Почему-то Полина Александровна была уверена, что ее сестра не увезла колье с собой. Помогая Нине собираться, Полина Александровна сказала, что не следует брать такую дорогую вещь на воды. Нина твердо ответила, что вообще никаких драгоценностей с собой не берет, хотя могла и обмануть. А могла и в самом деле не взять, оставить в квартире, поскольку больше было негде. После исчезновения мужа Нина жила у родителей.

В общем, не исключалось, что драгоценности находились где-то рядом.

Но все могло оказаться и поисками иголки в стоге сена. Следовало подготовиться и к такому варианту.

Иван Петрович вспомнил про увиденный мною скелет. Анна Николаевна покачала головой. Мог он там стоять с пятнадцатого года? В принципе – да, не рассыпался бы. Но как бы Нина заложила его кирпичами? Скрыть это от проживавших в квартире родственников и слуг было бы невозможно. Это же работы не на один час. Скелет наверняка относился к более позднему времени. Но вот ниша, в которой его нашли…

Мы дружно вскрикнули, подумав, что люди, прятавшие скелет, возможно, нашли наши драгоценности. И труп спрятали, и денежками – или драгоценностями – поживились. Все мы были искренне возмущены.

– Все равно нужно выяснять, чей скелет, – заметил Иван Петрович.

– Как? – спросила я.

Сережка высказал предположение, что следователи к нам еще нагрянут. Вот их и расспросим. Как бы из любопытства. И еще Сережка с пацанами во дворе поговорит. Дядя Ваня – с «мужиками». Ольга Николаевна – с бабульками. Я – со своими многочисленными знакомыми и учениками. Что-то разузнаем, а там видно будет. Может, начнем искать тех, кто этот скелет в нишу прятал, и требовать у них отдачи долга. Также требовалось срочно выяснить, кто купил соседнюю квартиру.

Завершая наше квартирное собрание, мы приняли решение: работаем сразу же по нескольким направлениям, но первым делом следовало сорвать со стен остатки обоев и внимательно их обследовать. Стены в смысле. В нашей части квартиры деда Лукичева. Простукать каждый сантиметр.

Предстоящие дни обещали быть очень насыщенными.

30 июня, вторник

На нашем следующем квартирном собрании мы обсуждали, с какой комнаты начинать обследование, то есть обстукивание стен.

Иван Петрович спросил у сестер Ваучских, что представляла собой каждая из комнат нашей коммуналки изначально: кто именно в них жил, как они назывались, и все прочее.

Ольга Николаевна воскликнула, что она родилась только в двадцать пятом году – откуда ей знать, что тут где размещалось до революции. Анна Николаевна заметила, что на момент, когда грянула Великая Октябрьская, ей было всего четыре года.

– Но ведь ваша мать могла вам что-то рассказывать, – заметила я.

Должна же была Полина Александровна хоть вскользь о чем-то упомянуть? Не могла она не вздыхать по былым временам, когда вся квартира принадлежала их семье.

Я предложила, чтобы мы все вместе обратились к логике. Комната, в которой теперь жил Иван Петрович, была темной – окно прорубили во время капитального ремонта. Значит, раньше использовалась как кладовка.

Ольга Николаевна и Анна Николаевна напрягли память. И, конечно, кое-что всплыло. Сами сестры теперь занимали бывшую комнату прислуги. Маменька еще возмущалась, что они были вынуждены в нее переселиться. Правда, комната была площадью восемнадцать квадратных метров – неплохо для прислуги, но если учесть, что остальные жилые, занимаемые хозяевами, насчитывали не меньше двадцати двух каждая… Наша с Сережкой аж целых двадцать пять. Она у нас разделена мною же установленной стеной – чтобы у нас с сыном получились изолированные помещения.

Сестры Ваучские считали, что наша с Сережкой комната в старые добрые времена являлась спальней их маменьки с папенькой.

– И выходила во двор-«колодец»? – усмехнулся Иван Петрович. – На помойку? И с входом из «черного» коридора?

Сестры не были уверены, что в нашем дворе до революции находилась помойка. В любом случае, дворники тогда работали не в пример нынешним, и засаленная бумага, гниющие овощи и прочие прелести не были частью пейзажа подобных старых дворов.

