Теперь мне ничего не надо выдумывать. Я знаю, чего хочу!

А хочу я создать этот портрет на металле. До мельчайших подробностей мне запомнились его черты, взгляд, морщинки на огромном лбу, где-то притаившаяся, но ясно видимая улыбка… Таким он навсегда запечатлелся в моем сердце, так же как и в сердцах Васи, Ивана, Цоя, Али…

Вот уж и резцы мои нашлись. Сегодня же раздобуду остальной инструмент. Есть у меня и медная доска, надо её только откопать. Одним словом, начинаю заново!

И знаете, что я вам скажу? Начинать жизнь заново – это то же самое, что родиться на свет взрослым: ни корь, ни дифтерит, ни скарлатина – ничего уже не страшно! Всё осталось позади. Не так ли?

А вы как думаете?..

По заснеженному лесу низко-низко стелется жиденький дымок и медленно истаивает меж деревьев. На свежевытоптанной тропинке брошены кем-то поленья, и проход в лесную чащу кажется закрытым. Чуть подальше валяется большой тяжелый топор, тупой и ржавый, а рядом с ним – поперечная пила. Лесорубы называют такую пилу «баяном». Впрочем, у этого «баяна», как во рту у древнего старца, через каждый зубец зияет прогал. Кажется невероятным, что рядом со столь несовершенным орудием лежит поваленная сосна с обрубленными сучьями. Не верится, что «баян» и топор, давно отслужившие свой срок, сумели всё же справиться с таким свежим и крепким деревом. Рядом с сосной валяется старая солдатская плащ-палатка, давным-давно потерявшая свой первоначальный цвет. На мертвом снегу она кажется крошечной лужайкой с безжалостно вытоптанной, увядшей травой.

В лесу стоит глухая тишина, только деревья потрескивают от мороза. Бесконечная зимняя ночь всё же отступает. Рассвет приближается медленно, нехотя, а вместе с ним крепчает стужа. Кругом ни ветерка.

Время от времени в тишине слышится какое-то позвякивание: за деревьями, в стороне от тропки, привязаны две лошади; они мотают головами, и железные цепки на их шеях вздрагивают. Лошади невесело поглядывают в ящик из-под гранат, служащий кормушкой. Ржаные отруби с соломенной сечкой, видимо, не очень-то вкусная еда. На некоторое время лошади застывают над ящиком, словно дремлют, потом снова опускают головы, рыщут, фыркают, раздувают ноздрями отруби, чихают – и решительно отказываются от корма.

Предрассветная мгла рассеивается, и очертания деревьев становятся более четкими. Просветы между ними залиты белёсым туманом, который медленно, лениво уползает куда-то. Из тумана неожиданно появляются два солдата. Они ступают тяжело, под ногами у них хрустит снег. Каждый несет по два ведра картофеля. Вот они уже возле поваленной сосны. Высыпав картофель на плащ-палатку, солдаты, не оглядываясь, бредут назад и исчезают за деревьями.

С той стороны, откуда тянется дымок, появляется старый солдат. Это дядя Петя, повар. Шагает он быстро, порывисто. Издали кажется, что одна нога у него короче, и потому он слегка подпрыгивает на ходу. Возле плащ-палатки дядя Петя останавливается, нагибается и начинает торопливо перебирать звонко щелкающую, мёрзлую картошку.

– Несчастье с цыми новичками! – бормочет он себе под нос. – К утру надо начистить шестнадцать ведер, а они думают, что это само сделается. Уже скоро развидняет, а они и не начинали ещё… Ходят как на гулянке!

Набрав полную жменю гнилых картофелин, он отбрасывает их далеко в сторону и подходит к лошадям. Тут он снова останавливается, заглядывает в ящик и громко вздыхает. Потом гладит покрытые серебристым инеем гривы, поправляет одеяла на спинах у лошадей и ворчливо укоряет их:

– А вы-то что стоите, как женихи? Не нравится харч?.. Пока мы стоим в лесу, на лучший не надейтесь! Где его взять, настоящий харч? Не знаете?.. Ну и я не знаю! Разве если ПФС (Продовольственно-фуражное снабжение.) чудом что достанет… – добавляет он уже не для лошадей, а для самого себя.

