Вода попала Диннару в рот, и он закашлялся. Где тут её статуя? Фигуры, сделанные за последние пятнадцать лет, должны быть ближе к концу канала, недалеко от того места, где он впадает в Кольцевой.

Кажется, вот она… Стройная фигурка в длинном приталенном платье чётко белела на фоне голубой хвои молодых хагов. Диннар выбрался из воды и подошёл к статуе.

Что ж, материал найден удачно. Сурдалин. Белый камень с лёгким голубоватым отливом, непрозрачный, но как бы немного светящийся изнутри. Да, лучшего камня не найти, если хочешь сделать статую Амниты. Или Эрлина… Опять! Амнита и Эрлин… Диннар так хватил кулаком по стволу хага, что молодое дерево надломилось. Он тупо смотрел на окровавленную руку — ствол был усеян множеством мелких отростков. Боли Диннар не чувствовал. Только стыд. Как будто ни за что ни про что смертельно ранил красивое живое существо. Так и есть. Дерево живое. Видела бы Гинта… Он почти всю сознательную жизнь провёл среди песка и камней и только здесь, в садах Эриндорна, по-настоящему оценил красоту того, что рождает земля. Ему нравилось смотреть, как Гинта растит цветы и деревья. Она их любит. Она говорит, что жизнь священна. Зачем он это сделал? И вообще, он всё выдумывает… А может, нет? Неважно. Всё равно он поступил отвратительно. Диннару вдруг захотелось отыскать Гинту и рассказать ей о том, что он сделал. Пусть окинет его презрительным взглядом, скажет что-нибудь резкое… Нет, ничего подобного не будет. Она вылечит дерево, потом возьмёт Диннара за руку и посмотрит ему в глаза. И он успокоится. Она всё поймёт. Она всегда всё понимает. Он то и дело ищет у неё утешения, а скажи ему кто-нибудь об этом — разозлится… У него никогда не было друзей. Сколько можно жить по законам того мира? Хотя, этот мир не менее жесток. Здесь больше красоты и утончённости, здесь больше слов и при этом больше тайн. Но жестокости здесь ничуть не меньше. Мир вообще жесток — тот или этот. По сути, он один. И он жесток. Но мы не должны поддаваться, говорит Гинта. Каждый из нас создаёт свой мир.

Сколько можно?! Здесь у него есть друзья. Есть Гинта. И Эрлин, которого он пытается ненавидеть. Это же легче — ненавидеть. Сколько можно? Ему с детства твердили, что он бог. Он может больше, чем другие. Так неужели он не способен создать мир, в котором ему будет хорошо? Сейчас он пойдёт к Гинте. Это здорово — когда есть друзья.

А эта статуя… Диннар ещё раз окинул внимательным взглядом фигуру из сурдалина. Фален, известный валлонский ваятель, сделал всё, что мог. Его творение похоже на Амниту. Даже очень. Но это не она. Возможно, тогда она была не такая, как сейчас. Ну конечно. Ведь с тех пор прошло пятнадцать лет. Вечная юность — лишь маска. Её юная красота — хрупкая оболочка, под которой пылает светлый огонь — её подлинная красота. Её сила, пока неведомая ей самой, но уже пугающая и её, и других… Её душа, надёжно спрятанная от всех, как тот свет, что время от времени вспыхивает в камне улларин.

Пятнадцать лет назад она была не такая, как сейчас, но она и тогда была не такая, как все. Может, Фален это и понял, но не сумел передать. Он всего лишь человек. Он увидел только то, что она позволила ему увидеть. Ему не дано коснуться того огня, что заключён в хрупком сосуде её тела. Ему дано делать тела и только.

Раньше Диннар чётко знал, что ему надо от женщины… В последнее время он так устал от всех этих сложностей, что его не радовала даже работа с камнем. Делать тела… Овладеть телом… Так просто. И так бездарно. Другим этого достаточно. Другим, но не ему.

Добиться этой женщины… Удержать лунный призрак… Прикоснуться к звезде… Или к тому белому огню, что вспыхивает в камне улларин. Он это сделает. Даже если сожжёт себе руки. Даже если сожжёт свою душу. Даже если потом не сможет сделать больше ни одной статуи…

Надо пойти к Гинте. Пусть вылечит дерево. И пусть вылечит его. Хотя бы на время.

