Потом они ушли. Вечер с Денизой у телевизора показался необычайно приятным.

      — Кажется, я совсем устал от людей, — пожаловался старик.

      — Это пройдет… Осень, — отозвалась Дениза.

      Ренато, кутая ноги в плед, почти не смотрел на экран — казалось, что картинка подрагивает, и все изображения сливались в одно расплывчатое пятно. Но он слышал, а иногда все же поднимал глаза.

      Выпуск новостей… жизнь идет. В отдельности каждый — букашка, век его короток, но когда слушаешь новости, кажется, что человечество еще на что-то годится. Сейчас с экрана вещал диктор в темно-синем костюме, прилизанный и вышколенный. Ренато прищурился, пытаясь разглядеть его получше.

      — Трагедия Лейвере навсегда останется в нашей памяти. Мы глубоко скорбим вместе с родными и друзьями погибших, — говорил диктор, и лицо его было торжественно, и сквозь торжественность проглядывала растерянность, делавшая то, что он говорил, подлинным выражением чувств, а не заученным текстом.

      — Что он говорит, Дениза?

      — Да как всегда, — женщина улыбнулась.

      — Не понимаю. Что за трагедия?

      Картинка на экране сменилась — теперь там рассказывала о спорте моложавая улыбающаяся блондинка.

      — Какая трагедия? Все, хвала небесам, спокойно…

      — Не путай меня, — сердито сказал старик. — Перед этой дамочкой диктор говорил о трагедии, память о которой останется навсегда… Что это было?

      — Да что вы! — Дениза обеспокоено поднялась, шагнула к Ренато. — Говорили о ремонте ратуши, об открытии новой дороги…

      — Я слышал своими ушами! Он сказал — Лейвере… Трагедия Лейвере! Что это за место и что там произошло?

      — Может быть, вам лучше прилечь, отдохнуть? — растерянная служанка не знала, что еще предложить Ренато: выпить лекарство, или его любимого чаю с бальзамом, или просто поговорить о другом?

      — Ты считаешь, у меня мутится рассудок? — тихо спросил Ренато.

      — Святые силы! Вот уж ни разу…

      — Спасибо.

     …Потому что я уже ни в чем не уверен, подумал Ренато. Но вслух этого не произнес.

      — Пусть завтра придет Микаэла, — попросил он Денизу. — Пригласи ее.

      — Микаэла, родная, окажи мне услугу.

      — Да, дедушка?

      — Поищи… в газетах или как-то еще, что за место — Лейвере, и что там произошло?

      Любопытная девчонка оживилась пуще прежнего:

      — Красивое слово… Откуда оно?

      — Не знаю. Мне очень надо, Микаэла… ты поищи.

      Ренато ждал. Дни походили на хрусткий древний папирус — неловко согнешь, и разломится. Правнучка явилась через неделю — звонкая, свежая, с лиловыми цветами — осенними колокольчиками — в руках. Она была существом иного мира — мира, где все любят друг друга и все живы, где родительская забота само собой разумеется и позволяет быть озорным ребенком.

      И почему девчонка упорно приходит с цветами? Наверное, потому, что старик улыбается при виде их — краешком губ, всего лишь отдавая дань заботе любимой правнучки; но Микаэла не понимает. А колокольчики — поздние… скоро цветы можно будет найти только в оранжереях.

      — Тебе, дедушка…

      Тяжелая серебряная ваза… Букет словно создан для нее. Ренато смотрел на колокольчики и ему было тревожно и тоскливо. Немые блеклые чашечки, нежные… и серебро, тоже немое — стоящая ваза не зазвенит, если по ней не ударить.

      — Скажи, девочка — ты сделала, что я просил?

      — Про это… странное слово? Я не смогла узнать, — Микаэла улыбнулась смущенно.

      Ренато хотел спросить — а искала? Может быть, всю неделю провела в кафе и на танцах, а теперь отговаривается? Правнучка не лукавила раньше, вроде… но кто ее знает. Дети…

      Микаэла не заметила его сомнений — разложила на столе какие-то бумаги: что именно, Ренато не мог разобрать.

