При каждом шаге из-под травы выступала вода, похоже, что он шел по неглубокому болотцу. Его догадку подтвердили заросли камыша, в которых прошедшие машины оставили настоящую просеку.
Он задержался ненадолго, чтобы связать несколько стеблей вместе, потом сложил на получившуюся волокушу оружие, жилет, каску и рюкзак и впрягся в нее.
Стало легче, но ненадолго. Солнце пекло как в печи. Стас не уставал удивляться тому, сколько оно может находиться в зените. Оно было там, когда они еще ехали к самолету, и продолжало находиться до сих пор. Одно слово, проклятая долина.
Поначалу, когда он избавился от груды железа, ему действительно полегчало, и волокуши скользили легко, не хуже чем по снегу, но спустя всего пару сотен шагов ему уже так не казалось, наоборот, создалось устойчивое впечатление, которое крепло с каждым новым шагом, что он тащит за собой небольшой заглохший танк.
Он понял, что останавливаться нельзя ни в коем случае, иначе не сможет стронуть волокуши с места, и едва он это понял, как сразу же остановился. Размышляя, от чего бы стоило освободиться, он безоговорочно отмел оружие и боеприпасы, от которых нельзя было избавляться под страхом смерти, а наоборот-необходимо было холить и беречь. Оставался рюкзак.
Некоторое время он торопливо насыщался, вскрыв банку с тушенкой, потом решительно сбросил рюкзак на сторону, оставив лишь фляжку с водой. Отойдя ненамного, он вернулся и съел еще банку и выпил все соки из пакетиков, после чего с невыразимым сожалением вынужден был с вожделенным рюкзаком все же расстаться.
Пот застилал глаза. Сердце вопреки всем законам физиологии стучало в горле, рана пульсировала. Пульсации становились все обьемнее, занимая тело целиком. Он был весь сплошная рана.
Он поймал себя на том, что бессознательно колет себе укол. Хорошо, что это была последняя ампула, иначе вколол бы себе все.
Пульсации на время затихли, угнездившись в самой ране. Стас на некоторое время обрел возможность видеть нормально и с тревогой увидел на кустах вокруг следы крови.
Следов было много, похоже, как если бы кровь била фонтаном. У одного человека не может быть столько, значит, людей было много. И они умерли.
— Ничего, прорвемся, — прохрипел Стас, упрямо впрягаясь в волокушу.
Какое-то время он двигался посреди всего этого ужаса, напоминающего материализовавшийся кошмарный сон про мясобойню.
Он жадно допил воду из практически пустой фляжки.
Глаза стремительно теряли фокусировку, и он ничего не мог с этим поделать, все вокруг стало двоиться и даже троиться. Стоило ему двинуться, как он словно слепой котенок натыкался на обломанные заляпанные кровью кусты.
— Столько крови, а где же трупы? — подумал он и почти сразу увидел их, вернее, то, что от них осталось.
Большая неопрятная куча. Не различая жутких деталей, он бросился к лежащим там же сумкам и стал потрошить. Очень скоро нашел то, что искал. Моджахеды могли позабыть про патроны, но никогда не забывали про чарс.
Дрожащими руками набил гигантский косяк, расжег и торопливо стал глотать тошнотворно сладкий обжигающий дым.
В голове сделалось просторно, как в храме, и боль отступила.
Разверзшийся вокруг пейзаж тревоги уже не вызывал. Вообще ничего тревоги не вызывало. Он даже забыл, куда идет. В голове шумели приливы и отливы, там же бил небольшой церковный колокол. А может быть, даже большой.
Под эти непрерывные звоны, сквозь которые не имел шансов пробиться ни один реальный звук, он и вышел к «здоровающемуся» идолу. Вид распростертых рук, увенчанных серпами, показался Стасу безобиднее плюшевой игрушки, и он, не останавливаясь, направился к нему.
Еле передвигающий ноги в полубреду, изможденный сверх всяких человеческих сил, Стас не заметил, как огромные руки пришли в движение. Как и в первый раз, поначалу они раскручивались словно нехотя, но с каждой секундой все набирали обороты, пока не превратились в два смертоносных ревущих катка, с бешеной скоростью покативших навстречу друг другу.
Переставляя ноги с единственной целью, чтобы не упасть, Стас уже ничего не слышал, но что-то привлекло его внимание. Он повел взглядом чуть в сторону и с полным равнодушием лицезрел, как нечто ревущее, крутящееся и беспрерывно рубящее накатывало на него девятым валом.