Прогулки по Верхнему городу успокаивали Гинту. Здесь было тихо и днём, и вечером — в Эриндорне жило всего-то около двухсот самых знатных валлонских семей. В основном это были семьи абеллургов, дети которых тоже стремились попасть во дворец бога. Самые красивые становилась абельминами, самые способные — главные образом это касалось юношей — старались проявить себя в каких-нибудь науках, чтобы со временем добиться звания абеллурга. Это удавалось далеко не всем. Другие довольствовались более скромной карьерой, но дорога во дворец была открыта по сути любому знатному отпрыску, чья семья удостоилась чести жать в Эриндорне.

К Гинте здесь, вроде бы, уже привыкли, но она до сих пор иногда ловила на себе неприязненные взгляды. Так смотрят на чужаков. Впрочем, никто не смел выражать свою неприязнь открыто. Все боялись. И самой сантарийской колдуньи, и гнева её покровителя — юного бога.

Первое время Гинта действительно чувствовала себе здесь чужой. Всё было так непривычно. Эти светлые дома с заостренными башенками и длинными, сужающимися кверху окнами, прямые аллеи среди аккуратно подстриженных кустов и деревьев, квадратные площади с фонтанами и бассейнами, в которых постоянно плескались белокожие дети со светлыми волнистыми волосами. Дети воды. Неважно, какого бога валлоны провозгласили единственным. Они были и остались детьми воды. И этот город, столица солнечного бога, несмотря на порядок и чёткость планировки, казался Гинте водяным царством — странным, зыбким, полным изменчивых, ускользающих отражений. Голубая листва акав словно тонула в гладко отшлифованных стенах домов, лундовые рощи в солнечную погоду напоминали подернутые серебристой рябью озёра… Да и все эти вымощенные гладкими хальционовыми плитами аллеи и площади были словно озёра и каналы, покрытые тонким слоем льда, который вот-вот проломится у тебя под ногами, и ты погрузишься в мир отражений, утратив какую-либо связь с реальностью. Гинта больше не боялась воды, и всё же это было очень странно — так часто видеть вокруг себя опрокинутый мир. Сантарийцы не делали зеркальных полов, не мостили площади и аллеи прозрачным камнем. Можно, конечно, иногда покататься на льду — зимой водяные боги спят глубоко на дне, но гораздо приятней и безопасной ступать по земле. И вообще, зачем постоянно окружать себя зеркалами, каждое из которых похищает частицу тебя? Создавалось впечатление, что дети воды везде стараются создавать некое подобие своей любимой стихии. Впрочем, они бы никогда в этом не признались. Они провозгласили себя детьми неба, а своим богом назвали солнечного. И даже не подозревали, что этот юноша с серебристо-голубыми волосами действительно ИХ бог. Ведь Эрлин не иначе как из лирнов, которых всегда считали потомками водяных богов. Они могли подолгу плавать под водой, отличались большой физической силой и необыкновенной красотой. У некоторых из них даже были голубоватые волосы. У Эрлина именно такие. Он не кукла. Возможно, предыдущие «боги» и были таковыми, но Эрлин — человек. Нормальный шестнадцатилетний юноша. Он гораздо сильнее своих ровесников. И это, и его дивную красоту считают бесспорными доказательствами его божественности…

«Неужели нельзя было оставить здесь землю… И траву…» — размышляла Гинта, медленно бредя по аллее.

Под ногами голубыми волнами плескались ветви хагов.

«Всё надо одеть в этот прозрачный камень… Так кто же такие лирны? Опять этот вопрос. Где та ступень, поднявшись на которую, человек становится богом? Всё тот же вопрос, Сагаран… Какая разница, кем они были — людьми или богами? Ясно одно — они отличались от остальных валлонов. И Эрлин отличается. Таких, как он, нет. И никогда не будет. Даже если воскреснут все лирны. Таких, как он, больше нет…»

Гинта вздрогнула и остановилась. На мгновение ей почудилось, что небо разверзлось у неё под ногами. Огромные хаги остались позади, а вокруг в гладко отшлифованных каменных плитах плавали золотисто-белые облака и метались остроклювые серые птицы с крыльями, похожими на стальные клинки. Андоры. На севере они не водятся. Гинта не сразу поняла, почему вид этих птиц вызвал у неё чувство тревоги. Жаркий полуденный воздух звенел от их криков, но сквозь птичий гомон Гинта чутко улавливала людские голоса. Она даже готова была поклясться, что различает среди них тот голос, который всегда заставляет её сердце биться сильное, чем обычно…