— Ты слишком много обо мне знаешь, Сиф… Ты не боишься?

— Нет, господин.

— Правильно. Тебе нечего бояться. Ты здесь единственный, кто умеет быть верным.

— Я дал тебе клятву.

— С тех пор прошло почти пятьдесят лет, — усмехнулся Айнагур. — Срок немалый.

— Срок этой клятвы — моя жизнь, абеллург.

— Да, я знаю, что такое слово сантарийца. Вы умеете хранить верность. И вы умеете хранить тайны. Каждый сантариец — ходячая тайна. Проклятое племя. Проклятая страна… Он просил меня охранять эту маленькую дрянь! Готов поклясться, что он всё понял. Я её больше не трону. Да и какой смысл? Наверное, её и правда невозможно убить, эту нумаду из Ингамарны. Мне так и не удалось разворошить это колдовское гнездо… Подумать только — дочь Ранха! Это самое худшее из того, что он мне сделал. Вот так иногда… расправишься с врагом и не подозреваешь, какой он тебе припас подарочек. Я ещё радовался, что у этого молодого задиры не осталось сына. Ладно… Пусть живёт здесь, сколько хочет. Мне уже всё равно.

— Да, господин, не трогай её. Ты не сможешь её одолеть, только разгневаешь…

Слуга замолчал и снова принялся мешать отвар.

— Ну-нy, продолжай, не бойся. Ты хотел сказать, что я разгневаю богов. Ваших богов.

— Боги не могут быть моими или твоими, господин. Боги… Они для нас боги и всё. Ничего не изменится из-за того, что мы их по-разному называем. И ничего страшного в том, что я рассказал ему эти легенды, которые когда-то рассказывал тебе…

— Я хотел получше узнать Сантару и сантарийцев.

— А его они просто забавляют.

— Просто забавляют? Она уже дала ему другое имя. Он всё время просит её танцевать и даже называет её Сантой.

— Это игра, господин. Так же, как и бои на воде. Пресветлый ещё почти ребёнок, а дети любят играть.

— Потому что не понимают, чем может закончиться игра, — пробормотал Айнагур. — Ты говоришь, богам всё равно, как мы их называем… Потому ты и не считаешь грехом то, что живёшь здесь и служишь Эрину?

— Я служу тебе, господин, а кому служишь ты — это твоё дело.

— И кому же я, по-твоему, служу?

— Ты слуга своей страсти, абеллург, — тихо сказал сантариец. — Питьё уже достаточно остыло… Я мог бы сварить кое-что и для него. Если добавить в крепкое вино…

— Нет, Сиф. Это не то, чего я хочу. Раньше всё было проще… Раньше это был не он. С ним я так не могу. Наверное, я научился любить…

Айнагур расхохотался и едва не опрокинул питьё. Слуга торопливо подхватил чашу и поставил её на низенький полированный столик.

— Сиф, как ты думаешь, кто он?

— Ты говоришь о своём боге, господин?

— Ты недавно утверждал, что боги не могут быть твоими или моими.

— Настоящие боги не могут…

— Ты говоришь ужасные вещи, старик. Ты смеешь подвергать сомнению истинность бога… Я шучу, Сиф. Мы одни. Меня всегда забавляют твои рассуждения. Итак, мы говорим о моём боге. И кто же он?

— Этот — человек, — ответил старый слуга. — Я не знаю, кто были те — оборотни или ходячие куклы… Этот — человек.

— А в чём, по-твоему, разница между богом и человеком?

— Боги сильнее нас.

— Верно. Он всегда был сильней меня.

— Кто, господин?

— Мой бог. Ты много обо мне знаешь, Сиф. Много, но не всё. Ты прав. Боги сильнее нас, и нам лишь остаётся с этим смириться. Мне понадобилась очень долгая жизнь, чтобы понять эту простую истину. Ты её знаешь с пелёнок и даже не пытался оспаривать. В чём-то ты мудрее меня. Я понял: бесполезно мстить богу, даже если считаешь, что он был к тебе несправедлив. Ты всё равно не сумеешь ему отомстить. Можешь сделать статую бога, ходячую куклу… Можешь обнимать её, лобзать, играть ею, даже можешь извалять её в грязи, но самого бога не унизишь. Сиф, как ты думаешь, я поумнел за те годы, что ты провёл рядом со мной?

— Господин, твой ум и твои знания всегда были достойны восхищения…

— Я не об этом… Впрочем, ты же всё равно не посмеешь назвать меня глупцом. Даже если ты меня таковым считаешь. Наверное, иногда ты меня ненавидишь?

