— Если ты не Динго, почему бы тебе не доказать это и не оставить дурацкую ветку этого старого дерева?

С той первой встречи и по сей день в присутствии Жюли Дарлинг я веду себя как последний дурак. Я последовал ее совету и в точном соответствии с законами Ньютона стал падать прямо на Роксану. Но тут же внутри меня что-то забавно екнуло, и я почувствовал, что подхвачен антигравитационным поясом, который поддерживал Жюли. Она с хихиканьем устремилась вниз и схватила меня за руку. В тот же момент я ощутил сеть Сворки, охватившую мой разум. Роксана упала в обморок. Плуто пытался привести ее в чувство. Каждый раз, как он шлепал ее по щеке, она издавала трогательный стон.

— Какая глупая игра, — заметила Жюли. Потом, отпустив мою руку, она подпрыгнула в податливом воздухе еще на десяток метров и повисла в полной безопасности, словно шарик для пинг-понга в струе сжатого воздуха. — Поймай меня! — крикнула она и метнулась по пологой параболе за покосившуюся крышу старого сарая.

— А я? — запротестовал Плуто. — Мне тоже хочется полетать.

— Возможно, ты староват, но я спрошу ее, — пообещал я и бросился ловить Жюли.

Плуто не мог видеть ни меня, ни Жюли добрых два часа. Она заставила меня целиком отдаться этой охоте, взмывая высоко к облакам, проносясь над низкорослыми зарослями, едва не касаясь ветвей, прыгая, точно плоский камешек, по гладкой поверхности озера Верхнего Нас обоих одолевала приятная истома, когда она позволила мне поймать себя.

Успокоив дыхание, я спросил, из какого она питомника.

— О, это новый питомник на астероидах. Вероятно, ты даже не слыхал о нем. Пока не слыхал, — добавила она с чувством гордого патриотизма.

— А как ты оказалась здесь? Я имею в виду, что ферма Скунсов не такой уж оживленный перекресток. Зачем ты вообще явилась на Землю, если живешь в замечательном питомнике на астероидах?

— Видишь ли, моему Господину необходимо пополнение хорошей породы, и он взял меня с собой, чтобы я помогла ему в подборе. На Земле такие приобретения обходятся дешевле, а мой Господин привык считать деньги. Во всяком случае, он дал мне именно такое объяснение. Меня же заботит только одно, — доверительно заключила она, — я хочу по-прежнему жить на Лебедином озере, потому что лучшего места нет во всей Вселенной.

Мне хотелось сказать, что я целиком с ней согласен, ни вместо этого стал расхваливать поле для регби и теннисные корты Шрёдера.

У Жюли внезапно испортилось настроение.

— О дорогой мой, значит, у тебя не возникло желания отправиться туда вместе с нами! Я так надеялась…

— Не спеши с выводами. Сперва спроси меня.

— Бога ради! Ты согласишься отправиться вместе со мной на Лебединое озеро?

Голос ее Господина эхом повторил просьбу Жюли в моем разуме: «Согласишься?»

Ее Господин? Нет — теперь он и мой! Мне не пришлось отвечать на вопрос Жюли, потому что наш Господин сам передал мое радостное согласие ее разуму. Восторг девочки перескочил в мой мозг, как возвращается хорошо посланный мячик в игре дружественно настроенных теннисистов.

— А мой брат? Вы захотите взять и его, правда? — (Поразительно, каким законченным лицемером может быть человек даже в десятилетнем возрасте).

— Естественно! В конце концов, вы оба Уайты[3]*.

Я был более чем шокирован. Кроме того, что я знал из «Хижины дяди Тома», мне никогда не доводилось сталкиваться с предпочтением по расовому признаку.

— Некоторые из моих лучших друзей… — негодующе начал я.

— О нет, глупышка! Белые совсем в другом смысле. Дети Теннисона Уайта. Ведь вы — его сыновья. И следует добавить, единственные, кого еще не затащили к себе питомники высшего ранга. Пойми, я не хочу сказать ничего плохого о Шрёдере, но тем не менее полагаю, что вы достойны лучшего. Вы двое стите всех других любимцев этого питомника, взятых вместе!

