— Но Ирод позабыл пригласить на званый вечер одного человека, и этот человек, узнав, что ему отказано в чести быть среди приглашенных, пришел в ярость. Это был не кто иной, как Креститель, сам Святой Бернар.

Под усиленный грохот консервных банок на сцену вышел Святой Бернар. Он запел куплеты Тореодора из «Кармен», но с новыми стихами, в которых звучала обида на неполучение приглашения и хула в адрес тетрарха за то, что тот взял в жены жену брата. Завершив арию, Святой Бернар присоединился к Любимой Матушке, игравшей Салями, в любовном дуэте из «Богемы».

— И вот Ирод приходит в бешенство и приказывает своим оруженосцам заточить Крестителя в подземную темницу. Но Святой Бернар Креститель сражает наповал три сотни солдат, сокрушая их ослиной челюстью!

И для пущей убедительности Святой Бернар минут двадцать наносит удары направо и налево, сея смерть вокруг себя. Сцена наполнилась санитарами с носилками, сестрами милосердия, а за ними появились и свежие оруженосцы. Не переставая петь, Святой Бернар продолжал разить оруженосцев наповал. Сражение было удивительным и очень понравилось невзыскательному зрителю, но силы оказались неравными, и Креститель был-таки схвачен и уведен за кулисы. Чтобы отпраздновать победу Ирода, тысяча новых танцовщиц вышла на сцену под звуки триумфального марша из «Аиды».

Плуто перешел к описанию внезапной любви Крестителя и Салями, чему Ирод вознамерился воспротивиться, потому что сам полюбил принцессу. Салями же, надеясь спасти любимого, обратилась к матери — Иродиаде, которая убедила дочь (эту часть Плуто целиком выволок из фильма Риты Хэйворт) исполнить для тетрарха «Танец семи вуалей», за что тот обещал любую милость. Салями полагала, что милостью будет освобождение Святого Бернара, но зловредная Иродиада решила потребовать его голову на серебряном блюде. Какой коварный план! По крайней мере так было задумано, однако в тот самый момент, когда должна была начаться сцена большой вокально-риторической перебранки между супругами Антипасто, появился неведомый мне балет девушек-рабынь. Плуто в бешенстве подавал мне знаки, требуя прийти за кулисы. Извинившись перед Фрэнглом, Куилти и преподобным капитаном, я оставил свое центральное место в первом ряду и отправился узнать, что у них не так.

— Ирод нас бросил! — полным отчаяния тоном заявила Кли, выставив мне напоказ сброшенный улизнувшим артистом костюм. — Он не дождался своей очереди бежать к Холму Игле с египтянами.

— Неужели ушли уже все любимцы? — спросил я. Но в вопросе не было необходимости, потому что я прекрасно видел плотный поток заключенных, торопливо выбегавших за ворота под наблюдением Палмино и четверых его друзей. Они добровольно вызвались пропустить сценическое зрелище, чтобы стоять в этот вечер на часах в сторожевых башнях. Многие любимцы присоединялись к толпе убегающих, едва скрывшись за кулисами после исполнения своей партии.

— Ушло только шесть тысяч, — признался Плуто. — Мы отстаем от графика на десять минут, потому что опоздали с поднятием занавеса, но нагоняем. Проблему создал Ирод. Мы забыли назначить дублера, поэтому никто не знает роли.

— Кто-то обязан его заменить — это же очевидно. Мне безразлично, кого вы в это нарядите.

— Мы подумали, — нерешительно начал Святой Бернар, — что, может быть, ты…

— Видишь ли, мой дорогой, остальные любимцы понятия не имеют, чем мы тут занимаемся, — пояснила Кли. — Довольно легко вытолкнуть на сцену девушек, которые исполнят танец живота, но актер в роли Ирода должен, помимо прочего, причинять себе душевную боль, стремясь выглядеть вульгарным. Вот мы и подумали, коль скоро ты уже так хорошо знаешь Дингов…

— Но они уже тоже хорошо знают меня.

— Да с этим громадным животом, фальшивыми усами и накладным носом… а если еще нарумяниться… и накрасить брови… они тебя не узнают. Белый Клык, пожалуйста, не упрямься. Мы ведь не можем заставить этих несчастных девушек-рабынь танцевать до полуночи.

