По ТВ показали, как албанцы вернулись в Косово и убивают сербов. После всего этого о каком холокосте мы можем говорить. Евреи — нация, которая нескромна по отношению к своим страданиям. Мы, Россия, эту войну проиграли, НАТО взяло верх. Ну, исхитрились, ну, перебросили батальон в Приштину, а что теперь с этим батальоном делать? Все задавлено натовскими и албанскими войсками. Не написать ли мне письмо министру Филиппову, чтобы он разрешил мне взять сербский семинар?

В Швейцарии на перевале Сен-Готард поставили памятник Суворову. Организатором всего этого оказался один из потомков Фальц-Фейнов, о богатейших землях которого писал В. И. Ленин в «Развитии капитализма в России». Немудрено, что эта фамилия так богата. Тем не менее спасибо. За основу при изображении полководца скульптор взял посмертную маску Суворова. От этого полководец, верхом на коне, приобрел какие-то мистические черты. Здесь погибло 5 тысяч русских солдат. Стоит ли какая бы то ни было победа пяти тысяч жизней? И взятие какого бы то ни было моста? Зато погуляли по Неаполю.

Читаю воспоминания Михаила Ардова. В этих мемуарах, кажется, действуют только люди одной национальности. Все они остроумны, милы, шутливы. Я не вижу ничего смешного во многих их шуточках.

Лужков по ТВ жалуется, что Иосифу Кобзону по какому-то каналу не дали спеть песню, в которой есть слова об отечестве. Тут же он и расшифровал: подразумевалось «Отечество», лидером которого является сам Лужков.

29 июня, вторник. Снова в Москве. Вышел «МК» с полосой «Диссиденты-99». Статьи и интервью Синявского, Матусевича, Розановой. Мне этот номер подложил Лева Скворцов, потому что здесь Зиновьев написал, что его после возвращения на родину берет преподавать Литературный институт. Это соответствует действительности, ибо мы договорились с Александром Александровичем, еще весной во время его приезда в Москву и выступления в институте. Я выписываю то, что мне подходит: «С юности я был антисталинистом, коммунистическим романтиком, считавшим, что советская романтика не соответствует марксистским истокам».

Здесь же интервью нашего с Валей старейшего друга Володи Матусевича. Он, конечно, в свое время лихо сбежал из Союза, оставив двух ребят-близнецов и жену. Все подготовил, не заплатил деньги за квартиру и смотался. Не знаю, что у него пересилило: тяга к свободе или тяга к западным удобствам. Сейчас Володя резко пишет о радио «Свобода», где он в свое время возглавлял русскую службу. Всегда они, конечно, были против русского национального начала, против нашего понимания свободы как ряда обязанностей, свободы думать и не зависеть от куска хлеба и быта. Мы не свободны были лишь относительно жвачки и кока-колы. «То, что произошло с Россией сегодня, поистине страшно. И я виню в том, что произошло со страной, и себя, и русскую службу «Свободы», которую я возглавлял. Правда, сегодняшняя «Свобода» обслуживает властные структуры России — работая на Березовского». Мне-то все это было ясно, когда они еще начинали свой либерально-демокра-тический процесс, потому что сразу замахивались не на беспорядки, а на замену сердцевины.

Дорогая Мария Васильевна Розанова говорит: «Я человек многопартийного мышления, поэтому страна одной идеологии мне абсолютно не подходит». Слово «многопартийный» подходит и мне. С ума они сошли, эти диссиденты, в своем беспамятстве! Они что, забыли, о чем говорили раньше? «Даже советская 70-я статья, каравшая за антисоветскую пропаганду, была лучше, чем ваша демократия». О нетерпение желающего лучше жить сердца! Отказываю я им всем в искренности!

Толя Гладилин. Я-то знаю, что уехал он, запутавшись в своих бабах, а вовсе не потому, что что-то было в его судьбе не так. Теперь подвирает: «После Литинститута мне дали такую смачную комсомольскую характеристику, что я долго не мог найти работу по специальности. Но однажды мне неожиданно позвонили и предложили работу в «МК» — и.о. завотдела искусства». Характеристику комсомольскую никто никогда для работы не требовал. Ее могли попросить, когда человек отправлялся работать в комсомольскую газету. Толечка, повторяю, был счастливейшим человеком при советской власти, в 17, кажется, лет напечатал повесть, которая сделала его знаменитым. Я помню, как в Копенгагене в начале перестройки подарил ему свою книжечку с цитатой из «Клеветников России» Пушкина, вместо посвящения.