Теперь я, конечно, понимаю, что подобного рода разговор не имеет ничего общего с демократией и в нынешних обстоятельствах выглядел бы подрывающим устои общества, но тогда мой незрелый разум, развращенный ложными ценностями Господства, вполне удовлетворился этим комплиментом. Я даже поблагодарил за него Жюли.

— Я назвала тебе свое имя. Но ты мне еще не представился.

— Белый Клык, — сказал я, не скрывая переполнявшую меня гордость.

— Клык Уайт. Какое смешное имя Я не смогу называть тебя «Клык». Теперь ты будешь Каддлис.

Мне следовало сразу же возразить, но я побоялся обидеть ее и расстаться с обещанным билетом на астероиды. Так вот и получилось, что следующие десять лет жизни все друзья знали меня под именем Каддлис.

Вернувшись с Жюли к дому Скунсов, мы обнаружили, что Роксана и Плуто устали ждать и вернулись в своем пузыре-танке в питомник. Мы помчались следом напрямик, скользя над погружавшимся в дрему лесом. Заботой нашего Господина мы были защищены от прохлады октябрьского вечера.

В считанные минуты после возвращения Господин Жюли договорился о передаче нас с Плуто из питомника Шрёдер на Лебединое озеро. Роксана протестовала, уверяя, что момент для перерыва в наших литературных занятиях был совсем не подходящий. Либо мы должны остаться в Шрёдере, либо ей придется составить нам компанию на астероидах. Оставляю читателю самому разбираться, каким был истинный ход мысли Роксаны. Однако Господин Лебединого озера оставался холодно безразличным к ее мольбам и угрозам. Родословная Роксаны ничего собой не представляла; ее физические данные в лучшем случае можно было назвать красотой на любителя; что же касается знания литературы, то оно не простиралось дальше увлечения Прустом, которого Господин Лебединого озера почитал менее любого другого писателя. Роксана плакала, падала в обморок, рвала на себе волосы. Все было напрасно. Наконец, когда Плуто собрал все клочки бумаги со своими стихами и мы были готовы отправиться, Роксана напутствовала нас проклятием.

Путешествие на астероиды состоялось той же ночью, пока мы спали. Какими средствами пользовался для этого наш новый Господин, я сказать не берусь. Во всяком случае, это был не прозаический космический корабль. Технология Господ представляла собой что-то вроде экспромтного наития, но я должен признать, причем считаю это делом чести, что техническая сторона дела мне действительно неинтересна.

Нас разбудила приглушенная люминесценция стен питомника, к которой мы привыкли за свою жизнь. В ответ на ускорение нервных импульсов наших просыпавшихся разумов стены оживали все более радостными цветовыми гаммами. В какой-то момент я даже испугался, не остались ли мы в Шрёдере.

Однако ощущалось и различие: вместо неослабного бремени земного притяжения — ласковый гравитационный пульс, что-то похожее на слабые отливы и приливы, исходившие, казалось, из моего сердца.

Я ощутил Сворку нового Господина, крепко обнимавшую разум (все следующие десять лет она никогда не оставляла меня вовсе, даже во сне). Я улыбнулся и прошептал Ему слова благодарности за решение забрать меня.

Жюли тоже проснулась. По мановению ее руки под синтетическую музыку, имитирующую рожок, стены питомника растаяли, и я оказался лицом к лицу с безграничными сияющими просторами астероидов.

От изумления я разинул рот.

— Это все ваше, — произнес голос внутри моего разума; вскоре этот голос стал казаться таким же привычным, как мой собственный внутренний голос.

Взявшись за руки, мы с Жюли выпорхнули на эту фантастическую игровую площадку, где сферы небес играли свою музыку только для нас. Экзотические цветы, словно римские свечи, источали обильное благоухание. Все цвета радуги клубились вокруг нас лучистыми арабесками, а мы двое носились и кувыркались в гравитационном поле, словно скворцы, попавшие в воздухозаборник вентилятора.