Время топало кривоватыми Вовкиными ножонками. Белым одуванчиком летал Вовка по двору, у собачьей конуры, на голубятне, в картошке.

— Скажи, ма-ма, — теребила сына Танчура. — Ну, скажи, не упрямься. Ма-ма.

Вовка щурился и каменно молчал.

— Давай, свозим к логопеду. Может, у него язык к небу прирос, как у Алексеевой Анжелки.

— Заговорит. Я тоже поздно начал говорить, — отмахивался егерь.

— Вырастет немым, тогда узнаешь!

— Заговорит!

— Отец называется, за какими-нибудь голубями вмиг подхватился бы…

Вовка клещом вцеплялся Ласке в загривок и, как раненый всадник, волоком тащился за ней по двору.

Малец теребил ее за уши, тыкал пальцем в глаза. Даже пробовал укусить за хвост. Ласка стоически терпела. Найда вела себя иначе. Она тоже любила играть с Вовкой, но стоило ему, забывшись, дернуть ее за ухо или вцепиться в нос, как она скалилась, поджимала хвост и уходила. За два года из толстого щенка Найда выдурилась в крупную серую суку с темной полосой вдоль хребта. Лишь белая, «в сметане», лапа отличала ее от волчицы.

Когда Найда взрыкивала на сынишку, егерь настораживался: что у нее на уме. Хватает и перепугает до смерти.

— Смотри у меня. Не трожь. Он маленький, глупый, — грозил пальцем ей егерь.

Найда вскидывала лобастую башку. Глаза желтоватой меди пристально глядели на хозяина, шевелила бровями.

— Отдай ее кому-нибудь, — пилила Танчура. — Вон она как скалится. Заикой мальчонку сделает.

— Эт она так, пугает.

— Собака тебе дороже ребятенка, — кричала Танчура.

По весне она вывесила проветривать от моли пальто, шапки.

Вовка дотянулся до ножниц и втихаря взялся стричь материнскую песцовую шапку.

— Паразит, ты чего настряпал! — Танчура вырвала у парняги ножницы, смаху шлепанула раз да другой.

Младой парикмахер реванул во всю ивановскую. Танчура, возбудившись от крика, замахнулась добавить. Тут-то вихрем и налетела Найда. Вскинутую для удара руку окатила волна крови.

— Или я, или твоя сука, — заявила Танчура мужу. — Девай, куда хочешь!

— Она же Вовку защищала.

— От родной матери. Убила я его. Паразит, на самом лбу выстриг.

— Он хотел, чтоб гуще выросло.

— Эта тварь жену чуть не разорвала, а ему смешочки.

Венька запер Найду в гараж, чтобы не попадалась на глаза.

Кормил втихаря, менял в плошке воду. Знал, напылит-нашумит супружница и быстро отойдет. Но как на грех прокушенная рука стала пухнуть, гноиться. Пришлось возить Танчуру на уколы от бешенства. Про Найду она даже слушать не хотела:

— Отравлю тварь поганую!

Через силу Венька позвонил свояку, охотнику, давно клянчившему у него Найду. Тот долго не мог поверить, что егерь сам называется ему белолапой. В тот же день примчался за двести верст. Вывалился из кабины «Нивы», тушистый, румяный, в шлепанцах на босу ногу.

— Как оно, ничего? — заморгал голубенькими глазками. — Порвала кого-нибудь?

— Жену, — буркнул егерь. Он в душе уже жалел, что позвонил.

— Ну моя с ней в пять секунд договорится. — Свояк моргал, посмеивался. — Закормит до отвала…

Венька выпустил Найду из гаража. Она подошла к хозяину, уставилась в лицо желтыми немигающими глазами и, поджав хвост, побито отошла в угол двора.

«Догадалась…», — поразился Венька.

— Слышь, я те за нее оцинковку на баню дам, — боясь, что Венька передумает и не отдаст, выложил козырь свояк.

— Иди ты со своей оцинковкой… — отмахнулся егерь. — Найда, на охоту!

Обычно она сходу запрыгивала в кабину. А тут хоть бы шелохнулась. Венька схватил собаку поперек, толкнул в салон, захлопнул дверцу. Отвернулся.

— Езжай.

— Хошь, движок на «Бурана» отдам. Новый! — высунул голову в окно свояк.

— Да езжай ты, ладно!

