– Ешьте, ребятки, ешьте! – приговаривал дядя Петя. – Ежели тут есть кто и не из нашей роты – тоже бери, ешь. На всех хватит…

Он стоял на коленях на твёрдой, как камень, земле, не спуская глаз с солдат, весело работавших ложками, и рассказывал:

– Часика через два, глядишь, и обед поспеет. Ну и обед сегодня! В супе ложка стоять будет! Да, а где Шамсутдинов? – вдруг оглянулся он. – Что-то я не вижу Шамсутдинова?..

В яме сразу стало тихо.

– Фронт есть фронт!.. – горестно вздохнул дядя Петя и развёл руками. – Что тут поделаешь?..

Он вылил осевшие на дне ведра густые остатки в чей-то котелок и снова помчался к скирдам.

Когда дядя Петя вернулся к яме, в ней уже никого не было.

Оглянувшись, повар увидел лейтенанта Лаптева: тот бежал вперед, пригнувшись и на ходу отдавая команду. На снегу чернели цепи солдат: они поднимались, короткими перебежками продвигались вперед, затем снова падали, чтобы через мгновение вновь подняться и ринуться к высотке. Стрельба усилилась; трещали автоматы, коротко посвистывали пули. Дядя Петя бросился на землю и пополз. Ничего, что трудно, что порой покалывает сердце. У старого повара хватит силёнок! Цепляясь руками за мёрзлый снег, пряча голову за ведро с супом, он, тяжело дыша, полз туда, где, по его расчётам, ещё оставались ненакормленные люди.

– Ребята! – кричал он что есть силы. – Ребята, кто ещё не поел? Кто из вас голоден, ребята?

И снова тревожила душу беспокойная мысль, смутившая его ночью: а может, Юрко где-нибудь здесь? Может, если кричать громче, он услышит, узнает голос своего батьки?..

– Ре-бя-та-а! Ре-бя-та-а!..

…Был уже конец дня, когда полк, развивая наступление, оставил позади высотку. Дядя Петя сидел на козлах полевой кухни, держа в усталых руках вожжи. Лошади тяжело ступали по скользкой дороге, ведущей к лесу. Кругом стояла тишина, та самая тишина, что приходит после бури, – усталая и таинственная.

В лесу лошади пошли совсем медленно, но дядя Петя, казалось, и не заметил этого: перед его глазами вновь стоял Юрко… Повар нащупал под ушанкой бумажный треугольник – письмо всё ещё не было отправлено, да и когда теперь догонит их почтальон… Наступление.

Словно встрепенувшись, дядя Петя выхватил из-за голенища кнут, покрутил им над головой и крикнул чуть ли не на весь лес:

– Но, голуби! Но-о! Но, детки, но-о!

И кухня, дребезжа на ухабах, устремилась вперед, вслед за наступающей частью.

В седьмом часу утра мы закончили ночной поход и получили приказ расположиться на отдых. Старшина роты помчался на склад, чтобы получить продукты на обед и ужин. Командиру роты принесли кипу свежих газет; усевшись на поваленной сосне, он принялся читать. Солдаты, позавтракав, растянулись на траве. Молодое, нежаркое солнце славно пригревало. А вокруг шумел, звенел, ликовал лес: весело и вольно распевали птицы – чирикали, свистели, щёлкали, щебетали, перекликаясь между собой и славя на своём птичьем языке весеннее утро, принесшее миру столько света и тепла.

В это самое утро Васька Дубчак, ординарец старшего лейтенанта, командира нашей роты, привел к нам новичка, присланного из штаба батальона. Солдаты обычно проявляют большой интерес к новичкам. Начинаются расспросы – откуда он, кто таков, кого знает, не приходится ли кому-нибудь земляком. Но на сей раз интерес этот был особый, – очень уж непохож был новичок на других солдат.

Это был молодой человек лет двадцати трех. Худощавое продолговатое лицо с нежной, светлой кожей, слегка розовевшей на скулах, большие, лучистые и какие-то по-детски удивлённые глаза, чуть заметные тонкие усики…

Одет он был очень уж нелепо: старую, давно потерявшую свой первоначальный цвет русскую шинель со множеством дыр на спине, рукавах и груди перетягивал ремень, чудом уцелевший ещё со времён первой империалистической войны; на ногах были рваные, потерявшие форму рыжие от пыли сапоги, а на голове – новая или почти новая светло-серая касторовая шляпа! Ребята покатились со смеху, едва только увидели его.