Впрочем, в такое чудо он мало верит. Постояв немного и прислушавшись к тому, что делается в лесу, он снова обращается к лошадям:

– Ничего, на первом же привале в селе достанем овёс. Из-под земли, а достанем! Вы же знаете, дядя Петя ни разу вас не обманул! Если дядя Петя обещал, он сделает.

Лошадь ласково прижимается мордой к его широкой, жесткой ладони, трется, обдает теплом и фыркает, как бы жалуясь: «Ну, посмотри сам, чем стали кормить!» Но старый солдат знает, что ответить.

– А что едят солдаты? – спрашивает он. – Небось, сами знаете! Утром перловый суп с картошкой, вечером картофельный с перловкой. Фронт есть фронт!..

Где-то в стороне тягуче взвыла мина, и лес дрогнул от взрыва. С высокой сосны упал ком мёрзлого снега. – В такое время, голуби, выбирать нема часу! Надо есть что дают! – бросает напоследок дядя Петя лошадям и торопится навстречу солдатам, снова появившимся с ведрами из-за деревьев.

– Когда же у вас, сынки, нынче обед поспеет? – сердито спрашивает повар. – Ежели мы так будем чесать потылицы, обед акурат на ужин придётся! А то как же!..

Солдаты молча высыпают картошку. Один из них, совсем ещё молодой, со свекольным румянцем на щеках и быстрым, почти детским взглядом светлых глаз, вдруг отбрасывает пустое ведро в сторону.

– Дядя Петя, угости махорочкой. Больно курить охота!

Второй солдат, широкоплечий богатырь, ставит пустые вёдра на снег и выжидательно глядит на повара. Дядя Петя всё ещё сердится.

– Махорки, сынки, вы получаете столько же, сколько и я!

– Фи-ю-ю-ю-ють! – свистит краснощёкий, и лошадиные головы поворачиваются в его сторону. – Наша махорка, дядя Петя, ещё вчера с вечера дымом пошла.

Как работать, так, я гляжу, вы – мальцы, а как курить – так мужики! – замечает дядя Петя и всё же достает из кармана брюк огромный кисет.

Все трое уходят к огню – закурить. Возле кухни останавливаются.

Прикуривают от одного уголька и молча, деловито затягиваются. Каждый думает о чём-то своём. Первым нарушает тишину дядя Петя.

– Вот так, за куревом, и день пройдет! – ворчит он. – А ну, сынки, начинай шуровать! Курить можно и за работой. Тут вам не гулянка!

– Погоди ругаться, дядя Петя! – откликается широкоплечий, нагибаясь, чтобы поправить обмотку. – Сегодня у нас быстрей пойдет дело! Скоро нам на подмогу пятнадцать автоматчиков пришлют, за полчаса с картошкой управимся.

– Казала баба! – прищуривает глаз дядя Петя.

– Верно, верно! – подтверждает краснощёкий. – Человек пятнадцать, а то и больше! Всё мигом сделаем! И воды натаскаем. Будет полный порядок!

– А вы, часом, не врёте, сынки? – всё ещё недоверчиво косится на них повар.

Бросив окурок в топку, он ловко забирается на козлы и становится на колени лицом к котлу. Через минуту он, закатав рукава и словно забыв обо всём на свете, что есть силы драит мокрой тряпкой стенки котла, глубоко залезая в него головой.

…Когда в меньшем котле начинает пыхтеть каша, дядя Петя наскоро вытирает руки о фартук и идёт к лошадям. Он быстро запрягает, набивает топку сухими чурками, чтобы каша доварилась уже в пути, снова проверяет котлы и заглядывает под сиденье, где у него хранятся половники, пара мисок – на случай, если командир захочет попробовать пищу, несколько запасных ложек, буханки хлеба. Убедившись, что всё на месте, он снова зачем-то вытирает руки и берет лошадей под уздцы. Тяжело поскрипывая, кухня выезжает на поляну. Дядя Петя в последний раз напоминает солдатам:

– Дрова-то кончаются! Пройдите, который из вас, к балочке, там я приметил сушину… Не забудьте, нам ещё ужин варить! Люди в окопах мёрзнут. Одна надежда на нас.

– Будет порядок, дядя Петя! – обещают солдаты.

Повар влезает на козлы, достает кнут, и лошади, не дожидаясь понуканий, направляются к узкой лесной дороге, ведущей к окопам.