Некоторые останавливались, задирали головы: сверху с грохотом опускались части военно-воздушных сил. Группа головорезов Джонса пришла в себя от оцепенения и с яростью бросилась на полицейских. Замелькали дубинки, сражающиеся смешались на мостовой в одну серо-коричневую массу. Все больше демонстрантов пыталось удрать и скрыться в развалинах. Полицейские догоняли их и сбивали с ног; густые облака пыли окутали поле сражения. Всюду раздавались крики и яростные ругательства. Один из грузовиков с треском опрокинулся набок. Его перевернуло волной обезумевших фанатиков.

Тщательно прицелившись, Пратт выстрелил.

Пуля даже не задела Джонса. Ошеломленный, он передернул затвор и снова поднял ствол. Это было похоже на чудо: как только он спускал курок, Джонс делал шаг в сторону. Невероятно, необъяснимо: какая-то доля секунды – и пуля пролетала мимо. Все ясно, Джонс, конечно, ждал его.

Спрыгнув с грузовика, Пратт полез по развалинам, чтобы обойти толпу кругом. Крепко сжимая винтовку, он осторожными прыжками продвигался вперед, стараясь не оступиться. Теперь-то он станет стрелять только в упор, наверняка, теперь-то он не оплошает, он доберется до этого Джонса.

Спрыгнув на дорогу, Пратт врезался в толпу. Как дубинкой, раздавая удары направо и налево прикладом, он прокладывал себе дорогу туда, где стояла его жертва. Но тут на голове его вдребезги разлетелась чья-то пустая бутылка, в глазах потемнело, он упал, и его погребла под собой масса с остервенением дерущихся человеческих тел. Но он и тогда все-таки собрал остатки сил, встал и начал пробираться дальше.

И тут его снова сбили с ног. Вцепившись в винтовку, он поджал ноги и попытался встать на колени, когда громила в сером зверским ударом железной трубы снова опрокинул его на землю. Удар раскрошил ему зубы, теплая кровь хлынула в горло, мешая дышать. Ничего не видя вокруг, он лежал на дороге, хватая ртом воздух. На него обрушились удары огромных, крепких ботинок, круша ему ребра; вскрикивая под ударами, он все-таки поймал чью-то штанину и изо всех сил дернул ее на себя. Человек упал. Сжимая в одной руке горлышко разбитой бутылки, Пратт навалился на врага, резким ударом перерезал ему горло, оттолкнул от себя обмякшее тело и попытался встать.

Прямо перед ним, словно в неподвижном центре огромного водоворота яростно дерущихся людей, стоял Джонс; он не шевелился, и глаза его под очками горели безумным огнем. Его окружала группа серых охранников, готовых биться насмерть.

Пратту удалось наклониться и поднять винтовку. В глазах его плясали кровавые тени; на какое-то мгновение все вокруг словно застыло. Он передернул затвор. Выстрела он не услышал, только почувствовал, как дернулась в его руках винтовка.

Он увидел, как Джонс словно споткнулся, схватился за живот и упал на спину. Значит, он лишь ранил его, пуля попала не в голову, а в кишки. Ругаясь и плача, Пратт нащупал затвор. Он опять промазал, Джонс был еще жив.

Пока он прицеливался еще раз, огромная серая фигура надвинулась на него, медленно отвела назад ногу и выбила винтовку из его рук. Подбежали еще двое; в какую-то долю секунды он ощутил, как все его тело пронизала сильная боль, а потом все кончилось. Когда трое серых громил отрубали ему голову, он был уже мертв.

Джонс сидел на тротуаре, сплевывая кровь, и ждал, когда подъедет полицейская бригада «скорой помощи». Отсюда ему хорошо был виден труп его убийцы. Смутно, словно сквозь какую-то дымку он наблюдал, как его разъяренные серые бойцы глумятся над тем, что от него осталось.

Все было кончено. Сквозь пальцы, зажавшие рану, сочилась теплая кровь. Он был ранен, но он остался жив. И радость победы делала боль почти неощутимой.

Когда стали поступать первые сообщения, Пирсон сидел за рабочим столом. Он слушал вполуха; такими далекими казались ему все эти события, что он воспринимал их несколько абстрактно, не придавая им первостепенного значения. Он подтвердил получение информации и отвернулся от транслятора.