— Нет, господин. Ты сам себя ненавидишь.

— И вдобавок презираю. Самое лучшее из всего, что я заслужил, — это жалость моего слуги. Ты по-прежнему не хочешь принимать хармин? Я мог бы сделать тебя бессмертным. Почти.

— Мы и так бессмертны, абеллург.

— Упрямое, неблагодарное животное… Убирайся, оставь меня в покое.

Слуга поклонился и тихо вышел. Айнагур взял со столика чашу. Сладковатый аромат приятно щекотал ноздри. Сейчас ему будет хорошо. Пусть ненадолго и не по-настоящему… Всего лишь приятный сон, удивительно похожий на реальность.

Он опять увидел Цветочный павильон. Тот, что был в замке Линд. Айнагур видел его довольно часто. Наверное, потому, что некогда украшавшая этот павильон статуя стояла теперь у изголовья его кровати. Статуя из голубовато-белого сурдалина. Прелестный отрок с полураспустившимся бутоном лиммеи в руках. Эти водяные цветы напоминали здешние хаммели, только лепестки у них были слегка заострённые. Копии этой статуи красовались теперь в каждом валлонском поселении Сантары. Цветок считался символом солнца. Ещё сто шестьдесят лет назад один из известных поэтов Валлондола сложил гимн Эрину, в котором говорилось, что солнце родилось из чудесного цветка, распустившегося в руках бога. Айнагуру иногда это снилось. Бутон в руках статуи вдруг вспыхивал голубым светом и распускался, мальчик оживал и протягивал пылающий цветок Айнагуру.

«Возьми! — говорил он чистым и ясным голосом Ральда. — Почему ты боишься? Ведь ты же хотел».

Айнагур пытался взять цветок, но тот нестерпимо жёг ему руки, и Айнагур ронял его на пол. Однажды цветок разбился на множество осколков, из которых выросло много-много разных цветов, и комната превратилась в сказочную поляну. Айнагур был мальчиком-подростком. Он гонялся за Ральдом, а потом они долго лежали на мягкой траве, и тёплый ветер качал над ними нежно благоухающие бутоны…

А однажды все цветы превратились в язычки светло-голубого пламени. Они росли, разгорались… Вскоре весь павильон был охвачен огнём. Ральд спрыгнул в бассейн, но вода тоже превратилась в огонь, и юный лирн едва не погиб. Айнагур спас его. Он нёс его сквозь голубое пламя, прижимая к груди, задыхаясь от жары и от страсти. Он нёс бы его так хоть целую вечность…

На этот раз Айнагур снова спасал своего кумира. Надо было разбить лёд, пока Ральд не задохнулся. Лирны умеют плавать подо льдом, но он находился там уже больше часа, а поблизости не было ни одной проруби.

«Сейчас, сейчас», — бормотал Айнагур, изо всех сил долбя тяжёлым копьём твёрдый, как камень, лёд.

Потом он вынес Ральда на берег. Безжизненное тело юного лирна казалось голубоватым на ослепительно-белом снегу. Мокрые пряди облепили узкое бедное лицо. Неужели он мёртв?

«Я знаю, как ему помочь!» — раздался рядом звонкий, ненавистный Айнагуру голос.

Маленькая сантарийка, увешанная гирляндами лиммей, насмешливо улыбаясь, показывала Айнагуру плотно сжатый кулачок.

«Что там у тебя? — крикнул он. — Давай скорей, если это ему поможет!»

«Я отдам это только ему», — ответила девчонка.

«Но он умирает!»

«Он уже давно умер».

«Но я хочу оживить его!»

«Ты? Оживить? Да ты губишь всё, к чему бы ни прикоснулся».

Айнагуру хотелось прибить эту маленькую колдунью. Как она посмела сюда явиться? Здесь всё должно быть так, как хочет он, Айнагур.

Несносная девчонка наконец исчезла, а Ральд ожил. Ему захотелось нырнуть в прорубь. Айнагур не пускал его. Они долго боролись на скользком, гладком, словно зеркало, льду, а из проруби вдруг вынырнул килон и уставился на них своими огромными человечьими глазами. Айнагуру стало страшно.

«Не смотри на него, пожалуйста, не смотри», — умолял он Ральда, прижимая его к себе.

Нежное, прохладное тело отрока источало аромат лиммеи. Пьянея от этого запаха, Айнагур зарылся лицом в мягкие голубоватые волосы лирна и стиснул его в объятиях с такой силой, что тут же испугался. Мальчик казался хрупким, как цветок.