30 декабря, четверг. Состоялся ученый совет. Отчитывалась аспирантура о приеме, и потом я делил материальную помощь, которую собираюсь дать в январе. Прислал за декабрь и ноябрь деньги Илья Шапиро, все-таки сдержал слово. Была докторантка из Кельна Елена Нарайкина. Она рассказала, что помнит Путина в начале перестройки, даже была у него на квартире, где-то на окраине Ленинграда. Было тесно, и все было заставлено вещами, привезенными В. В. из Германии. По-немецки, как призналась Лена, Путин говорит прекрасно. Уже тогда у него была репутация человека, который все может.

31 декабря, пятница. Хотел поэффектнее закончить в этом году дневник. Уж коли роман, то и какой-либо романный, скругленный конец. Но жизнь всегда круче литературы и приготовила другое окончание года. Отставка Ельцина. Если продолжать про литературу, то вот почему я всегда держусь фарватера реализма — там труднее формулировать, но крепче выходит. А если об ельцинской отставке, то она такая же, как и вся его политическая деятельность. Путин, как и. о. президента России, уже подписал указ о неких гарантиях президенту, но указ может и не стать законом. Откупился. В свое время приблизительно такое же решение принимали и о М. С. Горбачеве, но в нем не было некоего пункта «д».

Указ «О гарантиях Президенту Российской Федерации, прекратившему исполнение своих полномочий, и членам его семьи».

д) Президент РФ, прекративший исполнение своих полномочий, обладает неприкосновенностью. Он не может быть привлечен к уголовной или административной ответственности, задержан, арестован, подвергнут обыску, допросу или личному досмотру.

Ельцин, конечно, войдет в нашу историю, как вошли в нее Абакумов и Малюта Скуратов. Его выступление было полно точно рассчитанных риторических ходов. В последний день уходящего века. Как будто не знает, что и конец века этот не конец века, а просто рекламная кампания. Он даже попросил прощения у сограждан, что не все получилось так быстро и уверенно, как ему хотелось вначале. Но уже тогда, когда ломал великую державу, он не был мальчиком. А теперь, погубив миллионы людей, он просит прощения. Здесь нельзя прощать. Но судьба еще его накажет, отыгрываясь на близких. По телевидению началось пристрелочное восхваление нового президента и сразу же покусывание старого. Пресса уже выуживает подробности о Путине у соседей по ленинградскому дому и его старых учительниц.

С 1 января дневник писать, если смогу, прекращу, — сосредоточусь на окончании романа.

1 января, суббота. Новый год встречали в очень узком семейном составе. Я возился целый день со столом и едой. Альберт Дмитриевич, директор нашей институтской столовой, прислал мне миску салата и два ассорти на трех человек — рыбное и мясное.

Долго рассуждали о поступке Ельцина. Я не вижу в его поступке ни раскаяния, ни собственной подобревшей воли, а только холодный личный расчет. Единственный шанс — это посадить умеющего держать слово и совестливого Путина, чтобы еще прожить немножко беззаботно. Это не очень похоже на отречение Николая II. Того волновала держава и недовольный им народ. Интересно отметить, что в отставку Ельцин ушел лишь после того, как его ближайшие друзья Березовский и Абрамович получили парламентскую неприкосновенность.

Путин в своем рассуждении по ТВ говорил о внезапности решения Ельцина. Такой наивный мальчик! Работавший ранее в разведке и, наверняка, сохранивший все связи. Так внезапно, что указ о безопасности Ельцина уже был подготовлен и тут же в одночасье подписан. Некрасива и сама тайная идея подготовки этого указа. Станет ли он законом!

Начинаю трубить над главой о Троцком. К С.П. приехала мать, Клавдия Макаровна, он будет эти дни с ней и, значит, даже не зайдет хоть изредка погулять с собакой. У Долли началась течка.

4 января, вторник. По московскому каналу показывали московскую власть: в ряд сидели ладком и отчитывались Лужков, Ресин, Никольский, Толкачев. Давно не видел такого скопления сановных миллионеров. Как всегда был независимо-подобострастен Павел Горелов. Вообще-то очень стареют наши ведущие. И отчаянно поднадоели.

