Шагах в десяти виднелась фигура — Марк шел медленно — видимо, осенняя слякоть немного охладила его.

      — Марк! — крикнул мальчишка, понимая — если тот не обернется, догонять бесполезно. Нет, можно кинуться вслед за братом, вцепиться в его тенниску — но Марк стряхнет младшего, как надоедливого жучка.

      Но Марк обернулся, и даже остановился. Снег успел обернуться дождем, и Марк был весь мокрый, волосы прилипли ко лбу и щекам. Смотрел с удивлением и подозрением — с чего "папенькин сынок" помчался за ним, и торчит на крыльце, не обращая внимания на сырую кашу, падающую с неба?

      — Прости меня, — выдохнул Ренни.

      Марк ничего не сказал. Мотнул головой, отбрасывая капли с лица, усмехнулся и пошел прочь.

      Скупыми мазками художник нарисовал картину.

      Стоял, пустив корни в землю, небольшой каменный дом, а вокруг шуршала листва, начинали падать первые снежинки, перекатывал волны ветер — и кружился весь мир, подернутый дымкой скорого расставания.

      Ренато сидел, прикрыв глаза, и думал. Сознание оставалось ясным все время, давно уже не испытывал такой четкости мыслей. Если он не сошел с ума и все выводы, которые сделал, правдивы, то, вернувшись в Лейвере, он обретет детство и, может быть, сохранит жизни восемнадцати молодым людям. А здесь ему остается год-два до могилы, если не меньше. Своим исчезновением из Лейвере он никого не уничтожил, он исчез один, сам по себе. А здесь… стереть с лица земли и заботливую Денизу, и умницу Микаэлу, и сыновей, — это убийство куда худшее, чем то, что совершил Марк.

      С другой стороны… если этот мир выдуман им самим, то со смертью Ренато все перестанут существовать.

      Но, может быть, если Ренато просто умрет, приняв естественный порядок вещей, они все останутся. По крайней мере, голос сердца этому не противоречил.

      Смирись, говорил старик сам себе. Ты прожил хорошую, длинную жизнь… а хочешь прожить две?

      Липы одуряющее пахли, всегда терпеть не мог этот сиропный запах, но иначе к дому от школы не пройти, только аллеей. Или кругом через целый район. Несколько дней — одно и то же, Ренни исправно учился, ничего не происходило, все было как всегда, вполне безоблачная и, наверное, самая скучная часть его прошлого.

      А вот этой троицы старшеклассников, с лицами, не обремененными интеллектом, в его прошлом не было. Или забыл?

      В их глазах читалась глубокая неприязнь к домашнему мальчику, наверняка примерному ученику, к его отглаженной рубашке, дорогой спортивной сумке со множеством карманов и молний.

      Ренни против них казался белобрысым клопиком — и, увидев себя их глазами, успокоился; страх, едва начав прорастать в мальчике, увял.

      — Эй, сопля, чего вцепился в сумку, давай ее сюда! — чужие пальцы сомкнулись на ремне.

      Ренни посмотрел на него слегка растерянно. Он по-прежнему не боялся, но при мысли о том, что его могут сейчас макнуть мордой в пыль, словно какого-то забитого заморыша в душе поднялось негодование. Это что, всерьез? Это с ним так?

      — Не советую связываться, — ровно сказал мальчик, глядя не на подростков, а на держащую ремень руку.

      — Ха, нам что угрожают? — развеселился стоящий ближе к Ренни. — Ты нас сейчас побьешь, да?

      Драться, да еще на улице… бред какой. Мальчик представил это — и стало тошно. И рубашку порвут, а она новая.

      — Ну, мы ждем, чего замолчал?

      — Что вы от меня хотите-то? — спросил, понимая, как жалко звучит. И, как назло, все навыки прошлого исчезли — сейчас он был полностью ребенком.

      — Сумку же! — развеселился предводитель троицы дебилов. — И еще что-нибудь сверх того, за терпеливое ожидание!

      — Хорош тянуть время, щас кто-нибудь подвалит, — хмуро сказал второй, и тоже протянул руку, намереваясь взять мальчишку за ворот.

      — А ну убери лапы!

