ЛЕГЕНДА О ПАНЕ В полночь, когда вьюга выла и мела, Звонарю подруга старца родила. И лежал он молча на пустом столе, И зияли молча два зрачка во мгле, И сжимались молча пальцы в кулаки, И мерцали волчьи белые клыки. Он лежал и думал на кривом столе, Проступала дума на кривом челе, Все лежал и думал. «…Странные дела — Звонарю подруга старца родила… Глупые вы дети, мама и отец. Расставляйте сети, мама и отец. И поставьте черный у двери капкан. Ждали вы мальчонку, а родился Пан. Зачинал раб божий божия раба. Понесла рабыня божия раба… Да кишат рабами божьи небеса — Я тряхну рогами и уйду в леса. Посох мой наследный бросьте у дверей — Я сломаю посох на число частей. Крестик на гайтане бросьте мне за дверь — Я свяжу гайтаном панскую свирель. Не кричи, родная, ах, не голоси. Вервие тугое, отец, не тряси — Не слыхать за лесом материнских слов, И проклятий отчих, и колоколов. А пройдут все долга, и когда в апрель Принесут к порогу теплую свирель, Суженой верните панов самогуд — Бросьте мою дудку в деревенский пруд». КОМОС. САТИР И поздно радоваться и, Быть может, поздно плакать… Лишь плакать хохоча и хохотать до слез. Я слышу горб. Ко мне вопрос прирос. Я бородой козлиною оброс. Я в ноги врос. Я рос, я ос, я эс Напоминаю абрисом своим. Я горб даю погладить и полапать. Я грозди ягод вскинул на рога. Я позабыл, где храм и где трактир — И что же есть комедия, Сатир, И в чем же есть трагедия, Сатир. Я спутник толстобрюхих алкашей, Наперсник девок пьяных вдрабадан. Я в грудь стучу, как лупят в барабан, И рокочу всей шкурою козлиной, И флейту жму, и выпускаю длинный Визгливый звук, похожий на кукан. И на кукане ходит хоровод И пьет и льет мясистая порода. И что же есть комедия, народ? И в чем же есть трагедия народа? …Смотри, смешно, мы все идем вперед, Комедия, мы все идем по кругу, И трезвый фан в кругу своих забот — Что пьяный фавн, кружащийся по лугу… …Смотри, смешно, сюда ведут дитя, Комедия, веселенькая штука, Я вновь ее увижу час спустя, Она повиснет на руке у внука… О шире круг, поскольку дело швах! В чем наша цель, не знает царь природы. Меж тем — и ах! — проходят наши годы В хмельных целенаправленных трудах. И все страшней, все шире, все быстрей, И дудка воет, как над мертвым сука: Лишь мертвый выпадает из цепей, А лица веселей и веселей. Но, боже мой, какая мука… Вот в трезвом опьянении ума Бредет старик, заглядывая в лица, По тощей ляжке хлопает сума, Он позабыл, куда ему крутиться. Он смотрит так, как будто виноват, Он спрашивает, словно трет до дыр: — Так в чем твоя комедия, Сатир? — А в чем твоя трагедия, Сократ? МОРАЛИСТЫ Нас много. Но идем мы друг за другом. Мы, как быки, увязанные плугом, Проходим по эпохам и векам. Но, господи, кто там идет за плугом И кто велит так напрягаться нам? И если вдруг за плугом не идет, Господь суровый с длинным кнутовищем, Какой же черт толкает нас вперед, Чего хотим мы и чего мы ищем? Мы тянем, тянем лямку сквозь века И, девственное поле бороздою Размежевав на доброе и злое, Заботимся, глубока ли строка. Ах да, конечно, — воин задрожит И повернет обратно колесницы, Когда прочтет: не преступай границы! Не преступай начертанной межи! ДОБЛЕСТЬ В военных целях, облил мальчика нефтью и поджег, чтобы увидеть горит ли в нефти тело
Из жизнеописания Александра Македонского Ты взял Геллеспонт, как барьер. Буцефал Медлительных персов топтал. На звонких щитах Буцефал танцевал. На спинах костлявых плясал. Но вспомни: обугленным телом дрожа, На скользких от нефти камнях, Худыми ногами живая душа Скребла эту слизь, этот прах… Когда твой угрюмый железный конвой Мальчишку — в багровом бреду — Влачил по планете, он черной пятой В земле пропахал борозду. И мир разразился небесной водой, И в русло вода натекла. Меж воинской славой и славой святой Навеки межа пролегла. Назад! Захлебнешься горючей слезой. Твой конь не пройдет над такою рекой. Назад! Содрогнись, непреклонный герой, Твой лик все ничтожнее день ото дня. Убийца детей с узловатой рукой — Таким ты останешься в скорби людской. Ты взял Геллеспонт, но пред этой чертой Сойдешь, Александр, с коня! |
