, так же трудно, как её скрыть. И далеко не всем она приносит счастье. Не все могут с этим справиться… Иные, не получив желаемого, начинают ненавидеть.

— Я знаю. У меня не было возможности любить мою мать, и я стал её ненавидеть. Я упивался своей ненавистью. Иногда мне хотелось все ломать, разрушать… Помню, как меня боялись. Иногда убегали, едва меня увидев… Они ещё больше разжигали мою ненависть.

Диннар замолчал. Его глаза по-прежнему казались непроницаемыми, но теперь Гинта видела, что это завеса тьмы над бездной, в которой роится хаос.

— Ненависть — это страсть к разрушению. Ты уже прошел через это. Ты выше. Прежде всего ты творец. Упиваться обидой, ненавистью, своими страданиями, разрушать всё вокруг и самого себя… Это не твоё, Диннар. Ты слишком хорош для такой судьбы.

— Я? Слишком хорош? — засмеялся Диннар. — Это ты слишком хороша для нас для всех. Даже для него… Нет, я не хочу сказать ничего плохого. Эрлин мне нравится. Он гораздо лучше, чем мог бы быть. Столько лет рядом с этим Айнагуром…

— Чёрный абеллург уже сыграл свою роль в судьбе Эрлина. Айнагур далеко не самый опасный из его противников.

— И кто же самый опасный?

— Он сам. Боюсь, что от этого врага я не смогу его защитить. Только он может сразиться с этим противником. Только он может его одолеть. Он. Сам. Одни выдумывают себе врагов, другие не хотят их видеть. Или просто не хотят что-то видеть, знать, вспоминать… Он не хочет вспоминать. Айнагур заставил его забыть место, где он раньше жил, близких людей. Наверное, он держал его под действием каких-то лекарств. Одно заставил забыть, другое, наоборот, внушил.

— Он помнит какие-то горы, озёра, белую птицу и голубого зверя…

— Да, что-то в его памяти осталось. Но родных и близких и то, что с ними случилось, он забыл. А теперь не хочет вспоминать.

— Я заметил, — кивнул Диннар. — Он уходит от таких разговоров… Прямо я его не спрашивал — ни о доме, ни о близких, но стоит ему почувствовать, что я к этому подбираюсь, тут же переводит разговор. Гинта, разве ты не можешь заставить его вспомнить?

— Не могу… То есть, могу, конечно, но не хочу. Так нельзя, Диннар. Он это делает не совсем осознанно — отказывается вспоминать. Он боится. Эти воспоминания могут причинить ему боль. Он это чувствует. Ясность пугает его, вот он и закрылся, ушёл в скорлупу. Так удобней. Мы часто поступаем не так, как нужно, а так, как удобно, и не всегда отдаём себе в этом отчёт. Ему здесь хорошо. Его все любят, балуют. Он здесь царь и бог. Его жизнь интересна. Он делает то, что ему нравится… К примеру, этих железных птиц… Не будь он правителем, была бы у него возможность построить дайвер? Вряд ли… Эрлин умён, проницателен. Он чувствует — за всем, что его окружает, стоит какая-то ложь. Он чувствует ложность своего положения, но пока ему хорошо. Он убеждает себя в том, что всё хорошо. Зачем будить воспоминания, которые могут свести с ума? Тем более что совсем недавно мучили кошмары…. Я не могу его заставить, совершить насилие над его душой. Он должен сам… Он должен решиться. Набраться мужества, чтобы снова пройти через этот ужас, заново пережить эту боль. Я помогу ему, когда он будет готов.

— А если он так и не решится?

— Подождём. Время ещё есть. Ты вот тоже не можешь решиться. У Эрлина ещё есть время, а твой дед… Он уже стар. Он так надеется тебя дождаться. Не беспокойся, я обещала хранить твою тайну. Никто в Улламарне не знает, что ты здесь. Но ведь слухи о дивном ваятеле со временем долетят и до твоих родных мест. Может, даже очень скоро. У тебя есть дом, Диннар. И не просто дом. Ты правитель целого мина. Или тебе этого мало после того, как тебе посулили власть над миром…

— Извини, — спохватилась Гинта, увидев, что лицо ваятеля стало темнее грозовой тучи. — Я сказала не то. Я понимаю, всё гораздо сложнее. Не сердись. Мне просто жаль Акамина. И тебя…

— Я не сержусь, — улыбнулся Диннар. — Ты всем хочешь помочь, но помочь абсолютно всем невозможно. А власть над миром… По-моему, только дурак может о ней мечтать. Мне уже доводилось править. Махтум говорил, что это смешно — быть царём над дикарями, половина которых недоумки и уроды. Потом я попал сюда, в столицу… Здешние люди гордятся своим городом, своей культурой. На дикарей они не похожи, но мне иногда кажется, что уродов среди них ещё больше, чем среди пустынных жителей. Разница между правителем мина и властелином мира — в размерах территории и количестве подданных. Чем больше подданных, тем больше дураков, мерзавцев и уродов.