Навалило сугроб на полметра.

Ветер валит людей на дворе.

Только этого чертова ветра

Не хватало нам в этой дыре!

Вышел. Лужа у дома под струпом.

Оглянулся — и ветер мне мил:

Своротил он и радиорупор,

И газетный киоск проломил!

Ветер, рви на заборе афишу!

Заметай всё кругом на версту!

Никакой ерунды не услышу,

Никакой чепухи не прочту…

Точно родник,

Весь небосклон

Дивно глубок.

Осень, тебя пьём.

Видишь — возник

Гибельный клён,

Раненный в бок

Солнечным копьём.

Страстию лик

Твой опалён.

Этот клубок

Рвём — не разорвём.

Видишь — возник

Гибельный клён,

Раненный в бок

Солнечным копьём.

В смерть напрямик

С самых пелён

Гонит нас Бог.

Все скоро уснём.

Видишь — возник

Гибельный клён,

Раненный в бок

Солнечным копьём.

Сразу же за гаражем

И далее к мастерским —

Закат расстилался пляжем,

А небо — заливом морским.

Там осень гуляла Крезом,

А у нее за плечом —

Мешок со ржавым железом

И ломаным кирпичом.

Поэты за эту рухлядь

Кровью платили парной,

Пока в садах не потухли

Березы все до одной.

Поэты, кланяясь клёнам,

Стояли по всем углам,

Кланялись, как обновлённым

Кланяются куполам…

Но изорвалась в дырки

Вся эта мишура,

И осень, как рыжий в цирке,

Шлепнулась у ковра.

Только вверху, напоследок,

Целуя тебя, высота,

Бьются меж голых веток

Последние два листа.

Но с трапеции-ветки

Рухнут в небытиё

Работающие без сетки

Сердца — твое и моё!

Там так же медленно краснеет верба

И за прудами топчется табун.

А за деревней океаны хлеба —

Хозяйничает золотой зыбун

От низких крыш до побережья неба.

Там домик на окраине пустой,

Похожий на забытого уродца.

И, невысоким солнцем залитой,

Там куст сирени у забора жмется,

И слышен скрип соседнего колодца.

Вот памяти последние гроши!

А может быть — обсчитан я жестоко

И не были те годы хороши?

Но там я в детстве строил шалаши.

Я помню вкус березового сока.

Еще спешить по чуждым мостовым,

Еще наскучит не одна столица…

Но только б помнить этот дом живым!

Пускай он перед смертью мне приснится,

Мой детский дом с моим окном кривым.

За века обмелело небо,

Всё труднее Луны поворот.

Одноглазый товарищ! Где бы

Перейти это небо вброд?

Мы пройдем по горящим весям,

По земной золотой пыли,

На веселых звездах развесим

Изумрудную шкуру Земли.

Пусть засохнет! Пускай не грабит

Оскудевшего Солнца лучи.

Слишком сочны земные хляби

Для двуногой земной саранчи.

Уже видны рек коридоры

И массивы горных пород…

Одноглазый товарищ! Скоро

Перейдем это небо вброд.

Это смертью звалось. До того

Я не знал ее всех замашек.

Сразу стало много всего, —

Сколько лишних подушек и чашек.

Где искать за последней стеной?

Что, когда не найду и миную?

Смерть писала — куда, в накладной.

Кто прочтет ее накладную?

Одинаково далеко

И до ада идти, и до рая.

Словно грязное молоко,

На могиле земля сырая.

Дневных лучей осеннее литьё

Торжественно ушло в небытиё.

Торжественное небо надо мной

Поблескивает звездной сединой.

И слушают дорога и трава

Моей молитвы тихие слова.

Ты, Господи, оставил нас в огне,

Ты два тысячелетья — в стороне,

А мы от века до конца — плати

За неисповедимые пути.

Немногого прошу я — только дня,

Дня для земли без крови и огня,

Дня отдыха. Но только в этот день

Своей рукою солнце нам воздень,

И, может быть, тогда припомним мы

О Солнце Рая…

Моста электрический остов

Повис вдалеке над рекой,

И месяц, как гневный апостроф,

Поставлен Господней рукой.

От волн, от огней, от гранита

Скорей бы куда-нибудь прочь!..

Вся вечность враждебно открыта,

Как книга в бессонную ночь…