2 июля, пятница. С утра был Э. Лимонов, приводил очень талантливую девушку. Поговорили с ним о том, как не регистрируют его партию, так сказать, вопреки закону. Тихо-тихо, но Эдик своего добьется.

3 июля, суббота. Сегодня в Московском отделении Союза писателей состоялось торжественное вручение членского билета Александру Зиновьеву. Я тоже был к этому готов: в моем портфеле лежало удостоверение профессора Литинститута и выписка из приказа о нагрузке профессору Зиновьеву на очередной учебный год. Я не очень еще представлял, что он будет читать, но ведь большее значение имеет не что, а кто читает. Поразительнейшее наблюдение высказал Зиновьев перед самим вручением: «Когда в 1988 году Горбачев приехал в Лондон и отказался поехать на Хайгетское кладбище, я уже тогда понял, что мы имеем дело с предателем».

5 июля, понедельник. Утром в институте встретились со знаменитой индийской поэтессой, она была когда-то женой посла Индии в СССР, потом была женой премьер-министра. В те времена она не ведала ни Литинститута, ни Сергея Есина. Но нынче ни Белла Ахмадулина, ни Андрей Вознесенский ее не принимают и больше ее стихов не переводят. Все условно. На встрече переводила немыслимо элегантная Людмила Артемовна, у нее родилась еще одна внучка. Она счастлива.

Выдали зарплату и отправили всех в отпуск. Меня, конечно, угнетает, что в нашем институте простой народ получает так немного. Занимался арендаторами и ремонтом. Начал читать «Россию, которой не было» некоего Александра Бушкова. Как быстро они все, наверное бывшие преподаватели марксизма-ленинизма, набрали материала «супротив». Ну обо всех плохо — и о Ленине, и о Петре Первом, и о Столыпине. Хорошо, оказывается, только татарское иго. Какая сытная и плотная вещь Россия — сколько же паразитов она может прокормить!

6 июля, вторник. Наконец-то отработал и закончил речь для Италии. Постарался включить в нее все, чего нет у меня в дневнике.

Выступление на «круглом столе» «Наука и литература», проводимом в рамках Международной премии имени Эннио Флаяно. Италия. 10 июля 1999 г.

Удивительная тема нашего собеседования «Литература и наука сегодня» кажется мне не только актуальной, но и несколько причудливой. Это как попытки изобретения перпетуум-мобиле. Теоретически невозможно, но бытовая логика заставляет пытливого механика что-то мастерить. Так, наверное, и писателям кажется: какое отношение наука, да и сам прогресс имеют к литературе? А если они все же взаимодействуют, то, вероятно, лишь на уровне стального пера, которым писал раньше неутомимый чародей слова, а нынче на уровне компьютера, на котором писатель отбивает свои сумасшедшие такты.

Эта завлекательная проблема — взаимодействие литературы и науки — сегодня не имеет никакого объективного решения. Вернее, писатель с воображением наворочает вам огромное количество «за» и будет говорить о неумолимом ходе прогресса, а вместе с ним и о движении литературы, и в той же самой профессии найдет достаточное количество «против», доказывая неумолимость гнета формального знания над полетами воображения. Ответ на эти вопросы — «за» или «против» — имеет не объективное, а лишь личностное значение. Их ценность зависит от искренности писателя, пытающегося вновь и вновь рассмотреть проблему.

Я, естественно, в ужасе от того, что мне надо сказать. Рой обязательных для литератора ассоциаций накатывается на меня, начиная с библейских. Я пытаюсь вспоминать и перетряхивать литературоведение и историю литературы, забытые со студенческих времен, и вспоминаю, что Рабле и Чехов были врачами, математик Ньютон почти в художественной форме, уехав во время чумы или холеры из Лондона, изложил там, в тени остывающей зелени, свое соображение о яблоке, русский писатель-классик Гарин-Михайловский, написавший ряд прекрасных художественных произведений, был знаменитым инженером и построил Транссибирскую магистраль. Примеры можно было бы множить, но я вам обещал искренность и потому не утаю вспыхнувшую у меня в сознании цитатку из нашего классика Федора Достоевского, ключевым словом в которой звучит слово «наука».