      Марк шагнул из проулка, из-за спины Ренни. Белые пряди падали на плечи из-под пестрой косынки-банданы, спутанные ветром, лицо было спокойным и злым. Впервые в жизни мальчик был Марку рад.

      — Что за явление? — спросил первый, и в голосе проскользнула неуверенность. Марк был старше… хоть и один, и легче каждого из них.

      — Это типа защитник, — прозвучало наглое. — Или ему тоже сумка нужна? Поделим?

      Третий сплюнул, и чуть наклонил голову, готовый к драке.

      — Ну? — меж сомкнутых пальцев Марка блеснуло лезвие.

      — Охренел?! — уже безо всякой рисовки спросил «предводитель». Ренни стоял за спиной брата, и не знал, каким было лицо Марка. Но, кажется, не сильно благостным…

      — Пошли отсюда! — прозвучала команда, и подростки поспешили прочь, ускоряя шаги — отойдя на порядочное расстояние, обернулись и вылили на братьев Станка поток брани; только это Марка уже не интересовало.

      — Ты с ума сошел? За нож в полицию загремишь, — сказал Ренни, и сообразил, что надо было начать с благодарности.

      — Это не нож. «Оса». Придурок, — услышал в ответ.

      И, получив чувствительный подзатыльник, не ощутил обиды. В конце концов, Марка могли измолотить так, что мало бы не показалось. А «Оса»… не метод, но, если честно…

      — Спасибо, знаешь, я бы не… А мне можно такую же?

      Гроза полыхала, и светом, и звуком. По какой-то непонятной случайности гром еще не снес с земли домик и не расколол землю под ним, а когтистые молнии не проткнули крышу, не насадили ее на лилово-белый излом.

      — Ты чего? — Марк не спал, трудно было заснуть при таком грохоте.

      Пятилетний мальчик сжался в комочек на пороге, зажал уши и боялся сделать хоть шаг, пока не закончился очередной раскат.

      — Мы все умрем? — спросил он, с трудом разлепляя губы.

      — Что за ерунда? — Марку тоже было не по себе, и он то и дело поглядывал за окно и ждал, когда грохот разорвет воздух.

      — Анна сказала, у них в деревне дом сгорел. Сама видела. Мы все сгорим?

      — Вот еще… Ползи лучше сюда.

      Мальчик проворно, будто лягушонок, добрался до кровати брата, не разгибаясь, нырнул в нее и сунул голову под подушку.

      Марку очень хотелось поступить так же, но он не мог при маленьком и слабом. И просто натянул одеяло на уши.

      — Эй! Не спишь ведь? А где Ренни? — встревоженная мать заглянула в комнату. — Ему, наверное, страшно! Постель пустая!

      — Тут он… Там, под подушкой! — сказал Марк, смотря на мать с легкой досадой и облегчением.

      — И нам не страшно! — послышалось из-под подушки. — Ой…

      Небо опять громыхнуло.

      — Иди, спи, мы тут… справимся.

      Что бы ни случилось, думал Ренато. Теперь — что бы ни случилось, дорога одна. Я выбрал свой мир, даже если не могу понять свое место в нем.

      Денизы больше не было — исчезла, как многие до нее. Теперь вместо Денизы в комнате убиралась какая-то кудрявая блондинка, робкая и упитанная. Кажется, раньше она иногда приходила в гости к кухарке… теперь, выходит, принадлежала к домашней челяди. Пустое пространство заполняется по своему усмотрению…

      Жалеть о Денизе было бессмысленно. Все равно что страдать о промелькнувшем сне… сны заканчиваются, таков порядок вещей.

      Но голосок Микаэлы еще звенел за окном, девчонка смеялась, рассказывая какую-то байку садовнику. Слов не разобрать, просто звенит задорная пчелка, и чудится — не иней за стенами, а сочные весенние травы.

      Как я не хочу, чтобы ты покидала меня, думал Ренато. Пускай ты вымысел, но я на самом деле тебя любил. А может, ты все же есть? Как награда… Или — как маячок, чтобы я наконец вспомнил?

      Не для того ли ты рассказывала о цветах Ашуана, чтобы я пристальней всмотрелся в эти лица?

      Древний, пожелтевший от времени альбом лежал на коленях. С фотографий смотрели ровесницы его правнучки.