Не сразу до него дошло, что он проиграл. Пратт мертв, а Джонс, живой Джонс, валяется в полицейском госпитале. Так-так.

Он встал, подошел к окну и долго стоял, сунув руки в карманы и уставясь в темноту ночного города. Он не очень-то волновался. Завтра его отряды переловят сторонников Джонса и здесь. Незачем торопиться, подождет. Он и вправду готов был ждать вечность.

Он должен пройти до конца весь путь, как бы горек он ни был. Он начал дело, ему и кончать. Он не собирается бросать его только потому, что оно безнадежно.

В голове промелькнула мысль убрать Джонса, пока он беспомощный лежит там, в госпитале. Ну нет, он уже раз попробовал сделать этот донкихотовский жест. Он уже доказал все, что собирался доказывать, узнал, что хотел узнать.

Убить Джонса нельзя. Бесполезно. Федеральное правительство проиграло: можно сбрасывать карты.

Но, само собой, конец наступил не сразу, пришлось ждать две недели. Он и ждал, до тех пор пока не стали просачиваться сведения об истинных деятелях, участвующих в организации плебисцита. Он все медлил... и вот по всему зданию пошел едкий запах сжигаемой бумаги: превращались в дым все секретные документы Службы безопасности. Когда подал в отставку Верховный Совет, Пирсон все еще сидел, опустив голову и глубоко сунув руки в карманы, в своем кабинете в Детройте.

За несколько часов до того, как бледный, порядком ослабевший Джонс был выписан из госпиталя, сел в правительственную машину и помчался в Детройт, Пирсон позвонил Кассику.

– Нужно срочно поговорить,– сказал он,– я приеду к вам. Это здание скоро взорвут. Мы не хотим, чтобы им хоть что-нибудь досталось.

Первое, что бросилось ему в глаза в квартире Кассика,– полный беспорядок. Раньше этого никогда не было. Слегка сбитый с толку, он стоял, беспокойно оглядываясь.

– Ах да,– наконец сказал он,– от вас ушла жена. Вы теперь один.

Кассик закрыл дверь.

– Налить чего-нибудь?

– Еще бы не налить,– ответил Пирсон,– только разбавьте как следует.

– У меня тут есть бутылка хорошего шотландского.

Он приготовил выпить, и они уселись.

– Мы закончили,– сказал Пирсон.

– Знаю.

– Мы в конце концов ошиблись. Ну конечно, убить его невозможно. Но я должен был попробовать. А вдруг, понимаешь, этот сукин сын блефует. Это был последний шанс, и я хотел его проверить.

– Ну и что теперь? – спросил Кассик.– Еще нужно что-нибудь делать?

Жесткое, не знающее жалости лицо Пирсона дрогнуло.

– Собственно говоря,– задумчиво сказал он,– часа два еще власть в наших руках – практически. То есть пока Джонс официально не возьмет ее в свои руки. А пока этого не случилось, я отвечаю за проект Рафферти.

– Вам известно, что это за проект? Мне казалось, вы понятия не имеете.

Уставившись в потолок, Пирсон продолжил:

– У нас стоят наготове два корабля. Космических, понимаете? Межпланетных, или как их там называют. На каком-то там космодроме, специально укомплектованы всем, что надо, готовые к старту. Готовность круглосуточная. Полностью заправлены, полетят хоть сейчас.– Он добавил: – Кажется, лучшее, что у нас есть. Как я понял, управляются автоматически или по радио. Кто-то говорил, забыл кто, что, как только они покидают Землю, их тут же берет под контроль станция на Венере. А может, не на Венере, может, на Марсе, не помню.

– На Венере,– сказал Кассик.

Пирсон кивнул и отхлебнул из стакана.

– Вы понимаете, конечно, что все это тщательно разработано и подготовлено. Естественно, мне известен смысл этого проекта, я узнал о нем в первый день. Но сейчас я говорю только про эти два корабля. Их – вы понимаете, кого я имею в виду,– их нужно разделить на две группы, по четверо в каждой; если с одним кораблем что-то случится, другой достигнет цели.

– А там, на Венере, есть для них все необходимое, продукты, что-нибудь такое, где они смогут жить?

– Горы продуктов и все такое, дома, да там, в общем, все, что нужно. От нас требуется только одно: доставить их туда.