Как я уже говорила, мы, в отличие от других подобных дворов, оказались в очень выигрышном положении: владелец ночного клуба господин Стрельцов установил у нас новомодное строение, резко отличающееся от того, что имелось во всех соседних дворах. К нам даже на экскурсии ходили бабки и детки. Но никто из окрестных домов скинуться на подобное сооружение не пожелал, люди предпочитали страдать от мух и запахов. Мы же теперь спокойно открывали окна.

Так могла это быть спальня хозяев или не могла? Если нет, то что еще могло размещаться в нашей с Сережкой комнате до революции? Что еще должно было быть? Гостиная – обязательно. Комната Нины, младшей сестры Полины Александровны. Комната деда с бабкой. И, предположим, еще одна гостиная. Или детская.

– Они что, тогда тоже все вместе жили? – подал голос мой сын. – Бабушки, дедушки, мамы, папы и дети?

– Что значит – тоже? – повернулась я к сыну. – Ты, можно подумать, когда-то жил всем скопом.

Сережка заметил, что мы – исключение, а все его друзья живут с бабушками и дедушками. Мои отношения с родителями всегда были натянутыми, и я при первой же возможности выскочила замуж – за первую попавшуюся кандидатуру, каковой оказался Сережкин отец. Вышла, чтобы вырваться из-под родительской опеки. Женить его на себе оказалось делом несложным даже для такой неопытной девчонки, какой я была двенадцать лет назад. Женя – человек хороший, но слабый, безвольный и медлительный.

Наверное, он стал таким благодаря своей властной матери, которую я, к своему счастью, в живых уже не застала. Его отец, сколько Женя себя помнил, всегда тихо упивался до бесчувственного состояния, не в силах противоречить супруге. Мать держала единственного сына в ежовых рукавицах, не позволяя проявлять инициативу, и он стал тряпкой. Примерно через два месяца после смерти Жениной матери на горизонте появилась я.

Для сильной женщины взять этого бычка за рожки труда не составляет, что уже имело место некоторое число раз. Про три мне известно точно. В общем, используют его бабы в своих целях. Со стыдом вынуждена признаться, что я тоже это сделала и таким образом своих целей достигла. У Евгения на момент нашего знакомства была отдельная двухкомнатная квартира, доставшаяся ему от родителей. Потом мы ее разменяли – и мы с Сережкой оказались в той комнате, где жили теперь, а Евгений Юрьевич – в четырнадцатиметровой однокомнатной. Я предпочла большую комнату, да и совесть, откровенно говоря, мучила: пусть уж бывший живет в отдельной квартире, хоть и такой жуткой, как у него.

Сестры Ваучские напомнили нам, что их папеньку дед взял в семью, чтобы получить дворянский титул для своих внуков и передать ему дело. Внуков, правда, он не дождался, вообще видел только одну внучку – Анну. А сын зятя Алексей деду родней не являлся. Мальчик воспитывался у матери Николая Алексеевича после смерти первой жены папеньки.

Выводы мы сделали следующие. В квартире было семь жилых комнат. За вычетом комнаты прислуги (где теперь проживали старушки), семья занимала шесть.

– Комнаты дочерей выходили во двор, – высказал свое мнение Иван Петрович. – А может, и спальня хозяев. Во дворе же тихо, а там-то под окнами – трамвай, машины…

– Ваня, ты хоть думаешь, что говоришь?! – всплеснула руками Ольга Николаевна. – Какие машины? Какой трамвай? Ты еще экскурсионный вертолет у Петропавловки вспомни.

– Трамваи и машины в те годы уже существовали, – заметила Анна Николаевна.

У нас разгорелся жаркий спор. Было бы из-за чего – ведь время появления в нашем городе машин и трамваев не имело никакого отношения к решаемой нами проблеме. Мы же просто пытались определить, в какой комнате родственники сестер Ваучских могли спрятать сокровища.

В конце концов мы достигли консенсуса. Комнаты нашей квартиры не могли быть парадными. Едва ли их занимал дед. То есть это скорее всего были комнаты дочерей, которые потом, возможно, были отданы «молодым» то есть Полине Александровне и ее мужу Николаю Алексеевичу, которого купец Лукичев взял в семью.