На этот раз я уже сдержаться не могла и уточнила, какие именно.

– Не лезть не в свое дело! – заорал комиссар.

– Вы меня имеете в виду? Да я как раз выполняю свою работу. А моя работа – это показать телезрителям…

– Вы о последствиях не думаете! – перебил меня комиссар. – Ни вы, ни кто-то другой из русских, с которыми мне уже довелось столкнуться. Нормальный человек будет беречь свою шею, а вам это даже не приходит в голову! Я не представляю, как в вашей стране работают правоохранительные органы с таким-то контингентом!

– Точно так же, – сказал Андрюша.

– А вот вы, вы лично, почему сами занимаетесь расследованиями? Не отрицайте, я все знаю! Почему вашим людям не приходит в голову обращаться в полицию, к профессионалам, в обязанности которых это входит? Почему мать одной из девушек, Анна, сама приехала во Францию?

Мне лично, как и всем нашим, это было совершенно понятно. Но комиссару требовалось объяснить на конкретном примере.

– Мы привыкли рассчитывать только на себя, – сказала я. – Помните случай в туннеле в одной тихой горнолыжной стране? О нем писало большинство европейских газет.

Поезд встал в туннеле, и начался пожар. По громкой связи на нескольких языках передали, что спасатели находятся на пути к туннелю, всем следует оставаться в поезде, ждать. В поезде были и русские. Они не стали никого ждать. Они привыкли рассчитывать только на себя. Они выбили стекла и ушли.

Наши спаслись. Все до одного. Европейцы погибли. У них не возникло мысли самим пробиваться сквозь дым и огонь. А наши не ждут помощи от государства, спасателей, милиции, прокуратуры, социальных работников, страховщиков и кого бы то ни было еще. Поэтому процент выживаемости в экстремальных ситуациях не сравним ни с европейским, ни с американским.

– Вот поэтому мы сами занимаемся расследованием и не обращаем внимания ни на какие инструкции. «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих», – говорят у нас. А у вас – дело рук спасателей. Вы поняли?

Комиссар Дидье вопросительно посмотрел на Андрея.

– Я бы тоже разбил окно поезда в том туннеле, – сказал приятель. – И спасался бы сам. И рассчитывал только на себя.

Несчастный Дидье покачал головой и еще пожаловался на то, что ему практически невозможно вызвать или даже пригласить для беседы кого-то из русских. Все мгновенно перестают понимать, что от них требуется, или, что чаще случается, просто исчезают. Почему-то все русские, с которыми ему приходилось сталкиваться, воспринимают звонок из полиции как обвинение в совершении преступления.

– Вот вы что думаете, когда вам звонят из русской милиции? – спросил он меня.

Я ответила честно: что знакомые ребята на труп приглашают. Татьяна сказала, что, если звонят ей, это означает, что мои знакомые ребята хотят пригласить меня на труп, но почему-то не могут до меня дозвониться. Пашка заявил, что в его случае знакомые ребята едут к нему пить. Пашка живет один, и поэтому пьянки часто устраиваются у него в квартире.

– А если вам звонят из морга? – спросил французский комиссар. По его мнению, при звонке из морга у русских тоже всегда бывает неадекватная реакция.

Мы все заявили, что, в общем, никакой разницы. Пашка добавил, что ему из морга звонят чаще, чем из милиции, потому что среди патологоанатомов у него больше собутыльников.

Комиссар махнул рукой и стал официально фиксировать наши показания.

«Странный он какой-то, – думала я. – Как, впрочем, и другие представители европейских органов».

Судя по тому, что мне довелось слышать или читать в СМИ, можно подумать, что у них в Европе преступности не было, пока русские не приехали.

Мы с Татьяной и Пашкой покинули полицейский участок часа через два, Андрюша остался. Мы решили без приглашения посетить дом Серафима Петровича Вяземского. Хотя когда мы там появлялись по приглашению?

– Тань, как тебе олигарх? – невозмутимо спросил Пашка в такси. До этого у нас не было возможности обсудить ночные похождения.

– Мне его жалко, – заявила Татьяна.

– Жалко?! – пораженно посмотрел на нее Пашка. – Олигарха?!

