– Забудь. Я хочу, чтобы ты осталась. – Глаза у Ричарда были печальные. Он смотрел в окно взглядом, полным тоски.

– Не могу. Надо работать. Эту ночь пропускать нельзя.

Ричард вздохнул и вернулся к посудомоечной машине.

– Не сердись.

– Да я и не думал! – И грохнул дверцей буфета.

– К таким обязательствам я не готова, Ричард. Хотелось бы мне сказать «да», но – нет. Если я и перееду сюда, ничего хорошего из этого не выйдет, я же знаю. Слишком рано… Это будет нечестно по отношению к тебе. Да и к Дотти, если уж на то пошло.

– Ха, взгляни-ка! – Ричард крутил длинную деревянную ложку, как завзятый жонглер. Но тут же сбился, и ложка упала. А когда Ричард поднял ее, лицо у него снова было серьезное. – Не беспокойся, Китти. К этому разговору мы больше не вернемся. Я все понял. Мне это не нравится, но я все принял к сведению. Больше я на тебя наседать не стану.

И что прикажете думать? Совсем недавно Ричард заявил мне, что не следует оставаться здесь на ночь, если я не собираюсь окончательно переехать к нему. Мол, с тем же успехом можно предлагать изголодавшемуся человеку крошки вместо пирога. Я ответила, что пирог можно или сберечь, или слопать, – думала, что Ричарда это рассмешит. Не рассмешило.

– Ну, мне, пожалуй, пора. – Я неохотно поднялась на ноги. Эта кухня, наверное, моя любимая комната в мире.

Ричард приблизился, я ощутила его горячее дыхание на своей шее, и уже через минуту я укладываюсь на спину на своем любимом столе и расстегиваю одежду, а Ричард взбирается сверху, вытаскивая из штанов свой член. Вот что я еще в нем ценю. Член у него большой, и он умеет им пользоваться.

Красный мобильник. Джонни.

– Кэйти?

– Джонни, куда ты запропастился? Хрен знает сколько дней тебя не было!

– Не заводись. И так голова лопается. – Слушай, я сейчас за рулем. Я перезвоню, хорошо? Только не пропадай больше. – Я действительно катила по Вуд-лейн с двумя поддатыми девицами из Би-би-си на заднем сиденье.

– Заезжай, Кэйти. Повидаемся.

На часах только половина десятого, и мне предстояло вкалывать целую ночь. Кроме того, на моей коже еще сохранился запах Ричарда. Умеет же мальчик выбрать момент.

– Кэйти?

– Сейчас не могу, Джонни. Слушай, я скоро перезвоню, ладно? Я людей везу.

– Ты должна приехать. ПОЖАЛУЙСТА, приходи. – Этот его жалобный и вкрадчивый тон… Пятилетка к мамочке просится.

Одна из девиц говорила, что увидеть Джереми Паксмена – не такая уж редкость, да и Френча и Сондерса тоже, а вообще ей уже осточертело натыкаться на всяких звезд в баре телецентра. И обронила между прочим, что как-то повстречала в коридоре Майкла Кейна.

– Кэйти, у меня снова эта мигрень. Сил нет терпеть.

– Джонни, я же сказала, что перезвоню. Я на работе.

Я выключила мобильник. Мы были на Уэствей – моей самой ненавистной дороге во всем Лондоне. Когда я только готовилась получить значок, мне являлись в кошмарах серые ленты, перехлестывающиеся, пересекающиеся друг с другом, ленты без начала и конца. И в самом сердце этих снов таился Уэствей. До тех пор, пока мне не начал сниться цвет, это был самый мучительный из всех кошмаров.

– Я ему так сразу и сказала: со мной, мол, этот номер не пройдет, – говорила одна из девушек. – Пока он с НЕЙ – никаких. За кого он меня принял?

– Ну а потом что?

– Как – что? Да отымела его!

Обе так и закатились, разбрызгивая во все стороны слюну. Девица, которая кого-то отымела, потеряла равновесие и чуть не съехала на пол, что вызвало новый взрыв смеха. У ее подружки тушь растеклась по щеке. И вдруг она перестала хихикать; при напускной веселости глаза у нее оставались грустными. Я вспомнила дрессировщика в костюме Пьеро.

– Но больше я с ним не сплю. А то возомнил, ублюдок, будто ему все позволено.

Тут девчонка перехватила в зеркале мой взгляд, и я, смутившись, отвернулась. Нечего подслушивать – надо приводить в порядок собственные амурные дела.

