– Святой Николай, какая приятная неожиданность, – пробормотал он, завидев гостя, – господин Павлов, сударыня очень обрадуется.

– Другие тоже здесь? – спросил любимец царицы, пока старик освещал ему ведущую наверх лестницу.

– Да-с, они здесь, – ответил слуга. – Пресвятая Богородица, радость-то какая, вот так радость.

В тот момент, когда Павлов положил было руку на дверную щеколду, в коридоре зашелестел кринолин и маленькая миловидная женщина лет около тридцати со свечой в руке удержала его за локоть:

– Какой редкий визит, – язвительно сказала она, – не соизволит ли сударь на минуточку задержаться здесь.

С этими словами она отворила дверь в свои спальные покои.

– Только без сцен, если позволите, мадам, – пробормотал Павлов.

– О, никаких сцен! – ответила хозяйка дома. – Всего лишь несколько слов по секрету.

Она втянула сопротивляющегося гостя в комнату.

– Ты негодяй, Павлов, тебе это известно?

– Чем же, простите, я заслужил подобное определение? – холодно произнес Павлов. – Держите себя в руках, пожалуйста, госпожа Грюштайн.

– Я должна держать себя в руках? – закричала возбужденная до крайности миниатюрная женщина. – Разве я не была тебе верна, разве я не любила тебя всей душой, всем жертвуя ради тебя, жалкий человек, а ты так постыдно бросил меня, чтобы спутаться с этой Елизаветой!

Трепеща всем телом, она так схватила изменника за волосы, что в воздух взметнулись облака пудры, и затем быстро дала ему две увесистые пощечины.

– Мадам! – смущенно пролепетал Павлов.

Бедная ревнивая женщина бросилась на постель и начала громко плакать навзрыд.

– Я пришел, чтобы снова наладить наши отношения, – произнес Павлов, – однако ваше поведение исключает для меня такую возможность.

– Немедленно оставь меня, – закричала госпожа Грюштайн, – я тебя видеть больше не желаю, но ты... ты в связи с этой историей еще обо мне услышишь, жалкий человек! Мерзавец!

Иронически пожав плечами, Павлов покинул плачущую красавицу и через несколько комнат прошел в ту, где время от времени, как он знал, собирались его однополчане и другие недовольные, чтобы обсуждать планы свержения нынешнего правительства. Он стремительно распахнул дверь и воскликнул:

– А вот и я, боевые товарищи и добрые друзья, весь к вашим услугам.

– Павлов!.. Да вот же он!.. Никакой он не предатель!.. – перебивая друг друга закричали вокруг несколько голосов.

– Я так хорошо сыграл свою роль, – продолжал Павлов, – что императрица прониклась ко мне полным доверием. Мне в любой час открыт доступ к ней. Теперь достаточно принять мужественное решение, больше ничего, и мы становимся хозяевами империи.

– Госпожа Грюштайн, – позвал один из присутствующих, – да где же она? Павлов здесь, госпожа Грюштайн!

– Пусть себе выплачется, – улыбнулся Павлов, – она немножко сердится на меня.

Товарищи засмеялись.

– Ну, завтра все опять будет хорошо, – воскликнул строевой подпоручик. – Ведь женские слезы недорого стоят.

– Столько же, сколько и женская благосклонность, – пробормотал Павлов. – Игрушка! Ну надо же! Теперь-то она узнает, что и игрушки бывают опасными.

Был вечер, Елизавета, шахиня России, отложила на сегодня все правительственные заботы и разрешила еще более серьезные для кокетливой женщины проблемы нарядов, она разделась и заново оделась уже в шестой раз, и теперь ожидала Павлова, который нынче странным образом заставлял себя ждать. Деспотиня начинала терять терпение, она попросила свою фаворитку, графиню Шувалову, читавшую ей вслух какой-то французский роман, захлопнуть книгу и дернула за колокольчик. Появилась одна из ее придворных дам и получила задание вызвать в будуар Разумовского.

– Оставь меня наедине с ним, Лидвина, – сказала императрица, но когда графиня собралась было удалиться, остановила ее вопросом, – как тебе нравится мой туалет?

– О, ваше величество всегда одевается богато и со вкусом! – промолвило в ответ льстивое существо.