Сквозь стекло Венька видел, как мечется по салону Найда. В сердцах шваркнул воротцами. Краем глаза заметил, как отшатнулась от окна Танчура. Обругал вертевшуюся под ногами Ласку. Та удивленно уставилась на хозяина.

— Чо вы все на меня таращитесь? Я вам чо, картина? — озлился егерь.

«Тварина, отдал и хорошо. Все равно от нее никакого проку на охоте. Только мясо на нее переводить», — успокаивал он себя.

— Она бы и Вовку покусала, твоя сука. — Танчура выставила забинтованную руку. — Врач сказал, не перестанет гноиться, дренаж будут вставлять. Ты не знаешь, это что?

— Не знаю. У нас йод есть?

— Зачем тебе?

— Выпить!

— Ты чо рвешь и мечешь? Собака поганая тебе дороже жены, — со слезой в голосе вскричала Танчура. — Рука из-за нее гниет, может, отрежут. А ты тут фыркаешь. Не жилось мне дуре. Тогда в машине ты ворковал по-другому. Дура от тюрьмы его спасла. Люблю, замуж… За решеткой бы щас сидел, как миленький. А я бы жила себе, по курортам ездила.

— С Вовкой?

— Я бы аборт сделала.

— Ты бы до моего условно-досрочного гуляла. Как вышел бы, в первый день обеих с тещей отстрелял без лицензии.

Танчура замерла, облизнула пересохшие губы. Так лижет подброшенные в огонь дрова пламя, чтобы пыхнуть жаром.

— Рад, что она на меня накинулась. Тужишь, до смерти не загрызла.

Венька шваркнул дверью. Взялся во дворе прибивать штакетину, смаху хватил молотком по пальцу. Лизнул тут же почерневший ноготь: «Вот гадство!..»

Услышал, как растворилась дверь. Вовка, пятясь задом, сполз по ступенькам, затопал босыми ножонками по двору. Венька, посасывая палец, наблюдал за сыном. Тот околесил двор, погладил Ласку и только тогда подковылял к егерю, захлопал глазенками, захныкал:

— Ав-ав-ава-ав?

Венька взял сына на руки, прижался лицом к теплому тельцу:

— Нету, сынок, больше у нас твоей ав-ав, увезли нашу Найду.

— Ава-ав, ава-ав, — тянул ручонки Вовка, — ав-ав?…

Свояк гнал «Ниву» на всю железку, будто от гаишников удирал. Найда через стекло видела желтые обрывы холмов, лесопосадки. Сквозь листву верхушек стремительно летело солнце.

Новый хозяин то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, приговаривал:

— Найда, Найдушка, девочка. Будем на охоту с тобой ходить. Кутяток мне принесешь…

Голос человека за рулем звучал ласково. Найда не улавливала в нем злых ноток, как в голосе егеря, когда он бросил ее в машину. Она свернулась на сиденье в кольцо и задремала.

Жена свояка, Нина, дебелая утица в пестром, разлезшемся в подмышках халате, сразу ринулась кормить Найду.

Суку заперли в просторной погребке. Здесь было прохладно, пахло овчиной и гнилой картошкой. Найда вылакала плошку воды, легла и заснула. Очнулась она в полной темноте. В углу скреблась крыса. Найда двинулась на звук, бесшумно переставляя лапы. Уткнулась в наваленные у стены ящики. Из крысиного прокопа снаружи тянуло влажным ночным холодком. Найда широко расставила задние лапы, передними стала рыть под стену. Земля с шумом осыпалась на овчины. Найда легко взрывала сырую землю, но скоро когти больно скребанули о бетон блока. Крысиный отнорок уходил в прогал между бетонными блоками. Найда смогла просунуть в прогал лишь лапу.

В зарешеченное окошко сарая уставился большой белесый глаз. На ящики упала светлая полоска. Найда всегда замечала его над собой, когда он появлялся, узкий и косой. С каждой ночью глаз округлялся, затягивался бельмом. Ночи светлели, в звериной душе Найды пухла, клубилась, тоска, просилась наружу. Найда металась по сараю. Попробовала рыть в разных местах и тоже упиралась в бетон. Однажды она села мордой к окну… луна отразилась в желтоватых волчьих глазах. Найда запрокинула морду, из пасти ее вырвался жалобный вой.

Всколготились дремавшие посреди двора гуси. Будто от удара кнутом, вскинулась корова, мыкнула дурным голосом. Сгрудились в кучу в дальнем углу калды овцы. Собаки залились визгливым лаем.