      — Вот тут есть фамилия Лейвер, довольно обычная на севере… Есть еще Левейра, селение в тропиках. Не то? А вот Лей-рави, это старинный храмовый комплекс, то есть его развалины. В пустыне. Я скопировала фотографии…

      — Не то, — Ренато потянулся было посмотреть, но беглого взгляда оказалось довольно — в самом деле не то. Ничего не отзывалось в душе, да и какое отношение деревушка в джунглях имела к недавним голосам?

      — Может быть, тебе просто приснилось? Мне, например, Ашуан явился во сне.

      — Какой Ашуан? Ах, этот, с цветами…

      Все же память не покинула старика. Тем более странно, что в голове крутится это слово…

      А еще цветы Микаэлы.

      Стоило ей вспомнить про свою сказочную страну, как перед глазами возникли мокрые мраморные плиты — и розы. Много-много роз… бордовых и красных.

      — Совсем не подходит? Может, какая далекая деревушка? Или… что-то из древности? — Микаэла заметила огорчение прадедушки. Ренато качнул головой.

      Людям нет дела до того, что происходит вдали от них. Древности? Диктор сказал — останется в нашей памяти, и голос его был взволнованным. Так не говорят о событиях, которые произошли сотни лет назад. Или которые случились в забытой небом деревушке по ту сторону океана…

      Если был тот диктор, конечно.

      — А зачем тебе? — наконец не удержалось правнучка.

      — Наверное, незачем. Может, и правда приснилось…

      — Я еще поищу! — девчушка затрепыхалась, как пойманная птичка.

      Неважно, хотел сказать Ренато, но смолчал. "Если кто и найдет, то лишь ты. Остальным безразлично…"

      Дом заполонило беспокойство. Старик многого не слышал, но обычно чутье его не подводило. Он догадывался, о чем перешептываются Дениза и кухарка Анна, какова главная тема разговоров родных, если они встречаются в этом доме. Ренато не огорчали тихие сплетни за спиной — старик понимал.

      Былые посиделки с Денизой у телевизора, или часы, когда она читала хозяину вслух, потеряли умиротворяющую прелесть. Теперь то и дело Ренато ловил на себе тревожно-изучающий взгляд. Что еще примерещится старику? Не пора ли бежать за доктором, и как поступить, если рассудок Ренато всерьез помутится?

      Старик был благодарен Денизе. Больше, чем остальным — она лучше всех понимала и умела исполнять его в общем нехитрые прихоти. Но этот взгляд… женщина тревожилась за Ренато, не за себя. Однако… кому придется по сердцу, когда его считают сумасшедшим?

      Пусть безобидным старым чудаком, слегка не в своем уме, все равно. Разум Ренато всегда был ясен, и он всегда был уверен, что умрет в столь же твердом рассудке. И если мог о чем-то просить судьбу сейчас, то лишь об этом.

      Дениза и родственники настаивали, что ему не следует выходить на прогулки. Мол, тяжкая осень… сырая погода и давящие облака.

      Если я не выйду, пока могу, больше мне может не представиться случая, сказал старик. И ему не осмелились возражать. Все было как прежде — аллея, полная опавшей листвы, уже не золотой, а медной, Дениза и семенящая рядом с ней такса.

      Потом в лицо дохнуло запахом водорослей.

      Ренато стоял на мосту. Под ним, на высоте шести-семиэтажного дома, волновалась широкая темная река. Небо было затянуто тучами — то ли сумерки, то ли предвестье близкого урагана. Недалеко от моста качался красный буек, и небольшой катер мчался от одного берега к другому.

      Тело казалось необычайно легким, оно едва не звенело, чувствуя близость грозы; Ренато осторожно втянул влажный воздух, потом вдохнул еще раз — полной грудью. Из-за туч на правом берегу пробилась вспышка, спустя пару мгновений пророкотал далекий гром.

      Ренато повернулся туда, где только что чиркнула молния, ожидая — сейчас она появится снова.

      И едва не упал. Перед глазами пестрели пальто Денизы и палые листья, сквозь листья виднелись пятна темного асфальта. Сердце стучало медленно, то замирая, то ударяясь изнутри о грудную клетку. Старик не запомнил, как с помощью Денизы добрался до скамейки, как глотал привычные капли. Он видел только, как по аллее текла листва, волнуясь под грозовым ветром.