Посмотрел в другую, та же картина. Лишь истукан в центре не двигался. Стас понял, там спасение. Самое удивительное, что он смог побежать. Это было даже большим чудом, как если бы черепаха полетела.
Когда до спасения оставалось всего ничего, фортуна плюнула ему в лицо. Обвивающие истукана от основания до самой макушки хищно блестящие металлические ленты пришли в движение, издавая хватающий за душу рев бензопилы «Дружба».
Стас давно бросил волокушу. У него не было ни бронежилета, ни каски с ПНВ, только автомат. Он на бегу сорвал его с плеча и пальнул. Первые пули пошли выше, но потом он приноровился к стрельбе на бегу, и струящаяся лента лопнула где-то в самом низу, после чего слезла со всей фигуры словно старая змеиная шкура, сброшенная удавом по весне.
Выронив автомат, Стас влез на идола и повис на длинном каменном носу (на семерых рос, одному достался), когда с тяжелым, сожалеющим об ускользнувшей жертве, ударом руки сомкнулись.
Постояв некоторое время в неподвижности, они вскоре, урча, покатились обратно. Стас спустился. Секунду назад целый автомат выглядел так, как бы мог выглядеть и он, если б не залез на статую, а именно, как будто внутри него взорвали полкило тротила.
Был бы бабой, заплакал бы, подумал Стас. Увидя торчащий из земли светлый лоскуток, он поднял его, надеясь, что это кисет с чарсом, однако это оказалась какая-то старая замызганная карта. Он сунул ее в карман и побрел с полным безразличием к направлению.
Действие чарса ослабло настолько, что он уже мог слышать. И первым звуком, который он распознал, были протяжные тоскливые гудки. Он не удивился, он уже ничему не удивлялся, и пошел, ориентируясь на них. Со временем те становились громче, и он понял, что взял верное направление.
В тростниках неожиданно жалобно замяукал котенок.
— Кис, кис! — позвал Стас, остановившись. — Иди-ка сюда.
Никто не вышел, но стоило ему пойти дальше, как жалобные звуки прозвучали снова.
— Бросьте животину мучить! — крикнул Стас в чащу, а потом сам удивился, кто это интересно тут еще есть кроме него, чтобы мучить божью тварь.
Он шел и все звал за собой кота. Мяуканье раздавалось все время слева, потом вдруг перешло направо. Кот (или кошка) его не обгоняли, бредя параллельным курсом в глубине зарослей.
Если поначалу Стас испытывал к нему вполне понятное сострадание, то теперь упрямый котяра начал вызывать раздражение.
— Да заткнись ты! — в сердцах выкрикнул Стас. — Нашел время орать. Я ведь не ору, иду, дыркой в боку свищу.
Кот прислушался к его словам, потом вдруг завопил особенно пронзительным ведьминым криком.
— Сатана! — ругнулся Стас, его слово было встречено с воодушевлением, теперь кот настоящие рулады выводил.
Стас уже временами даже видел сквозь редкий кустарник горбатую спину и хвост трубой. Кот приблизился и, наконец, вышел к нему. Это был драный очень худой кот, глаза его полыхнули неожиданной злобой, никак не вяжущейся с издаваемыми жалобными звуками.
— Ну и что скажешь? — Стас повернулся к нему.
— Мявк! — коротко ощерился Плакса.
— Это я понял. Что дальше?
Плакса вдруг попятился.
— Ты чего?
— Ф-ц-х! — Плакса надул шею словно кобра, что-то с ужасом выглядывая за спиной у Стаса.
Он обернулся. За ним возвышалась разукрашенная барбухайка. «Свободные женщины Афганистана»! И здесь эмансипация. Кота и след простыл. Машины испугался.
Стеной накатил туман, из которого лишь в общих чертах проступали мрачные очертания агитационной автоколонны «Баглан». Стас медленно побрел мимо заброшенных изуродованных машин.
Подобранной палкой он стучался в кабины и кузова, но откликнулись лишь в одной машине. С немалым трудом Стас распахнул дверь на одной из барбухаек. На полу в ней сидел человек в полосатом халате. Человек был настолько худ, что было непонятно, как он вообще еще жив. Из коротких рукавов торчали руки, как спички, а острые ребра рельефно проступали сквозь халат. С собой четкостью это происходило, когда человек сипло вдыхал. Был он абсолютно лыс, лишь у самых ушей виднелись островки белого стариковского пуха. Лицо из одних морщин, вместо рта дыра. На узловатой шее лихорадочно содрогался гигантский кадык.
