Часто после приступа боли наступает момент прозрения, когда кажется, что разум проникает сквозь вуаль Правдоподобия. Потом, возвратившись в реальный мир, я разглядываю самородки, которые вынес из этого далека, и нахожу, что это золото дураков. Нечего и спрашивать, на чей счет эта шутка: на мой.

Досадно, что даже сейчас мозг — не более чем колба с химикатами, а его момент истины — всего лишь функция интенсивности их окисления.

Томас Наш все еще преследует меня. Я распеваю его рифмы, словно молясь и перебирая четки.

Шипанский, Уотсон, Квай и новообращенный Бернесе потратили целый день, по очереди дежуря возле меня. И это в открытом неподчинении (хотя они это отрицают) четко сформулированным приказам Скиллимана. Бльшую часть времени они не переставали обсуждать свои темы, но иногда читали мне или мы разговаривали. Уотсон спросил, продолжал бы я оставаться отказником, обладая своими новыми, более высокими понятиями предпочтения, если бы получил шанс выздороветь. Я не смог решить, что ответить, и, полагаю, это означает, что продолжал бы. Как много мы делаем такого, что только кажется последовательным.

Шипанский наконец преодолел свой ужас перед секретностью. С того вечера, когда Скиллиман прервал наш разговор, его не переставал беспокоить тот несбалансированный диалог между красноречивыми силами Зла и помалкивающими силами Добра.

— Я сказал сам себе, что могу найти посылку. Но посылки всегда появляются парами — за и против, теза и антитеза, — полностью соответствующими друг другу. Наконец появилось вполне реальное соображение, опрокинувшее этот фокус. Я слушал арию охотника из Di Frau Ohne Schatten[77]* в исполнении Виккерса. Да, именно так. И я подумал — если бы я мог научиться так петь! Полагаю, что это, конечно, невозможно, принимая во внимание мой возраст и все такое. Но я действительно хочу этого, хочу так, как никогда не хотел ничего другого. И это, должно быть, то, чего я ожидал, потому что этому, казалось, нет дилеммы.

Если мне удастся выбраться отсюда и если я ухитрюсь не умереть, я посвящу себя именно этому. Я собираюсь учиться вокалу. И, придя к этому, вознамерившись осуществить это решение, я чувствую себя… просто великолепно. И теперь это то, ради чего мне захотелось жить, без чего я не смогу жить.

— Как вы намерены распорядиться тем временем, что будете оставаться здесь? — спросил я.

— Я начал по-настоящему изучать медицину. У меня уже есть достаточный запас знаний в биологии. Это не трудно. Многое из того, чему учат в медицинских колледжах, в действительности к делу не относится.

А Уотсон, Квай и Бернесе?

— Первоначально это был план Уотсона. Он обладает способностью, которой я завидую, верить, что, чем бы он ни занимался в любой момент, это самое логически оправданное и морально дозволенное дело, какое только может быть. Скиллиман не может с ним ничего поделать, и его упрямство на пользу нам всем. Кроме того, теперь, когда нас четверо — пятеро, если мы можем считать и вас, — легче не выйти из равновесия от того, что он говорит, от того, чем угрожает.

— Думаете, есть какой-то шанс? Минута молчания. Затем:

— Простите меня, мистер Саккетти. Я забыл, что вы не видите, что я кивнул. Нет, реальных шансов немного. Поиск лекарства всегда будет в той или иной мере делом проб и ошибок. Оно требует времени, денег, оборудования. Больше всего на него расходуется время.

X.X. говорит, что руководители его нечестивой корпорации отказываются допустить существование эпидемии. С несколькими докторами, которые обнаружили спирохету независимо, произведен полный расчет либо их заставили замолчать менее конгениальным способом.

Тем временем газетные заголовки изо дня в день становятся все более причудливыми. Пошла вторая волна суперубийств, в Далласе и Форт-Уорте. За одну неделю совершено три ограбления музеев, а городской Совет Канзас-Сити нанял Энди Уорхола в качестве Специального Уполномоченного по Заповедникам. Воистину мир рушится. Не обледенением, не мировым пожаром, а центробежными силами.

Удар. Моя левая рука парализована, и я печатаю это одним указательным пальцем правой руки; трудная работа.

Бльшую часть времени я размышляю о безмерности моей темноты, или, по-мильтоновски ставя знак апострофа, божественного света.

Песни, либо Наша, либо мои собственные, утешают меня теперь не больше, чем утешила бы игра на деревянных дудках. Возвышенное, пронзенное этим благоговейным страхом, свинцовым отвесом опускается на землю, исхлестываемое ветвями деревьев.

Охотник нагибается над павшим — не совсем, не совсем еще мертвое. Крыло поднимается, неуклюже колеблется и поднимается вновь. Не совсем, не совсем еще мертвое.

Плоть распадается. Легкие расширяются, а желудок вырабатывает не те кислоты. Каждый прием пищи вызывает тошноту, и я потерял уже 15 килограммов веса. Я почти не хожу. Сердце бьется беспорядочно. Мне больно даже разговаривать.

Я все еще боюсь темноты, этой темной коробки.

Если бы я был только коконом! Если бы было можно верить только в добрые старые метафоры! Если бы в эти последние дни я мог стать хоть немного глупее!

Скиллиман побежал вызывать охрану, а Квай ищет Хааста. Возникло некое подобие противостояния, о котором надо коротко рассказать.

Шипанский и три его друга пришли ко мне в лазарет, приведя с собой еще двух «шестерок». С ними на нашей стороне пом-ки С, разделены ровно 6:6. Беседа, если это беседа, вертелась вокруг возм. лекарства. Сегодня мы, должно быть, достигли критической массы, потому что вырвались наконец из привычной колеи чисто мед. решений. Среди дюж. и более непрактичных и причудливых идей, может быть, есть одна, которая повернет ключ в замке! (Хотя не могло быть сомнения, что из-за такого же отчаянного поиска посылок М. зациклился на своей алхимической программе). Мы говорили: об исследованиях в области мех. снятия копий и хранения записей мозговолн; о йоге и др. методах приост. жизни, таких как замораживание-высушивание на период, пока не будет создано лекарство; даже, что так помогает мне, о путешествии во времени — и, как его экв., межзвездном вояже с аналог, целью, т.е. о возвращении в мир (в нерелятивистском смысле) будущего. Ш. даже высказал предположение, что можно было бы предпринять глобальное усилие вырвать ответ у Бога, поскольку, в конце концов, мы вознамерились просить чуда. Храбрый Бернесе предложил бежать (!!!), на что я возр., что в этом деле так мала возм. сохранения секрета, что нам дадут довести подобный план до конца, даже если охране будет известно о нем с самого начала. Время уходит. Жаль, мне так хочется добраться до цифры 100.

Бог — мой свет и мое спасение; кому я могу быть страшен? Бог — могущество моей жизни; кого мне бояться?

Когда нечистый и даже мои враги и недоброжелатели подступили ко мне, чтобы съесть мою плоть, они стали спотыкаться и падать.

Хотя какое-то воинство, должно быть, расположилось лагерем против меня, в сердце моем нет страха: пусть войной пойдут на меня, моя уверенность не дрогнет.

Одного лишь желаю от Господа, того, что буду пытаться найти; чтобы мог я пребывать в доме Его все дни моей жизни, чтобы созерцать красоту Его и вопрошать к Нему в Его храме.