Поскольку учеба Роману давалась без особого труда, почти все свободное время он уделял музыке, устраивал концерты в школе, принимал участие в творческих проектах девичьей группы «Джульетта», которая, надо отдать ей должное, развивалась вполне успешно, хотя и не без внутренних конфликтов. Тем не менее и «Ромео», и «Джульетта» выступали на вечерах в соседних учебных заведениях, давали концерты на общешкольных праздниках и даже умудрялись зарабатывать кое-какие деньги. Не Бог весть что, но на обновление костюмов и инструментов хватало...
Подходило время окончания школы, выбора жизненного пути, как любили говорить учителя, а Роман даже не напрягался и не метался в сомнениях. В семье давно было определено: по стопам отца. А это значило: высшая школа милиции. И поскольку связи папы, его авторитет были еще в силе, Роман не сомневался в успехе поступления в это учебное заведение.
Он и поступил довольно легко, но... не предполагал, насколько непростое обучение его ждет. Условия пребывания, сам учебный процесс, дисциплина, нагрузки были настолько напряженными, что Роман был вынужден «включить» уже выработанный им в детстве механизм самоподавления. Сходился с ребятами-студентами он с трудом, очень скучал по школе, по своей музыке, по тем ощущениям беззаботной юности, которые, к сожалению, уходили безвозвратно.
У школьных товарищей начиналась взрослая жизнь: у кого институт, у кого работа, у кого армия. И собраться вместе, поиграть, попеть становилось все более проблематично. Но тем не менее, когда это изредка удавалось, Роман был по-настоящему счастлив. Он возвращался в тот мир, где царили такой внутренний комфорт, такая гармония и такое органичное сочетание творческих порывов с их реализацией, что это и вправду казалось счастьем.
Отец всегда говорил ему:
–?Сынок, пока я работаю, все будет нормально. Но стоит мне уйти на пенсию, забота о семье ляжет на тебя.
–?Я понимаю это, пап.
–?Так вот, давай учись прилично! Пока я в силе, распределю тебя в хорошее место.
Мать продолжала работать. В семье установились ровные, почти дружеские отношения. «Почти» – поскольку все же разница между поколениями оказалась настолько существенна, что трудно было рассчитывать на полное понимание родителями Романа, а Романом – родителей. И все же взаимные обиды были забыты, разногласия преодолены и мир в семье восстановлен.
Нельзя сказать, что Екатерина Михайловна не волновалась за сына и не пыталась его опекать. Конечно, все это осталось, но как-то в меру, как-то вполне допустимо.
Роман был благодарен родителям за все их усилия, потраченные на его воспитание, и как-то раз за большим застольем, устроенным по поводу его удачного поступления, произнес тост:
–?Дорогие мои, любимые, глубоко уважаемые родители!
Уже при этих словах, произнесенных проникновенно и торжественно, у Екатерины Михайловны выступили слезы на глазах, а Виталий Петрович шумно, прерывисто вздохнул. Они встали с бокалами в руках и продолжали стоя слушать тост сына.
–?Процесс воспитания любого ребенка сложен и тернист. Он требует самоотдачи, а подчас и жертвенности.
Все гости внимали столь продуманной речи молодого человека с удивлением и некоторой завистью: не каждый взрослый может так красиво выражать свои мысли, не говоря уже о подрастающем поколении.
–?Я, если честно, при всей кажущейся покладистости, был непростым ребенком. Но усилия моих родителей сделали из гадкого утенка, коим я был поначалу, того прекрасного молодого человека, которого вы видите сейчас перед собой.
Гости заулыбались и одобрительно закивали, оценив самоиронию Романа.
Он продолжал:
–?Я очень благодарен своим папе и маме за их любовь, терпение, трудолюбие... За их свет, доброту, мудрость... Я безмерно счастлив иметь таких родителей. Спасибо вам за все!
С этими словами он поклонился им в пояс.
Потрясенные родители со слезами на глазах расцеловали сына. Роман обнимал мать, отца и, прикладывая руку к сердцу, в благодарном порыве склонял голову перед ними...