Мы издали наблюдали за тем, как его встретит командир роты.

Новичок подошел к старшему лейтенанту строевым шагом, остановился перед ним примерно в пяти шагах, молодцевато стукнул каблуками, вскинул правую руку к виску и представился. Мне показалось, что на лице нашего командира мелькнула еле заметная улыбка. Выслушав рапорт ординарца и доклад новичка, старший лейтенант немного подумал и приказал Ваське Дубчаку:

– Найди старшину и передай ему, что новый товарищ назначен помощником ездового на одну из наших подвод. Можете идти!

Мы, солдаты, сразу же окружили новичка. Начались расспросы. Оказалось, что по национальности он чех, зовут его Франтишком и пришел он к нам издалека. Между тем касторовая шляпа пошла по рукам: ребята по очереди напяливали её на голову. Сразу стало весело. Все смеялись, а Франтишек – громче всех.

Кончился день, наступил вечер, и мы снова двинулись в путь. Случилось так, что Франтишек встал рядом со мной, и мы пошли вместе. Дело в том, что наши подводы ещё на рассвете ушли вперед, и новому помощнику ездового предстояло нагнать их.

Едва только мы вышли из леса, как заморосил холодный, пронизывающий дождь, один из тех весенних дождей, которые по своей жестокой назойливости ничуть не уступают осенним. Днём стояла ласковая, тёплая весна, а к вечеру наступила холодная, тоскливая осень. В апреле это бывает…

Франтишек шел молча. Ему трудно было разговаривать с нами, потому что в запасе у него оказалось не больше десятка русских слов. Чтобы речь его была понятна солдатам, Франтишек припоминал известные ему польские слова, не брезговал и немецкими, помогал себе жестами, и всё-таки мы плохо разбирали, что он хочет сказать.

Теперь же, в этой сырой, промозглой мгле, когда под ногами чавкала разбухшая земля, ни у кого не было охоты разговаривать. «Кто знает, сколько продлится этот дождь и какую часть пути удастся одолеть за ночь? Возможно, пройдем какой-нибудь десяток километров и выбьемся из сил. Тогда уж на отдых не надейся: утром всё придётся сушить да автомат чистить целых полдня. Хоть бы завтра установилась погода!» Примерно такие мысли бывают у каждого солдата, молча шагающего по грязи под проливным дождём.

Вдруг я почувствовал, что кто-то потянул меня за рукав. Когда я обернулся, Франтишек схватил мою руку и спросил:

– А когда Франтишек давать автомат?

Вопрос прозвучал неожиданно, и ответить на него было не так легко: Наш командир роты отправил Франтишка в «тыл», к подводам, причём только на должность помощника ездового. По-видимому, хотел вначале как следует с ним познакомиться.

– Ты бы спросил об этом у старшего лейтенанта или у старшины… – пробормотал я.

– Эх! – Вздохнул он. – А Франтишек мечтовал… думал… Так много думал Франтишек!

Мы снова шагали молча. Казалось, солдаты уже свыклись с дождём. Франтишек шел рядом со мной. Мучительно подыскивая слова, мешая в одно чешскую, польскую, немецкую и русскую речь, он рассказывал.

Сам он из Орлова – крошечного селения на Балканах. Через Орлов протекает речка Попрад… Больше трёх месяцев шел он пешком, чтобы попасть к нам, в Советскую Армию. Пришлось перевалить через горы, перейти вброд несколько речек, дважды бежать из караульных помещений, питаться сырым картофелем, пересечь линии двух фронтов…

Я перебил его вопросом:

– Откуда же ты узнал, где находится Советская Армия?

Франтишек на миг остановился. В темноте я всё же уловил его взгляд. Мой вопрос его страшно обидел. Ему, видно, было непонятно, как это взрослый человек может серьёзно спрашивать о том, что известно и малому ребенку.

И всё же, немного подумав, он принялся объяснять:

– Как я знавать, где Руда Армия? Шудак! А кто не знавать, где Руда Армия? Ты скажи, ну скажи, кто не знавать, где Руда Армия? У нас в Орлов все люди – понимайшь? – все люди – женщины, старики, детско – все сидят ночь, ещё ночь, каждый ночь и считают, где теперь Руда Армия, когда Руда Армия придет на Орлов? Ты понимайшь? Розумишь?