Телевидение передало о пожаре в Обществе книголюбов. Какие-то аварии с электропроводкой.

6 января, четверг. Утром ездил в больницу к Александру Григорьевичу Чучалину, моему знаменитому врачу. Ему — 60 лет. Он был одет в какой-то элегантный пиджак, в галстуке и без халата. Скольким людям спас он жизнь или хотя бы, как мне, позволил жить нормальной и полной жизнью. В малом конференц-зале уже был накрыт стол человек на двадцать. Меня угощали жареным поросенком, но я постарался поскорее смыться, хотя и выпил глоточек вина. По дороге к лифту меня перехватил Илья Дорофеевич, заставил скинуть рубашку и послушал: ни одного хрипа, но дозу лекарств, пока холодно, приказал не сокращать.

Днем был на работе, созвонился с Натальей Леонидовной Дементьевой, договорились с нею встретиться в понедельник. Тема — комната Платонова.

Был на Пушечной, у книголюбов. Загорелся где-то кабель под книголюбами в ювелирном магазине. Воспользовавшись этим, пожарные все, что можно разломали и побили, какие можно, большие стекла. Рассказывали, что под маркой пожара шел еще настоящий грабеж. В своих тяжелых робах, вернее, под ними пожарные выносили телефоны, принтеры, даже компьютеры. Как изменилось время! В 1992 году, когда у меня в квартире случился пожар и пожарные расхаживали по квартире, не пропала ни единая мелочь. Я хорошо помню, как на столе В.С. в это время лежали кольца и другие цацки с камнями.

7 января, пятница. Еще во время последнего семинара, который прошел в конце декабря, Паша Быков пригласил меня в церковь. Паша не только пытается писать прозу, но еще ради приработка поет в церкви. Он сразу пообещал мне, что если я приду, то меня проведут поближе к алтарю и я услышу рождественскую службу. Мы договорились, что накануне рождества Паша мне позвонит. Мне казалось, что только моя обязательность согнала меня с места. Накануне я не выспался, и идти страшно не хотелось. Существовала проблема и возвращения домой с Большой Ордынки. Паша поет в церкви «Всех скорбящих радости». Забегая вперед, скажу, что у свечного ящика, при входе в храм, с Пашей мы не встретились, но я был рад, что сделал усилие и пошел в церковь. Дело не в том, что я сразу стал верующим, правда, неверующим я не был никогда, и еще в самом начале перестройки в одном из своих интервью требовал свободы совести для коммунистов. Но атмосфера баженовского храма на меня подействовала самым необыкновенным образом. Мне трудно это описать, колеблясь между чувственным и рациональным объяснением. Во-первых, много мыслей вдруг возникло под пение в храме. Это было что-то похожее на собственное течение, когда слушаешь хорошую музыку. Воспринимаешь три-четыре места из программы, но масса своего входит в сознание. Во-вторых, здесь каким-то образом накалена энергетика и по-другому слышатся чужие тексты, то есть свежо и ново воспринимается сам Божий текст.

Первое, что поражает — это обилие русских замечательных, как правило, молодых лиц. Но и лица пожилых людей освещены каким-то родным и исконным светом. У меня, кроме сакрального, есть еще и рационалистическое объяснение. Живой, теплый свет свечей заставляет по-новому играть краски на лицах. Необычность момента также пробивается в выражении. Подумалось в эти минуты о православии, как религии русских. Как значительно и важно само по себе то, что в определенный час вся страна в огромных и стройных городских храмах и в маленьких сельских церквушках стоит у своих алтарей! Можно восхитится этой одновременностью, хотя она, наверное, из прошлого. Но это снова и опять будет, потому что такое единение соответствует сокровенному желанию русских, начинающих тонуть в море иных народов. Одновременно возникла мысль коварная: как же так быстро русский народ смог сдать свою церковь, которая отвечала его чаяниям?