Джонни…

Он появился в моем такси ненастной ноябрьской ночью, три года тому назад. Проезжая у Кингз-Кросс, я увидела высокий темный силуэт: полы пальто развеваются на ветру, лицо спрятано в воротник, отведенная в сторону рука торчит будто палка от метлы – он голосовал, заметив оранжевый огонек. Я подъехала, он попросил подвезти его к «Слону». Было уже около четырех, а может, и того позднее. Я жила в Пэкхеме, и «Слон» был как раз по пути. И я сказала, чтобы он залезал.

Он не пытался завести разговор. Просто сидел и смотрел в окно. Меня это устраивало. Мои мысли тогда были заняты совсем другими делами. До тех пор, пока уличные огни не осветили его лицо. Пока я не увидела шрамы.

Шрамы покрывали все лицо. Правая щека искромсана, кожа стянута так, что глаз почти закрыт. Куски пересаженной ткани. Длинные черные волосы зачесаны вперед, – наверное, чтобы хоть как-то замаскировать это зрелище. Левая сторона была немного получше.

Не повезло бедняге, подумала я. Интересно, где его так приложило.

Помню, как он перехватил мой взгляд. Лицо исказилось от злости. Я сделала вывод, что несчастный случай – или что там это было – произошел совсем недавно. Парень еще не привык к тому, что на него глазеют.

Воспоминания нахлынули внезапно. Только что я видела в зеркальце эти покрасневшие, полные муки глаза, а в следующее мгновение была уже совсем в другом месте. В школьном зале, среди визжащих девчонок, окруженная одноклассниками, я лезла из кожи вон, чтобы получше рассмотреть ребят на сцене. Проталкивалась, пробивалась как можно ближе к великолепному певцу.

Этого не может быть… Или может?

Они называли себя «Капоне». Четверо – как «Битлы». Ударник и три гитары. Солист играл на электрогитаре – подделке под «Стратокастер». Все держалось на нем, именно он обладал настоящим талантом. Репертуар был в основном чужой: «Дюран-Дюран», «Полис», «Клэш». Но были и их собственные песни: «Шоколадный», «Мадди», «Прошу вас, миссис Синклер» и моя любимая – «Плакучая ива». Они записали кассету на чьем-то магнитофоне и продавали копии школьникам. Свою кассету я загоняла до дыр, а потом купила новую.

Шестиклассники всегда ослепительны в глазах первачков. У них тела взрослых мужчин, они заманчиво недосягаемы – но в тех было и нечто большее. На переменах за ними бродили толпы девчонок, хихикающих и заливающихся краской, если их удостаивали улыбкой. Мы прокрадывалась в запретную комнату шестиклассников, чтобы подложить в их шкафчики любовные записки. Мы болтались за воротами, если они играли в футбол, и желали всевозможных страшных смертей их подружкам. Все они были героями, но главный герой – это, конечно, солист.

Это был он. Джонни Джордан, лидер «Капоне», парень, по которому я сохла и выла пятнадцать лет назад и для которого меня никогда не существовало. Он сидел в моем кебе, и его некогда ясный лик был изуродован и искромсан почти до неузнаваемости. Почти…

К глазам подступили слезы. Пришлось собрать все силы, чтобы справиться с рулем. Мы ехали по мосту Блэкфрайарз, по обе стороны от нас раскинулся Лондон – сияющий огнями, магический. В темной воде плясали мерцающие блики.

– Красиво, правда? – Голос у меня был взволнованный, срывающийся.

– Что?

– Мост. Река. Бывают моменты, когда я по-настоящему люблю свою работу.

– Куда ему до Бруклинского моста. – Его голос стал грубее. Жестче. – Вот Манхэттен в темноте… Сердце из груди выскакивает.

– Я в Нью-Йорке не была.

– Я жил там одно время.

– Понравилось?

Он слегка усмехнулся:

– Не стоило мне оттуда уезжать.

А у меня перед глазами стоял тот паренек Джонни, играющий на электрогитаре. Он хотел весь мир, он готов был открыть рот и проглотить его целиком. Но теперь, похоже, этот мир сожрал его. Точнее, пожевал как следует, выжал все сладкое и выплюнул кости да хрящи. Джонни откинул голову на сиденье. Я скользнула взглядом по его шее, по волосам, вьющимся у горловины футболки. И шея тоже в шрамах. Господи, да он что, весь такой?