* * *
После похорон мужа жизнь Анны стала постоянными серыми буднями. Она ходила на работу, провожала детей в школу, кое-как общалась с окружающими... Но все это безрадостно, хмуро, потерянно. Друзья, прежде забегающие чуть ли не через день, встречали теперь равнодушный прием. Поэтому заходили все реже, а то и просто ограничивались звонками. Да и как могла Аня им радоваться? Если они неумолимо напоминали ей об Алексее? Если любой разговор на любую тему заканчивался воспоминаниями о нем, вызывая слезы, а то и рыдания? Если посещение мужчин лишь подчеркивало ее трагическое одиночество? Если тоска по мужу становилась нестерпимой в кругу близких приятелей? С какими глазами она должна была их встречать? Какого приема они ждали от нее? Тем более каждого надо встретить, угостить... ну, хотя бы чаем. А к чаю что подать? Ей на одну зарплату и детей поднимать, и дом содержать, и поесть-попить. У нее иной раз только каша была на ужин. Чем она людей угостит?
Гости чувствовали некое отторжение и старались не навязываться, не надоедать. А потому и встречи случались все реже. Возникало вполне понятное охлаждение, отчуждение... И если друзей это огорчало, то Аню вполне устраивало. Ей теперь вечерами вместо активного общения все чаще хотелось посидеть, полистать журнал, посмотреть с детьми сказку или почитать им на ночь. Они за день уставали, поэтому засыпали быстро, порой не дождавшись окончания очередной истории. Приходилось Ане утром по дороге в школу пересказывать прочитанное накануне...
Все втроем они очень жалели друг друга, старались не огорчать. Аня и раньше практически никогда не повышала голос на детей. А теперь – и подавно... Тем более что они стали еще более покладистыми и внимательными как к матери, так и друг к другу.
Однажды заглянула к Ане давняя ее приятельница Светлана. Долгое время они не виделись. Светлана жила в другом городе, изредка приезжая в Москву в длительные командировки. Месяц в Москве, полгода дома, потом снова Москва на две-три недели, опять домой. И так годами. Светке, правда, начинала надоедать такая жизнь, да и муж был не в восторге от долгих отлучек супруги. Однако деньги она получала приличные, плюс командировочные, плюс постоянные премии, плюс путевки детям в лагеря с выездом на море. Так что по большому счету всех все устраивало...
Так вот. Увидела Светка Аню после долгого перерыва и обомлела. Да, понятно: человек пережил горе, подобные трагедии откладывают отпечаток и на внешность, и на восприятие жизни, но... Света почувствовала такую тоску, такую безысходность, исходящую от подруги, что даже невольно отшатнулась от нее после первых объятий. Холодом повеяло от прежде теплой, веселой, дружелюбной Ани. И вновь – рассказы, воспоминания, переживания... Снова слезы, глубокая печаль, уныние...
–?Аня, Анечка! Послушай меня!
Света пыталась поймать взгляд подруги, взять ее за руку. Но та уходила в себя, сжималась, прятала руки в карманы халата или скрещивала на груди, не желая идти на близкий дружеский контакт.
–?Так нельзя! Ты пойми... ну, раз судьба распорядилась таким образом... мы уже ничего не изменим... А тебе надо жить дальше, надо деток поднимать...
Аня согласно кивала головой, скорее, по инерции, чем искренно соглашаясь с подругой.
–?Ты сама еще молодая совсем. Сколько тебе? Тридцать?
–?Тридцать два.
–?Ну вот. Больше половины жизни впереди.
Аня не слушала. Взяла альбом с фотографиями, стала листать, показывая Свете снимки, вспоминая своего любимого Алексея и говоря только о нем...
Света внимательно рассматривала фотографии вместе с подругой, поддерживала разговор, задавая вопросы, припоминая знакомые лица, узнавая совместные мероприятия прошлых лет, стараясь переключить Анино внимание на рассказы об общих приятелях, уводя разговор чуть в сторону от болезненной темы...
Потом, когда Аня захлопнула альбом, Света предложила:
–?Анечка! Не хочешь в выходные съездить со мной за город?