– Но сегодня я хочу выглядеть особенно обольстительно, хочу вызывать бурю восторженных чувств, ты понимаешь? – спросила Елизавета.

– Чтобы достичь этого эффекта, – ответила графиня, – вам можно обойтись вообще без наряда!

– Правда?

Царица подошла к зеркалу.

– Ну, я собою довольна, ты можешь идти, любовь моя.

Фаворитка удалилась. Когда через несколько мгновений в небольшие, наполненные благовониями и с восточной роскошью обставленные покои вошел Разумовский, Елизавета покоилась на пышных подушках турецкого, обтянутого белым атласом дивана, кокетливо опираясь на обнаженную руку, из-под края ее длинного вечернего платья выглядывала ее маленькая ножка в отороченной горностаем домашней туфельке из красного бархата. И возлежа так с небрежной величественностью, когда формы ее не были искажены фижмами и кринолином, в накинутой поверх текучего блеска белоснежного атласного одеяния длиннополой с обилием складок домашней шубке из вишнево-красного бархата, щедро обшитой и подбитой царственным горностаем, когда чудесные глаза ее под напудренными добела волосами казались еще лучистее и выразительнее, она и в самом деле представлялась самой прекрасной женщиной, какую только может нарисовать фантазия.

– Я ожидаю Павлова, – произнесла она с безжалостным равнодушием, – а пока он не появился, я дозволяю тебе помочь мне скоротать время.

– Как мне сделать это, что прикажет моя милостивая госпожа? – ответил Разумовский, совершенно не подавая виду, что его хоть как-то задевает эта ситуация.

– Расскажи мне о себе.

– Да разве это может заинтересовать мою императрицу?

– Ты слышишь, я требую этого.

– Но в этой истории нет абсолютно ничего забавного, – чуть слышно промолвил в ответ Разумовский.

– Ага, стало быть, ты страдаешь, – воскликнула Елизавета, оживленно приподнимаясь, – тебя терзает, что я одариваю своей благосклонностью еще кого-то кроме тебя. Признайся мне, признайся откровенно, это меня бы порадовало. Ты страдаешь? Скажи мне.

В этот момент раздался едва слышный, но отчетливый стук в стену.

– Тихо, – сказала царица, – это Павлов, оставь нас одних. Завтра ты непременно должен рассказать мне о муках ревности, которые изводят тебя, это доставит мне удовольствие. А вот тебе посошок на дорожку: Павлов самый красивый мужчина в моей империи, и я до смерти в него влюблена. Ну, чего ты смотришь так мрачно, так грустно, я не хочу делать тебе слишком больно, Алексей...

Елизавета вскочила с дивана и положила ладонь ему на плечо.

– Я до сего дня молчал, потому что боялся, что ты можешь принять за зависть и недоброжелательство то, что на самом деле является лишь скорбью до конца дней своих преданного тебе сердца, – серьезно проговорил верный мужчина, – я тревожусь за тебя, за твою корону, даже за твою жизнь, ты доверяешься таким людям, как этот Павлов, которых совершенно не знаешь и которые, может быть, замышляют недоброе.

– В тебе говорит ревность, – улыбнулась царица.

– Нет, клянусь богом, нет, – прошептал Разумовский, – но разве в наше время так уж невероятно, чтобы осчастливленный сегодня обожатель назавтра превратился в инструмент недовольных, даже в убийцу? Вспомни о московском заговоре.

– Благодарю тебя, Алексей, – сказала Елизавета, протягивая ему руку, – но на этот раз ты видишь все в слишком мрачном свете. Этот Павлов невинен как агнец.

Снова раздался стук.

– А теперь иди, иди!

– Заклинаю тебя, будь осторожна, – с мольбой в голосе еще раз попросил Разумовский и вышел из будуара, а Елизавета нажала кнопку потайной двери, чтобы впустить Павлова.

– Почему так поздно? – обратилась она к вошедшему.

Павлов попытался было извиниться.

– Ни слова, – перебила его деспотиня, – давай не будем отравлять чудесные часы, подаренные нам, всякими препирательствами, а будем радостно наслаждаться ими, однако потом ты непременно получишь свое наказание.