Чтобы не терять времени даром, Кли одновременно готовила меня к исполнению роли, поэтому к концу ее увещеваний я более годился для выхода на сцену, чем для возвращения в зрительный зал. Мне пришлось сдаться. Кроме того, как Плуто хорошо знал, я был предан любительскому театру.

Первая сцена с Иродиадой никаких трудностей для экспромта не представляла. Сделка была заключена. Салями предстояло внести свою лепту, а Святому Бернару — лишиться головы. Далее мне полагалось отступить в глубь сцены и, наблюдая за происходящим, швырять на все четыре стороны монеты и вовремя подхватывать очередную вуаль по мере того, как Любимая Матушка станет от них освобождаться. Потом мне следовало завыть волком в знак выражения восторга. Справедливости ради я должен сказать, что ее танец заслуживал никак не меньшего.

Первая вуаль обнажила руки Любимой Матушки — такая грациозная, цвета слоновой кости пара рук вряд ли когда-либо обвивала шею тетрарха, а их кисти, напоминавшие двух порхающих голубей, поблескивали миндалевидными ногтями, на которые даже жестокий режим тюремной жизни не наложил на единого темного пятнышка.

Вторая вуаль открыла классический нос и резные губы Любимой Матушки; стоило им открыться, как ее лицо озарились насмешливой, толкающей на непристойные мысли улыбкой такой притягательной силы, до которой далеко даже поцелую иных женщин.

На освобождение от третьей вуали Любимая Матушка потратила так много времени, как если бы ей попался гордиев узел. Когда вуаль наконец упала, зрители — и я в их числе — разразились ревом одобрения. Ноги Любимой Матушки были длинны, крепки, со слегка обозначенной мускулатурой. Движения Кли под громкое бренчание цимбал и скрежет струнных создавали ощущение, что у науки анатомии больше нет тайн. Однако это ощущение было преждевременным.

Оркестр звучал все тише и тише, а темп танца замедлялся. После ниспадения очередной вуали солидная группа музыкантов покидала свои места сбоку от сцены и уходила за задник, где присоединялась к толпе беглецов. По мере истощения музыкального сопровождения танца шум исхода становился все слышнее, но Любимая Матушка руководила вниманием охранников с поистине королевской властностью.

Четвертая вуаль оголила плебейским взглядам шею и снежно-белые плечи; пятая обнажила талию. Голый подвижный живот Любимой Матушки то вращался, то туго натягивался, а затем изысканно извивался, заставляя показываться из своего небольшого углубления пупок. Руки неистово двигались под музыку, всплескивая ладонями, поднимаясь над высокой прической и внезапно срываясь вниз в контрапункте с отбиваемым музыкантами тактом. Оркестровое сопровождение танца замедлилось до вкрадчивого ласкового бормотания. Украшенные миндалинами ногтей пальцы Любимой Матушки коснулись края шестой вуали.

— Снимай! — заголосили охранники. — Снимай! Снимай!

Тетрарх, прихрамывая, закружил по сцене, тогда как капитан Фрэнгл, вскочив на ноги, жевал усы, сгорая от похоти. Мало-помалу, после долгих колебаний, она сбросила ее. Открылись сокровища, каких во всем дверце тетрарха не сыскать! Две груди словно молодые косули — косули-близнецы, пасущиеся среди лилий.

Осталась одна вуаль и всего один музыкант — Плуто, который играл на флейте. Любимая Матушка ослабила узел на бедре, но не позволяла вуали упасть. Она поднимала ее край, опускала пониже, сдвигала узел то вперед, то назад — но не давала соскользнуть. Внезапно флейта умолкла, и Плуто шагнул на сцену, чтобы вернуться к роли чтеца.

— И вот… — затянул он речитативом.

— И вот! И вот! — согласно закричали зрители.

— …Креститель разбил свои оковы, он бежал из подземной темницы тетрарха, он приближается в стремлении уберечь скромность принцессы Салями от пошлого взгляда Ирода.

Святой Бернар принес на сцену тяжелую деревянную ширму и разложи все ее шесть секций. Принцесса Салями сокрыла свою скромность за ширмой, один конец которой ее возлюбленный поставил впритык к левой кулисе.

— Долой его голову! — заорал я, то есть тетрарх.