– Нет, мужчину. Человека. Он – несчастный, и я не представляю, как он может стать счастливым. И он сам не представляет.

Тут встряла я и пересказала ставшую мне известной историю жизни Владимира Павловича.

– Наверное, ему нравилось жить, пока он пробивался наверх, – продолжала рассуждать Татьяна. – Это захватывало, был стимул что-то доказать всем и в первую очередь себе самому. Теперь он уже все доказал, всего добился, всех целей достиг. Ему скучно.

– Как нашему Ивану Захаровичу, – хмыкнула я. – Но Иван Захарович себе все время какие-то развлечения придумывает. И мы не даем скучать.

– Может, нам что-нибудь и для Володи придумать? – посмотрела на меня Татьяна.

– Таня, а почему бы тебе не сделать олигарха, то есть мужчину и человека, счастливым? – не унимался Пашка. – Он, как я понимаю, не то что не против, а очень даже хочет, чтобы ты взяла на себя эту роль.

– Я не могу быть с мужчиной из чувства жалости. Я уже пожила с одним, которого мне было жалко бросить.

Татьяна имела в виду бывшего мужа, которого терпела много лет.

– Но ты же провела с ним ночь! Ты хочешь сказать, что просто совершила акт милосердия?

– Паша, ты случайно на солнышке не перегрелся? – спросила я. – Мало ли кто с кем проводил ночь. Так получилось. Обе стороны были не против. Было время, было место. Мы не наивные восемнадцатилетние девочки, чтобы ждать неземную любовь. Мы живем здесь и сейчас. Сегодня. Паша, ты сколько раз снимал смерть? Надо пользоваться моментом и получать от жизни удовольствие.

– Но если все-таки встретишь настоящую любовь – отдаться ей полностью, – добавила Татьяна и вздохнула.

Я тоже вздохнула.

– Кстати, а что ты делал ночью? – спросила я.

– Без комментариев, – ответил любимый оператор, потом вдруг внезапно вскинул голову. – Девчонки, вы помните, что говорила рыженькая в шлюпке?

– Она много чего говорила, – хмыкнула Татьяна.

Я же вспомнила, что говорили все три «Свиристелки» на теплоходе. Владимир Павлович считал, что нас троих нужно пригласить на ужин.

Мы с Татьяной переглянулись. Да, нам обеим было хорошо с этими мужчинами, но нас много раз била жизнь, поэтому романтическая дурь слетела мгновенно.

Если бы нас собирались пригласить без оператора или тем более Владимир Павлович хотел пригласить только Татьяну…

И один раз его начальник охраны уже вызывал нас в дом. Правда, тогда нам удалось успешно его покинуть. Возможно, потому, что мы приехали сами и кто-то мог знать, куда мы направились.

А с людьми типа Владимира Павловича и его начальника охраны следовало держать ухо востро.

Иван Захарович мог знать про пребывание Владимира Павловича на Лазурном Берегу именно в это время? Конечно. Он мог предполагать, что мы встретимся? Да. Он прямым текстом заявлял, что мне бы подошел какой-нибудь олигарх.

А какой-нибудь кидок олигарха очень потешил бы Ивана Захаровича.

И мышление у обоих имперское. За плечами – трудное детство и молодость.

Газ в парке Василия Степановича могли пускать в кого угодно… И кто угодно… И олигарх Владимир Павлович мог задержать дыхание или зажать рукой нос и рот…

Чего добивается Владимир Павлович? Ожерелья Марии-Антуанетты? Вполне возможно. Про мощи он вроде бы услышал от меня – даже вином подавился. Или подавился от удивления, что я про них знаю? Или у французского графа на самом деле отличные виноградники, и наш олигарх хочет поить гостей своим вином, как делали в прошлом некоторые короли? Ведь бывало даже, что у короля свои виноградники, а у королевы свои, и гости пили одно вино в покоях королевы и совсем другое, если являлись гостями короля. Может, у наших олигархов новая мода?

– Будем напрашиваться в гости к олигарху? – спросила Татьяна.

– Лучше бы встретиться на нейтральной территории, – ответила я.

Такси остановилось у нужного нам особняка, мы выбрались и позвонили.